Всю дорогу от развалин замка до Шонгау шел снег. На обратный путь они с Бенедиктой потратили около часа. Женщина сразу же отправилась в трактир Земера. Ей еще следовало подготовиться к завтрашним похоронам брата; к тому же, как заметил Симон, она выбилась из сил. Лекарь и сам окоченел и валился с ног после долгих поисков. Но, несмотря на холод и сгустившиеся сумерки, он непременно хотел обсудить с Куизлем свою находку в развалинах замка. Кроме того, ему хотелось узнать, как прошла охота на разбойников. Руки и ноги его превратились в ледышки, поэтому, когда Анна Мария открыла ему, он был более чем счастлив. – Симон, что с тобой? – изумленно спросила Анна Мария, разглядывая его покрытый снегом плащ и заледенелые штаны. Похоже, она уже простила ему вчерашнюю выходку, когда он посреди ночи звал Магдалену. Женщина сочувственно покачала головой. – Да тебя можно со снеговиком спутать, которого дети в саду слепили. – Ваш муж дома? – спросил Симон дрожащим голосом. Он замерз до самых костей. Анна Мария мотнула головой. – Он еще гоняется за разбойниками. Надеюсь, скоро вернется. Ну заходи уже. – Она завела Симона в теплую комнату. – У тебя же скоро обморожение наступит. Палачиха налила в кружку подогретого яблочного вина и протянула Симону. В комнате пахло тушеным чесноком и топленым маслом. – Вот, тебе не помешает. – Она ободряюще улыбнулась ему, и лекарь глотнул подслащенного медом сидра. – К сожалению, не могу предложить кофе. Но можешь подождать моего мужа в его комнате. А мне опять нужно к детям. Сверху донесся сухой кашель и плач Барбары. – Георг заболел, – сказала женщина с серьезным видом. – Остается надеяться, что это не лихорадка, которая тут разбушевалась. Она поднялась по крутой лестнице в верхние комнаты, и Симон не успел спросить, дома ли Магдалена. Лекарь пожал плечами. Вероятно, девушка все еще дулась. Что ж, он уже усвоил, что женщинам нужно время. Вскоре она даст о себе знать, и он всегда сможет попросить прощения. Подкрепив силы сладким сидром, Симон прошел в соседнюю комнатку. За последний год он уже привык хотя бы раз в неделю наведываться в библиотеку палача. Куизль разрешил ему даже в свое отсутствие копаться в старых фолиантах и переплетенных в кожу томах. При этом Симон нередко узнавал сведения, полезные также и для его профессии лекаря. У палача имелось, например, полное собрание работ английского врача Томаса Сиденгама, в котором были перечислены и подробно описаны все известные болезни. Таким сборником не располагала даже библиотека ингольштадтского университета! Но книга, которую он теперь взял в руки, с медициной не имела ничего общего. Заглавие гласило: Malleus Maleficarum, ее написали два доминиканских монаха, Генрих Крамер и Якоб Шпренгер. Страницы были грязными и истрепанными и местами поблескивали коричневым, словно от засохшей крови. Симон и раньше часто листал так называемый «Молот ведьм». На странице, которую он открыл в этот раз, авторы пытались доказать, что латинское слово «femina», обозначающее женщину, происходило от «fides minus», то есть «менее набожная». В другой главе описывалось, как ведьмы выглядели, какими заклятиями пользовались и как от них можно было защититься. Симон стал внимательнее перечитывать то место, где доминиканцы подробно расписывали, как можно с помощью колдовства наслать немощь на мужские органы. – Скверная книга, – раздался голос за его спиной. – Положил бы ты ее лучше на место. Симон обернулся: в дверях стоял палач. Левое плечо его стягивала повязка, на подбитых мехом штанах таял снег и растекался лужей под ногами. Он небрежно отбросил в угол мушкет и забрал книгу из рук Симона. – Эта книга принадлежала моему деду, – сказал он и поставил ее обратно в шкаф к другим книгам, пергаментным свиткам, черновикам и крестьянским календарям. – Он использовал ее на допросах, когда в Шонгау сожгли больше шестидесяти женщин. Если допрашивать достаточно долго, то любая становится ведьмой. Симона пробрала дрожь, и виной тому был вовсе не царивший в комнатке холод. Как любой житель Шонгау, лекарь очень хорошо знал о знаменитом процессе над ведьмами, который три поколения назад прославил город на всю Баварию. Дед Куизля, Йорг Абриль, заработал тогда кучу денег и сомнительную репутацию. Вместе со слугами он ездил в повозке от одного лобного места к другому и вытягивал признание из каждой ведьмы. – Эти доминиканцы… – спросил Симон, помедлив. – Они ведь часто выступали инквизиторами на судах над ведьмами? Палач кивнул: – Их еще называли Domini canes. Псы Господа. Они умны и начитанны и делают всю грязную работу для папы. – Он сплюнул на устланный свежим тростником пол. – Остается лишь надеяться, что никто из этого гнусного ордена не заявится однажды в Шонгау. Куда приходят доминиканцы, там загораются костры. А руки-то кому снова марать? Ну кому?.. Мне! Шайка проклятых ублюдков! Бессовестные умники и книгочеи, наживаются на страданиях других… Куизль распалялся все сильнее. Он достал из-под плаща бутыль настойки и сделал большой глоток. Затем вытер рот ладонью и медленно выдохнул. Очень медленно к нему стало возвращаться прежнее спокойствие. – А вы сами еще используете эту… книгу? – спросил Симон и нерешительно указал на «Молот ведьм» на полке. Палач мотнул головой и направился в теплую общую комнату. – У меня другие методы. А теперь рассказывай, что вам удалось выяснить в крепости. Они устроились перед очагом, над которым варился густой суп с луком, свеклой и салом. Палач наполнил тарелки себе и лекарю. Симон вдруг почувствовал, насколько он был голоден, и с благодарностью принял тарелку. Некоторое время слышался лишь стук ложек, потом Симон кивнул на перевязанное плечо Куизля. – Это вас во время охоты так? – спросил он. Палач кивнул, вытер рот рукавом и отставил тарелку в сторону. Затем принялся набивать свою длинную трубку. – Мы их изловили, – проворчал он. – В ущелье Аммера, за водопадами. Большинство убиты, остальные теперь в тюрьме. Потому и в следующие дни дел у меня будет по горло, и помочь я тебе не смогу. – Он поджег трубку от лучины и сурово уставился на Симона. – А теперь говори уже! Что вы там отыскали в развалинах? Или мне сначала тебе пальцы в тисках закрутить? Симон украдкой усмехнулся. Хоть палач и был вечно угрюмым и молчаливым, любопытством он ничуть не уступал Симону. Лекарь с радостью послушал бы еще что-нибудь о схватке с разбойниками, но все же рассказал о том, что они с Бенедиктой нашли в крипте под замковой часовней, и о последующих поисках. – Эта надпись, – закончил он. – Она-то и есть загадка. И слово «древо» написано заглавными буквами. Но, клянусь, мы проверили каждое дерево во всем этом проклятом лесу. И ничего не нашли! – Надпись на немецком… – пробормотал палач. – Странно; обычно считается, что во времена тамплиеров писали на латыни. Во всяком случае, во всех моих старых книгах так. Только высокопарная латынь, никакого немецкого, не говоря уже о баварском. Что ж… Он принялся выпускать густые клубы дыма и сосредоточенно созерцал их в тусклом свете лучины. Наконец пробормотал: – Этот подлец тамплиер заставит нас побегать. Сначала крипта под церковью, потом базилика Альтенштадта… Да и загадка в развалинах замка наверняка не последняя. Но вот что мы в итоге отыщем? – Мне кажется, я знаю, что, – ответил Симон и рассказал о своем предположении, что магистр Фридрих Вильдграф спрятал где-то часть сокровищ тамплиеров. Палач молча слушал. – Такие сокровища и не снились никому, – закончил лекарь шепотом, словно опасаясь, что кто-нибудь мог их подслушать. – Думаю, их хватило бы, чтобы скупать целые города и оплачивать войны. Такие сокровища объяснили бы убийство Коппмейера, появление монахов в трактире Штрассера и покушение на вас. Кто-то хочет любыми средствами избавиться от любого, кто о нем узнал. – Но к чему весь этот бред с загадками и тайниками? – проворчал Куизль и сделал затяжку. – Простого указания в крипте или завещания вполне хватило бы. – До сих пор все загадки были так или иначе связаны с Богом, – перебил его Симон, с трудом сдерживаясь, чтобы не раскашляться от дыма. – Тамплиеры, вероятно, хотели убедиться, что сокровища найдет лишь истинный верующий. Эта надпись из развалин тоже напоминает мне какое-то подобие молитвы. Он достал кусок пергамента, куда переписал строки. – И познал я от людей мудрость дивную и великую, – пробормотал Симон, – что не было доныне ни земли, ни выси небесной, ни древа… – Он запнулся. – И с чего бы «древо» написано заглавными буквами? Может, мы там чего-то недоглядели? – Deus lo vult, – проговорил вдруг палач. – Что? – Deus lo vult, такова воля Господа. Человек с кинжалом сказал так толстому швабу в крипте. И сказал так, будто в бой шел. Что он, черт побери, имел в виду? Симон пожал плечами. – Один монах пахнет духами, второй размахивает кривым кинжалом, потом этот толстый шваб… – Он потер усталые, слезящиеся от дыма глаза. – Что за удивительная компания! И как эти люди узнали о могиле тамплиера? От ремесленников? Палач помотал головой: – Не думаю. Полагаю, тут кое-что другое. Но утверждать что-нибудь пока рано. Устал я. Он встал и проводил лекаря до двери. Внезапно Симон вспомнил, что из-за всей этой суматохи так и не спросил у Куизля о Магдалене. – Ваша дочь… – начал он уже у порога. – Я… мне нужно поговорить с ней. Думаю, я должен попросить прощения. Она дома, или еще у Штехлин? Палач снова помотал головой: – Ни то ни другое. Сегодня утром она отправилась на плоту в Аугсбург. Купить мне и знахарке кое-каких трав. Лучше вам пока на глаза друг другу не попадаться. – Но… – Симон вдруг почувствовал внутри себя ужасную пустоту. Куизль подтолкнул его за порог и стал медленно закрывать дверь. – Она же вернется, – проворчал он. – Упрямая просто, вся в мать. А теперь будь здоров. Мне еще маленького Георга надо проведать. Дверь со скрипом затворилась, и Симон остался один в темноте. Снежные хлопья падали ему на волосы, всюду царила мертвая тишина. Осторожно ступая по свежевыпавшему снегу, молодой лекарь направился к фонарям города. Не давало покоя смутное чувство, что он совершил непоправимую ошибку. Торговец не беспокоил Магдалену до самого прибытия в Аугсбург. Он лишь время от времени бросал на нее полные ненависти взгляды, и красные глаза его горели ненавистью. В целом Хайнмиллер был занят своим обожженным лицом: то и дело окунал его в ледяные воды Леха и смазывал маслом. Вся кожа у него покрылась волдырями. Он вполголоса ругался и для успокоения неустанно прикладывался к бутылке фруктовой водки. Время близилось к шести часам, когда впереди замерцали ряды фонарей. Сначала Магдалена разглядела лишь разрозненные огоньки. Но по мере приближения их становилось все больше, и под конец ими засверкал весь горизонт. – Аугсбург, – зачарованно прошептала девушка. До сих пор она знала город лишь по рассказам: метрополия, где жизнь текла быстрее и разнообразнее, чем в глухом Шонгау; свободный город, подчинявшийся одному лишь императору. Здесь дружно жили бок о бок протестанты и католики. До войны о богатстве Аугсбурга ходили легенды, но и теперь город, похоже, не много утратил от былого величия. Зрелище заставило девушку позабыть о злости и печали. Пристань располагалась на некотором расстоянии от самого города – недалеко от Красных ворот. Даже в столь поздний час всюду царило оживление, какого в Шонгау Магдалена никогда не видела. Десятками перегружались мешки и бочки, толпы грузчиков взваливали на гнутые спины тяжелые грузы и тащили по отдельным складам. Свет бесчисленных факелов и фонарей позволял работать даже с наступлением темноты. Над причалами разносились резкие выкрики приказов, похабная ругань и смех. К счастью, Магдалена оплатила место на плоту еще в Шонгау, поэтому, не обращая никакого внимания на торговца, соскочила с плота и смешалась с толпой. В очередной раз проверила небольшую матерчатую сумку, висевшую на плече. В ней лежали списки от Штехлин и отца и, самое главное, деньги, которые ей дала знахарка. Двадцать гульденов! Магдалена еще никогда в жизни не держала в руках столько денег. Большая часть принадлежала беременной жене Хольцхофера, которая дожидалась в Шонгау безоара. Еще раз оглянувшись, девушка увидела, что Освальд Хайнмиллер шептался с двумя одетыми в черное мужчинами и показывал девушке вслед. Его покрытое волдырями и сыпью лицо кривилось от ненависти. Магдалена пересела на одну из лодок, которые доставляли приезжих к Красным воротам через канал. Люди сидели на хлипком суденышке вплотную друг к другу. Краем глаза дочь палача заметила, что двое мужчин тоже уселись в лодку. Девушка решила пока не обращать на них внимания. Через некоторое время Магдалена, замерзшая и голодная, подошла к Красным воротам, которые закрывались ровно в шесть. Кутавшиеся в меха торговцы, одетые в лохмотья батраки и извозчики – все спешили в город. Мимо прогромыхала на большой скорости карета, Магдалена отпрянула в сторону и налетела прямо на лоточника, стоявшего у нее за спиной. – Осторожнее! – прошипел мужчина и принялся подбирать с мостовой огнива, ножницы и точильные камни. – Мне… мне очень жаль, – проговорила Магдалена и почувствовала, как что-то потянуло ее за плечо. Она резко развернулась и увидела перед собой мальчишку лет десяти, который пытался коротким ножичком разрезать ремень ее сумки. Магдалена влепила ему затрещину, так что воришка плюхнулся в мокрый снег. – Даже не пытайся! – прошипела она пацану, прижала к себе сумку и поспешила через медленно закрывавшиеся ворота. Оглянувшись еще раз на мальчишку, девушка с ужасом заметила, что двое мужчин с пристани стояли всего в нескольких шагах и не сводили с нее глаз.