Внутри было пусто, темно и пахло плесенью. Он двинулся по центральному проходу, оставляя грязные следы на тонком синем ковре и волоча за собой мешок. Впереди на стене виднелся отпечаток в форме креста, а сам крест валялся среди металлических стульев, многие из которых опрокинулись. Мальчик увидел вещи, о предназначении которых не имел никакого понятия: металлические ящики на ножках, круглые белые чайнички, похожие на грибы-поганки. Пианино в углу стояло в пыли, а перед возвышением – длинный поцарапанный стол с грубо вырезанными по лакированному дереву словами: «СДЕЛАЙ ЭТО В ПАМЯТЬ ОБО МНЕ». На столешнице – пара керамических рук, сложенных в молитве, и композиция из потускневших искусственных цветов, выставленная на большой и тяжелой книге. Страницы у нее были тонкие, как шкурка у саранчи, с золотистыми краями, а слова были напечатаны самым мелким шрифтом, что доводилось видеть мальчику. Некоторые из слов были напечатаны красным. Он знал не все, но некоторые были ему знакомы. «…путь, истина, жизнь…» Он водил пятнистыми пальцами по тексту. «…Отец…» Перевернул страницу: «ветвь», «огонь», «гореть». «Любовь». «Жизнь». «Друзья». Девочка была ему другом. Он медленно сжал страницу рукой, и бумага смялась с приятным хрустом – как когда вгрызаешься в свежее яблоко. Он вырвал из книги страницу и позволил ей упасть на ковер – там она и лежала, будто птица со сломанным крылом. Малёк взялся за уголок другой страницы и оторвал ее тоже. Звук показался оглушительным в почти космической тишине церкви. Из темноты раздался голос: – Не надо. Малёк резко обернулся. В конце зала стояла женщина с ребенком на руках. – Прошу, – сказала она мягким голосом. Малёк ударился о стол, и керамические руки опрокинулись и покатились, но остались целы. Руки же самого мальчика отчаянно заметались, и он увидел, что женщина следила за ними взглядом, но не понимала, что он говорит. Она открыла рот, желая задать вопрос, но тот застыл у нее на губах. Она заметила перепонки между его пальцами, и Малёк прочел изумление на ее лице, когда она покрепче прижала к себе ребенка. Мальчик ринулся по внешнему проходу, взметнув пыль с цветов. Женщина окликнула его, выступив из тени, но Малёк, не обращая на нее внимания, выскочил на приглушенный серый свет. Сбежал по холму, скрылся в чаще. Он мчался без остановок, как ему показалось, очень долго, пока ноги и грудь не стали гореть, а подошвы ног не исцарапались и не закровоточили. Он бежал, пока не достиг наконец промежутка между деревьями, где снова увидел дорогу, и там остановился, задыхаясь, посреди гравийной полосы, которая как раз описывала крутой изгиб. Согнувшись пополам, подумав, что его может вырвать, он вдруг вспомнил про мешок. Малёк оставил его на полу в церкви. Кровь застучала в висках, звук собственного дыхания показался ему таким громким, что он не услышал, как из-за поворота вырулила машина – как затрещали камешки, перемалываясь под колесами, – пока не стало слишком поздно. Когда стих шум и осела пыль после того, как белый «Плимут» исчез за поворотом и въехал на территорию, Джон Эйвери выступил из-за линии деревьев и перешагнул через канаву. Он встал на дороге босой, в одной только висевшей на нем рубашке Хирама Крабтри. Он держался деревьев, идя вдоль дороги три-четыре мили, это было долго и утомительно, он трижды останавливался передохнуть, у него болела спина и дрожали колени. Однажды он даже уснул, повесив голову к груди, и проснулся со стыдом. Уловив шум машины, спрятался в соснах и оттуда проследил за белым «Плимутом» с жирным констеблем за рулем. В канаве кто-то лежал и не двигался. Мальчик с крапчатой и потрескавшейся, как дно пересохшей реки, кожей, и странными пигментными пятнами на плечах – их цвета варьировались от серо-каменного до абрикосового с почти переливчатым блеском. Пальцы на руках и ногах были широко расставлены и соединены перепонками. Лицо комковатое, линия челюсти искривлена. Держа в руке пистолет, Эйвери взял палку и ткнул ею мальчика в ступню. Когда тот не пошевелился, он подошел ближе, чтобы проверить, дышит ли мальчик. – Джон? Эйвери поднял глаза. В десяти футах стояла его жена. В одной руке она держала Грейс, в другой мешок. Она вышла из леса, перешагнула через низкую проволочную изгородь, окаймлявшую чащу. Ее взгляд скользнул по его телу – она увидела обнаженную грудь, окровавленные ноги. И пистолет в руке. – Джон? – проговорила она снова с дрожью в голосе. Вокруг было тихо и жарко, и на миг ему показалось, будто сам мир перестал вращаться. Сквозь белую гущу Туман впереди, свернувшись по-кошачьи, висел дышащей стеной между берегов. У Миранды горячо пульсировали плечи. Руки были все ободраны и усеяны волдырями. Она смотрела на туман сквозь завесу влажных волос и думала: что бы ни лежало за ним – это должен быть ее путь. Теперь у нее не было иного выбора; этот край ей его не предлагал. Она вытерла лоб тыльной стороной ладони и ткнула веслом в воду, его рукоятка была липкой от крови. Плоскодонка скользнула в белую гущу. Мир впереди и позади разом стерся, и даже неба над головой стало не различить. Миранда перестала грести, когда почувствовала, что корпус лодки царапает пни на мелководье, хотя ни деревьев, ни берега, ни даже носа своего десятифутового судна она не видела. Миранда тяжело ссутулилась; ее зашитый бок превратился в красную воспаленную пасть. Лодка преодолела еще несколько футов, пока не зацепилась за колышки в воде. Сколько она так просидела, будто женщина вне времени, перенесшаяся в какое-то вечное место, – Миранда не знала. Туман касался ее кожи. Она вдыхала его – он был прохладный и сырой. Она взяла весло и измерила им глубину воды – той было едва по лодыжку. Миранда вышла из лодки – судно покачнулось под ней. Вода оказалась теплой. Миранда прошла рядом с кедровыми шишками и зелеными веточками, что прорастали от дубовых пней, украшенных стрекозами и осами, которые разлетались от нее прочь. Все вокруг стихло. Она остановилась, чтобы прислушаться. Услышала какое-то движение в воде, но оно было далеко. Вскоре илистое дно под ее ногами превратилось в берег из жижи, и она утопала на каждом шагу, пока наконец не вытащила левую ногу из грязи без кроссовки. Миранда покачнулась, сохраняя равновесие, когда наклонилась за обувью. Туман впереди раздвинулся, и она увидела деревья, а перед ними – широкий илистый берег. На руке, куда ее кусала змея, стала зудеть кожа, старый белый шрам начало жечь. На возвышении из красной глины у кромки деревьев стоял, сурово глядя на нее, белый журавль, которого она видела в Гнезде, а потом в бухте у Воскресного дома. Нижняя часть туловища еще была покрыта черной болотной грязью. Он поднял ногу и сделал медленный, неуверенный шаг, будто вспоминая, как ходить, после чего исчез в деревьях. Миранда сняла вторую кроссовку, связала их за шнурки и повесила на шею. А потом двинулась вслед за птицей. Оранжерея Мальчик лежал в полном беспамятстве среди густых зарослей в оранжерее Эйвери. Тейя намочила тряпку под краном, торчащим из кирпичного фундамента, и промыла рваные раны на левой руке и ноге мальчика, где плоть была мелко изрезана при столкновении с машиной. Рука у него распухла в области локтя. Тейя выжала мочалку на покрытые коркой раны в плече мальчика и снова заглянула ему в лицо – его глаза были закрыты под тяжелым неровным лбом и двигались под веками. В медленном, размеренном дыхании мальчика присутствовала странная гипнотическая красота, губы были слегка приоткрыты. Эйвери стоял рядом с Грейс на руках, револьвер Кука лежал на гравии у его ног. Тейя потянулась за аптечкой, взятой в шкафчике у них в спальне, которая теперь лежала на стопке свежей одежды для мужа. Генератор в глубине оранжереи закашлялся и запыхтел, свет замерцал под потолком. – Как его, серьезно? – спросил Эйвери. – Разве что локоть растянул, – ответила Тейя. – Ему повезло. Бок тут немного припух. Может, ребро сломано. Есть еще раны – не знаю от чего, – и глубокие. Там может быть заражение. – Она полила раны антисептиком из бутылки. Прижала их марлевой салфеткой. Сквозь нее проступила кровь. Тейя приложила новую. Эйвери тем временем положил ребенка на покрывало и переоделся в футболку и джинсы. Натянув ботинки, сказал: – Нам нужно выбираться отсюда, как только сможем собраться… – Расскажи мне, где был, – ответила Тейя сурово, сидя над мальчиком. – С ребенком… – проговорил Эйвери. – Ты исчез вчера ночью, – сказала она, отрывая марлю зубами. – Я перепугалась. До того, что думала, ты умер, а теперь ты говоришь… Он подошел к ней и опустился рядом на колени. Коснулся ее плеча. – У нас еще будет время, – сказал он, – на объяснения… Но она отстранилась от него и наложила последнюю повязку на ногу мальчика. Эйвери встал и отошел к двери оранжереи, где сорвал полоску изоленты с затемненного стекла и выглянул на констебльский «Плимут», припаркованный наискось под дубами. Поднял Грейс, тихонько напевая мелодию то ли колыбельной, то ли гимна, чьи слова давно позабыл. Край бездны Билли Коттон сидел в кровати, вырванный из глубокого, лишенного сновидений сна.