— Ты кто? — Ханбей крепче сжал палаш, весьма некстати застрявший у мертвеца в груди. — Лучше спроси, кто они, — охриплым голосом откликнулся «арестант» — теперь уже, очевидно, бывший. — Кто они? — послушно повторил за ним Ханбей. В ушах всё ещё звенело, и мысли в голове еле ворочались. Предательски задрожали руки: ярость, согревавшая кровь и придававшая сил, отступила. Он старался не смотреть на мертвецов. — Солдаты наместника Лысых Равнин крон-лорда Шоума, — сказал «арестант» очевидное. — Теперь объясни мне, почему я не должен убить и тебя, раз на тебе такой же мундир. «Арестант» был, на первый взгляд, безоружен. Однако угроза почему-то совсем не казалась пустой. — Но я… — Ханбей растерялся; его прошиб холодный пот: совсем не хотелось умереть теперь, выжив в такой заварушке. Быстро и сбивчиво он начал объяснять, что служит герцогу Эслему, двоюродному брату наместника, и что мундиры различаются кантом на рукавах. Что в Шевлуг на рассвете явился сапожник из Малых Вражков, и лейтенант Боул — да не осерчают Добрые боги за его грехи — согласился съездить забрать подозрительного чужака. Что на обратной дороге в город на них напали… — Ладно, ладно: верю, — не дал ему закончить «арестант». — Я видел, как ты с ними дрался. Не отвлеки ты их — быть бы нам обоим покойниками. Морщась, он стал осторожно ощупывать голову. — Говоришь, во Вражках знахарка была? Что сказала? — Чтоб не трясли тебя дорогой сильно и не били больше, иначе не сегодня, так завтра помрёшь, — сказал Ханбей. — А если дать в сухой постели отлежаться, то в три дня оклемаешься — если рана на ноге не загниёт. — В земле отлежусь. — «Арестант» слабо усмехнулся и спрыгнул с телеги. Но не рассчитал силы: от резкого движения ему сразу сделалось худо. Он не смог устоять и со стоном рухнул на четвереньки; его вырвало желчью. — Проклятье. Нет у меня… трех дней, — прошептал он. — У тебя и трех часов нет! — Ханбей наконец-то высвободил палаш и приставил к его горлу. — Говори: ты кто такой и что натворил? Эти люди за тобой явились? Этот, с кровью из ушей — что ты с ним сделал?! Его трясло. — Сыпанул за шиворот щепоть крик-травы. А ты не дурак, — нарочито спокойно сказал «арестант» и сел на пятки, утирая рукавом рот. Ханбей шагнул вперёд, не давая ему отодвинуться от оружия. — Отвечай: кто ты такой? Что этим от тебя было нужно? — Они думают, я обчистил наместника. Вот и привязались. — А ты что? — Ну, по правде, я на самом деле его обчистил. — «Арестант» осклабился. — Поэтому удираю. — Значит, ты вор. — Ханбей скривился; из всей шевлугской дряни он больше других презирал воров. — Беглый вор. Тебе известно, что повелением герцога преступников, если те противятся аресту, разрешено казнить на месте? — Вместе с девчонками, которые вышли стирать бельё, и подвернувшимися под руку стражниками? — спокойно уточнил «арестант». Ханбей вздрогнул, но острия от горла «арестанта» не отвёл. — Эти головорезы в краденых мундирах — наверняка твои бывшие дружки, — сказал он, удивляясь, что эта мысль пришла к нему так поздно. — Добычу не поделили? — Ты заблуждаешься: эти двое — действительно люди наместника Шоума. Но не советовал бы обращаться к нему за подтверждением моей правоты. — «Арестант» с гримасой сожаления повёл плечами. — Так что делаем дальше? Будешь мне голову рубить, стражник? — вдруг с вызовом спросил он. Ханбей стиснул рукоять палаша до боли в пальцах. Ему приходилось попадать в передряги и до сегодняшнего дня; но не казнить. — Раз ты никак не можешь решиться — у меня есть предложение. — На лицо «арестанта» вернулась натянутая улыбка. — На мою добычу есть покупатель в королевской столице, гостеприимном городе Вертлеке. Поможешь добраться — треть выручки твоя. Двести золотых крон. Купишь хороший дом, заживёшь по-людски. Ханбей сплюнул. — С чего такая щедрость? — Делам мои, сам видишь, нынче плохи. А за мной погоня. Даже если отделаюсь от тебя — один далеко не уеду. Мертвецу деньги без надобности. — «Арестант» криво усмехнулся. — Ты местный, знаешь тут все тропы — из тебя выйдет хороший проводник. Выбирай, стражник! Добротный домишко в предместьях Вертлека — или сырой тюфяк в казармах захолустного гарнизона? В воздухе зашуршали крылья. Распуганные крик-травой птицы возвращались обратно: до случившегося смертоубийства им не было дела. — В какой-нибудь отвратительной дыре, куда тебя непременно отправят — и это если тебе ещё повезёт, — продолжал уговаривать «арестант». — Не надейся, что заслужишь награду, даже если принесёшь герцогу мою голову в мешке. Твой офицер погиб, твой напарник и девчонка жизни лишились, а ты цел-целёхонек: поверь, герцог Эслем иначе представляет себе подвиги. Ну, что скажешь? Ханбей напряжённо думал. Он пошёл в стражу не за тем, чтобы сговариваться — даже на время — с ворьём, но это не значило, что он собирался бессмысленно погибнуть или, в соответствии с обидным, но вполне правдоподобным предсказанием закончить свои дни в гнилом бараке где-нибудь в приграничье. Сейчас преимущество было на его стороне, однако Ханбей не чувствовал уверенности в том, что сумеет разделаться с «арестантом» прежде, чем тот выкинет ещё какой-нибудь фокус и отправит его к праотцам. Но ещё больше тревожили мундиры. Как бы Ханбею не хотелось думать, что они краденые — о крон-лорде Шоуме всякое говорили, а о герцоге Эслеме — и того хуже. Мог ли крон-лорд держать на службе отряд ищеек-головорезов, ни за что, ни про что убивающих честных людей? Может, и мог. Тогда преступление следовало пресечь. Но скромных сил Ханбея для этого точно было не достаточно… И вряд ли стоило надеяться, что герцог Эслем выступит против родича за то, что его люди увлеклись охотой на вора и между делом зарезали несговорчивого лейтенанта с подручным и какую-то крестьянку. Скорее уж, как и говорил «арестант» сошлёт незадачливого стражника, потерявшего офицера, подальше с глаз долой; а то и вовсе повесит, чтоб не болтал. Тогда как в столице, Вертлеке, порядок охраняла королевская гвардия. Там же располагался штаб тайной полиции лорда Вульбена: уж они-то могли — должны были! — разобраться, что к чему; для них, как говорили, не существовало титулов и чинов. Гвардейцы короля или агенты Вульбена без труда справились бы и с «арестантом», и с кем угодного: следовало только передать его им с рук на руки. Кроме того — и это тоже имело значение — Ханбею совсем не хотелось своими руками рубить голову тому, кто его, Ханбея, голову только что спас, пусть и только в силу обстоятельств. — Как мне знать, что ты не обманешь? — спросил Ханбей, чтобы потянуть время и подумать ещё. — Может, у тебя и добычи нет никакой. Лейтенант в твоём барахле ничего важного не нашёл. — Посмотри в рукояти. — «Арестант» поворотом головы указал на нож, всё ещё торчавший из-под лопатки убийцы. — Там тайник. — Покажи, — поколебавшись мгновение, потребовал Ханбей. Управиться одной рукой с палашом, а другой вскрыть неизвестный тайник никак бы не получилось. Он ждал подвоха, но напрасно: «арестант», высвободив нож из тела, неуловимым движением вскрыл рукоять и вытащил из тайника огранённый чёрный камень на золотой цепочке; от него исходило слабое свечение: — Вот. Ханбей присмотрелся: вещица выглядела колдовской и дорогой. «Арестант» напряжённо наблюдал за ним, словно чего-то ждал; потом с едва слышным вздохом спрятал камень обратно в тайник. — Решай живее, стражник: я хочу поскорее убраться отсюда, так или иначе. Лучше ты меня сейчас убьёшь, чем нас догонят, пока я не могу защищаться. У наместника на службе есть и кое-кто похуже этих двоих. — Похуже?.. — Никогда не слышал, что наместник — чернокнижник? — спросил «арестант». — Двадцать лет назад его уже судили за обращение к запретным силам. Король Рошбан спеиальным указом тогда оправдал его — и напрасно: у Шоума контрактов с демонами больше, чем я в жизни девок трахнул. Единственное, в чём Ханбей был уверен — что стоящий перед ним выбор самый сложный и самый скверный за все двадцать два года его жизни. И, возможно, самый важный. Нужно было выбирать. Он ещё раз посмотрел — заставил себя посмотреть — на мёртвую девушку, на такие знакомые зелёные мундиры убийц — и решился. — Я согласен, — сказал он и опустил оружие. * * * «Арестант» представился Солком Вархеном; впрочем, Ханбей очень сомневался, что это настоящее имя. Вархен выбрал для себя коня одного из преследователей, и, пока Ханбей седлал своего Недотёпу, с невероятной сноровкой и хладнокровием отловил и прикончил остальных лошадей, чтобы те, бродя в поле, раньше времени не привлекли к поляне у ручья внимания. Почему-то эта безжалостная расправа задела Ханбея едва ли не больше, чем смертоубийство, которому ему пришлось стать свидетелем; глядя, как подыхает каурая кобыла лейтенанта, он почти пожалел о принятом решении. Но менять что-то было поздно. Пока Ханбей замывал с одежды кровь, Вархен собрал припасы и оружие, затем, с трудом забравшись в седло, раскрошил в пальцах несколько травяных шариков и рассыпал полукругом перед поляной. — До завтра не найдут. Будет дня полтора форы. — Ты колдун? — спросил Ханбей. — Типун тебе на язык, нет! — Вархен осенил себя защитным знаком. — Но знаю некоторые полезные фокусы: в нашем воровском ремесле, — он ухмыльнулся, — без хитрости никуда. Ханбей сплюнул, не скрывая отвращения. «Я разберусь, что тут происходит, и поквитаюсь за вас, всеми богами клянусь». — Последний раз он отдал лейтенанту Боулу воинский салют и поехал прочь. Несколько вёрст они с Вархеном проехали вниз по ручью, затем свернули на просёлочную дорогу, идущую в обход Шевлуга к Сосновке и другим сёлам, отстоящим от главного тракта. Ехали небыстро: летящие галопом всадники непременно привлекли бы лишнее внимание. Поначалу Вархен много болтал, очевидно, пытаясь снискать расположение; затем, наконец, заткнулся, и только изредка открывал рот, чтобы осыпать бранью жару или ямы на дороге. Ещё через десяток вёрст ему стало совсем не до разговоров: он с трудом удерживался в седле, навалившись коню на шею, и несколько раз чудом не очутился под копытами. Остановиться на ночлег пришлось в первом подходящем перелеске, ещё задолго до заката. Есть Вархен не стал — его по-прежнему сильно мутило из-за разбитой головы; он кое-как расседлал коня, улёгся на землю и, укрывшись попоной, уснул, как убитый. Ханбей даже позавидовал ему. Сам он, напоив и стреножив лошадей, долго сидел без сна и смотрел через ряды чахлых молодых ёлок на заходящее солнце. Он родился в бедняцком квартале Шевлуга, в домишке с серыми стенами и соломенной крышей, в котором ютилось шесть больших семей. В доме постоянно кто-нибудь рождался и кто-нибудь умирал; отец и мать любили Ханбея и всех своих отпрысков, но половина его братьев и сестёр не дожила до того возраста, в каком покидают колыбель. Другие умерли позже. Старшего брата, так же, как потом — отца, зарезали на улице за горсть медяков и старые сапоги. Сестёр-двойняшек забрала оспа, опустошившая пол города. Когда Ханбей с матерью остались вдвоём, она отдала ему двенадцать золотых крон — все деньги, накопленные за годы тяжёлой работы — и сказала: «Не унывай, Хан. Мы что-нибудь придумаем».