– Куда спешишь, дорогуша? – пробурчал один из них. С плеч его ниспадал рваный плащ, а один глаз прикрывала повязка. – Подыщем жилье вместе. Так нам будет теплее. Ветер приподнял край его плаща, и Магдалена увидела под ним тяжелый кинжал в локоть длиной. Второй мужчина был толстым, как винная бочка, и покачивал в руке гладкую дубинку. Не дожидаясь, что они еще скажут, девушка бросилась бежать. Она отыскала свободное пространство в толпе и юркнула туда. За спиной послышалась приглушенная ругань. Люди шли столь плотным потоком, что пробираться получалось с большим трудом. Магдалена сбила с ног нескольких батраков, толкнула еще одного лоточника и опрокинула корзину с дровами. Наконец давка осталась позади, и улица теперь заметно опустела. Но не успела Магдалена облегченно вздохнуть, как услышала за спиной торопливые шаги. Она оглянулась на бегу и заметила, что преследователи, как и она, протолкались через толпу. Тот, что с повязкой, оказался довольно проворным и стремительно приближался. Толстяк пыхтел, размахивая дубинкой, и старался не отставать. Магдалена стала отчаянно озираться по сторонам в поисках помощи. И почему она не осталась в толпе? Там они ни за что не осмелились бы нападать на нее в открытую. Но здесь? Близилась ночь, дома и улицы сливались во тьме. Девушка почти не встречала прохожих, а те, кто все-таки попадался навстречу, тут же скрывались за дверями, робко выглядывая вслед мужчинам. Магдалена сменила тактику и свернула в тесный переулок. Быть может, ей удастся скрыться от преследователей в лабиринте улиц? Она проносилась мимо водяных мельниц, по шатким мостикам и крошечным, вымощенным булыжником площадям – но мужчины не отставали. Дочь палача была неплохой бегуньей, в лесу или в поле она давно оставила бы их обоих далеко позади. Но здесь, среди улиц и переулков, преимущество оказалось на их стороне. Они помнили здесь каждую ступеньку и выбоину, знали обо всех повозках, которые Магдалене приходилось огибать. Она свернула в следующий проулок, и перед ней выросла стена высотой в человеческий рост и увитая обледенелым плющом. По углам скопились зловонные кучи нечистот, справа и слева высились голые стены домов. Магдалена в отчаянии пыталась отыскать проход. Она оказалась в тупике. Сзади появились оба преследователя и, ухмыляясь, начали приближаться к загнанной жертве. – Ну вот, девонька, мы и нашли, где нам троим переночевать, – сказал тот, что с повязкой, и огляделся, словно оценивал комнату в постоялом дворе. – Выглядит не так уж уютно, но я люблю поспать на жестком. Ты ведь тоже? Толстяк с дубинкой приближался слева. – Лучше не усложняй ничего, – проворчал он. – Начнешь царапаться или кусаться, будет только больнее. – Ладно тебе, – отозвался второй. – Я люблю, когда они царапаются и кусаются… – Он рассек воздух кинжалом. – Хайнмиллер заплатил нам немало денежек, чтобы ты его не так скоро забыла. И что ты вообще сотворила с его лицом? Неудачно побрила? Что ж, теперь нам придется побрить тебя. Толстяк взглянул на нее едва ли не с сочувствием. – Жалко на самом деле такую красоту. Но куда деваться? Покончим с этим. Он подступил ближе. Магдалена оглядела обидчиков и прикинула свои возможности. Она совсем одна, и не похоже, что кто-нибудь ринется к ней на помощь, если станет кричать. Люди, скорее всего, просто закроют плотнее ставни, чтобы и на себя не накликать беду. Оба головореза на вид были сильными и об уличной драке знали явно не понаслышке. Магдалена поняла, что в открытом противостоянии у нее не было никаких шансов. А вот перехитрить, может, и получится. Она опустила руки, словно смирилась со своей участью. И, покорно склонив голову, стала ждать, когда они на нее набросятся. – Прошу вас, не надо со мной ничего делать… – заскулила она. – Об этом раньше надо было думать, – сказал мужчина с повязкой и подступил к ней с занесенным кинжалом. – А теперь уже… Размашистым движением Магдалена сыпанула на обидчика негашеной известью, которую до сих пор держала в кармане накидки. Порошок угодил ему точно в глаза. Мужчина завизжал и, не выпуская кинжала, принялся тереть лицо, стараясь удалить известь, но она лишь сильнее въедалась в глаза. Он с воплем упал на мостовую. – Проклятая шлюха! Ты за это заплатишь! Он начал ползать на коленях и вслепую размахивать кинжалом. Толстяк с дубинкой между тем подскочил к Магдалене. Она снова запустила руки в карманы, хотя знала, что там ничего уже не осталось, и замахнулась сжатым кулаком, словно собиралась метнуть новую порцию извести. – Что, жирдяй? – прошипела она. – Хочешь ослепнуть, как твой дружок? Толстяк нерешительно остановился и взглянул на завывающего приятеля. В тот же миг Магдалена сделала вид, что бросает известь ему в лицо. Мужчина съежился, и Магдалена, воспользовавшись его замешательством, метнулась к куче нечистот в углу. Ноги погрузились в вязкие, полузамерзшие помои и фекалии, но Магдалене удалось дотянуться до края стены, и она впилась ногтями в снег и лед. Она уже почти влезла на стену, как что-то потянуло ее обратно. Толстяк схватился за ее сумку. Магдалена чувствовала, как ремень, словно петля, сдавил ее шею и не давал дышать. Теперь у нее было лишь два выхода: либо она сдастся и спрыгнет, либо толстяк ее задушит. Конечно, была и третья возможность – сбросить сумку. Но о ней Магдалена даже не помышляла. Ремень натягивался все сильнее. Магдалена невольно подумала о преступниках, приговоренных к виселице. Так вот что они чувствовали, когда их вешали? В глазах потемнело, она начала терять сознание. Третья возможность… Она резко извернулась, и ремень соскользнул с головы. Толстяк охнул и свалился в кучу помоев. Магдалена была свободна. Не обращая внимания на крики боли и ругань за спиной, она перескочила на другую сторону и, хватая ртом воздух, пустилась по примыкающей улице. Девушка бежала по заснеженным переулкам, по скользким мостам, несколько раз упала в мокрый снег и наконец остановилась у какого-то дома. Она сползла вдоль стены, уселась на холодную мостовую и заплакала. Она все потеряла. Двадцать гульденов! Деньги, которые доверили ей отец и Штехлин. А знахарке их дала жена бургомистра! Магдалена не желала больше возвращаться в Шонгау, настолько ей было стыдно. Не осталось даже пары монет, чтобы оплатить ночлег. Она осталась совсем одна. Дочь палача всхлипнула и вдруг почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Она подняла глаза. В нескольких шагах от нее у стены дома стоял мальчик. Это был тот самый воришка, который пытался стащить у нее сумку. Он молча ее разглядывал. В конце концов Магдалена потеряла терпение. – Чего уставился, как идиот? – закричала она. – Убирайся и не лезь в чужие дела! Мальчик пожал плечами и собрался уходить. Внезапно Магдалена вспомнила кое о чем. Был, на самом деле, один человек, который, возможно, смог бы помочь ей. У него она, по крайней мере, сможет переночевать, и, быть может, он придумает, как быть с потерянными деньгами. Она надеялась, что к такой возможности ей прибегать не придется, но, как теперь поняла, другого выхода у нее не осталось. – Постой! – крикнула она мальчику, тот обернулся и вопросительно на нее посмотрел. – Отведи меня к Филиппу Хартману, – прошептала Магдалена. – К… кому? – спросил мальчик, и в глазах его промелькнул страх. В льющемся из окон свете лицо его вдруг побледнело. – Я не знаю никакого… – Ты прекрасно знаешь, о ком я. – Магдалена поднялась и вытерла с лица слезы и сопли. – Отведи меня к палачу Аугсбурга. И поживее, а не то я сделаю все, чтобы он вздернул тебя перед Красными воротами. Или не зваться мне больше Магдаленой Куизль. 8 На следующее утро ближе к шести часам Куизль отправился в город. Зимой в такую рань даже на широкой Монетной улице прохожих почти не попадалось. Ему повстречались несколько торговцев. Завидев палача, они переходили на другую сторону улицы или крестились – мало кто радовался, когда палач покидал свой дом у реки и заявлялся в Шонгау. Его терпели лишь в дни казней или когда требовалось убрать с улицы околевшее животное. А в остальное время ему следовало отсиживаться среди зловония Кожевенной улицы. Куизль спиной чувствовал взгляды горожан. Наверняка все уже прознали, что он изловил банду Шеллера, да и его ссора с юным дворянином тоже, вероятно, давно перестала быть тайной. Не обращая внимания на болтовню, Якоб шагал в сторону тюрьмы. Массивная трехэтажная башня с закоптелыми стенами стояла вплотную к городской стене. Вчера вечером стражники заперли в ней разбойников. Часовой перед тяжелой дверью кутался в слишком уж тонкий плащ. Он прислонил пику к стене, чтобы не вынимать рук из карманов, и в недоумении следил, как, приветливо улыбаясь, к нему приближался палач. – Держи, Йоханнес, – сказал Куизль и протянул озябшему стражнику несколько горячих каштанов, которые до сих пор прятал под плащом. – Дружеский привет от моей жены, она отложила несколько штук специально для тебя. – Спа… спасибо… – стражник чихнул и перебрал каштаны посиневшими пальцами. – Но ты ведь пришел не для того, чтобы принести мне поесть, да? – Он недоверчиво посмотрел на него из-под мехового капюшона. – Уж я-то знаю тебя, Куизль. Палач кивнул: – Мне нужно кое-что прояснить с Шеллером. Пусти ненадолго, я там не задержусь. – А если Лехнер узнает? – проворчал Йоханнес, с голодным видом очищая каштаны. – Он с меня шкуру спустит. Куизль отмахнулся: – Какой еще Лехнер… Он только перевернется и дальше захрапит. После обеда приходи сегодня к моей жене, она передаст тебе хвойный бальзам от простуды. Стражник отправил в рот дымящийся каштан и ухмыльнулся, обнажив при этом желто-черные зубы. И длинным ржавым ключом отворил дверь в тюрьму. – Только не слишком там мучай этого Шеллера, – прокричал он с набитым ртом палачу. – А то продаст нас еще до казни, нехорошо тогда выйдет! Куизль ничего не ответил. Он двинулся к камерам у дальней стены. Женщин посадили отдельно от мужчин. Некоторые из разбойников лежали с безразличным видом прямо на холодном полу, об их ранах никто не позаботился. У шестилетнего мальчика, которого Куизль приметил еще вчера, был жар. Мать завернула его в подол своей юбки, ребенок дрожал всем телом и отсутствующим взглядом уставился в потолок. Когда Куизль шагнул ближе, некоторые мужчины, кто еще мог стоять, прижались к решетке. – Не слишком ли быстро, палач? – выкрикнул один из них. – А мы только обживаться начали! Пожрать хоть принес? Остальные засмеялись. Воняло фекалиями и сырой соломой. – Будь ты проклят! – закричала одна из женщин и протянула палачу плачущего ребенка. – Кто о моем малыше позаботится, когда меня не станет? Кто? Или его вместе со всеми повесят? – Заткнись, Анна! – раздался голос из камеры справа. – Если малец выживет, его отдадут в церковь. Ему-то в отличие от нас всех еще повезет. Всю жизнь прибеднялась, так теперь хоть помри достойно! В самом центре камеры стоял Ганс Шеллер, широко расставив ноги и скрестив руки на широкой груди. Внешностью он напоминал грубо вырезанного идола с лицом, вытесанным из камня. Щеки его посинели от ударов и распухли, левый глаз заплыл и не открывался. Но правый внимательно и гордо смотрел на Якоба. – Что тебе нужно, Куизль? – спросил Шеллер. – Ты пришел не затем, чтобы вести нас к эшафоту. Из этого вы устроите целый праздник, с вином, танцами и песнями. И чем громче Шеллер закричит на колесе, тем больше гульденов тебе добавят. Но я не закричу, заруби себе на носу. – И не такие, как ты, кричали, – прорычал палач. – Попомни и ты мое слово. В глазах Шеллера промелькнул страх. Колесование считалось ужаснейшей казнью из всех. Сначала приговоренному дробили железным прутом все кости, затем палач привязывал преступника к колесу. Случалось, что палач проявлял милость и под конец ломал человеку шею. Если же такого счастья не выпадало, то колесо ставили вертикально, и бедняга медленно умирал на солнце. Иногда несколько дней. Куизль подмигнул Шеллеру. – Посмотрим. Может, я еще передумаю. – Ну да! – съязвил разбойник в соседней камере. – Палач позволит нам убежать, а папа римский подотрется дубовым листом! – Заткни пасть, Шпрингер, – крикнул Шеллер. – Или я тебе нос оторву, никакого палача не нужно будет!