Настала очередь Дагмары сжать дрогнувшие пальцы. Хотя лицом Калист оставался спокоен, она будто чувствовала его переживание, и это ли не доказательство исполненного договора? Тот, у кого нет привязанностей, не станет о чужой участи волноваться. — Я очевидно не могу быть уверен, не зная деталей, но должен быть уверен, если намерен сдержать обещание. За разговором, который казался частью некоего обряда или проверки, Кощей наблюдал с тихим интересом, то и дело почёсывая головы змея, Дагмара же оставалась напряжённой, силясь хоть что-то понять по лишённым эмоций лицам. Казалось, что даже воздух обратился чем-то гладким и очень холодным, будто лезвие лунного серпа, занесённого над нитью жизни. Уже разрезанной и снова связанной, а оттого ещё более ненадёжной. — Тогда выбирай: будем проводить ритуал на крови или на яблоках? — На яблоках, — без раздумий ответил Калист. Мара кивнула и повела рукой, на столе появились два красных стакана из незнакомого Дагмаре камня и с чёрным орнаментом из символов богини смерти. Пока пустые, но уже не внушавшие доверия. Ещё одно движение, и на ладони Мары появилось жёлтое яблоко, тут же распавшееся на две половинки, которые были опущены в стаканы, а после залиты водой из стоявшего на столе кувшина. — Вода будет настаиваться сутки, после чего каждый из вас должен испить до дна свою часть, тогда я и вынесу вердикт, — пояснила она и отставила стаканы. — За сим на сегодня можем разойтись. Дагмара остаётся здесь, коли в мире живых ей тяжко, комнату я уже показала. Ты же, братец, волен как душе угодно поступать, но через сутки вернуться должен. — Понял тебя. — Калист кивнул сестре и посмотрел на Дагмару с печалью от того, что в полной мере не мог облегчить состояние её, а после обернулся к Кощею, напряжённо губы сомкнув. — Вижу, тебе есть о чём поговорить с отцом... Дагмара, не пройдёшься ли со мной? Она не была уверена, действительно ли сейчас лучше оставить Калиста наедине с Кощеем, однако выбрала довериться Маре, а потому согласилась. Та явно лучше понимала и ситуацию в целом, и взгляды в частности. *** Когда за женщинами закрылась дверь, а Гоша скрылся в неизвестном направлении, Кощей подался вперёд и с любопытством посмотрел Калисту в глаза. Не скажешь так сразу, чей взгляд на самом деле темнее и жутче, ведь в обоих отражалась смерть. И, наверное, именно это больше всего выдавало в них родство. — Что же ты мне сказать хотел, внучек? — поинтересовался Кощей. — Никак дело важное есть. Калист глубоко вздохнул, поднялся из-за стола, опустился на колено перед дедом и, положа руку на сердце, склонил голову. За всю нечеловечески долгую жизнь такое уважение он выражал только отцу и даже сейчас не обязан был преклонять колено, если бы делал это только ради себя. Но когда отвечаешь за других, в гордости мало смысла, да и не о ней Калист в обычное время думал. — Прародитель наш, я прошу вас благословить эту смертную, возжелавшую при переходе на сторону нашу неизменной остаться, и прошу поделиться вас силой своей, дабы смог я сохранить телу её и душе её вид человеческий. — Если до этого он позволял себе едва уловимые колкости в интонации, то сейчас обращался с самым искренним уважением, даже если для этого над собой приходилось делать усилие. С добродушным смешком Кощей протянул руку и потрепал Калиста по волосам, из-за чего тот слегка дрогнул, а когда отпрянул, уже держал в руке заготовку для оберега, над которой закружились тонкие чёрные потоки ворожбы. — Исполнить подобную просьбу — меньшее, что я могу для тебя сделать. — Он вздохнул. — Да и как тут откажешь, коли речь о любви идёт? Ведь среди троих только ты до сих пор одинок был. Ну же, поднимись, ведь сейчас мы собрались просто как семья. — Простите, но мне нужно больше времени, чтобы начать так считать, — ответил Калист, но всё же на место своё вернулся. Что сказать на слова про любовь, он не нашёл, ведь отрицать глупо, а впервые признаваться в ней стоило отнюдь не Кощею. Казалось бы, откуда Калисту знать, что это за чувство, и уж тем более с чего бы в нём уверенным быть, ведь раньше ничего подобного испытывать не доводилось. Да, на своём опыте он переживал это впервые, но и глухим слепцом никогда не являлся. Калист видел отношения вокруг себя, замечал, как вели себя братья с супругами, даже в странных отношениях родителей иногда проскальзывала нормальная любовь. Просто раньше это так и оставалось замеченным, но непонятым. Когда пришло время, он смог наконец соотнести наблюдения с собственными ощущениями. — Ты правда не держишь на меня зла? За то, каким я создал твоего отца из-за оторванных от здравого смысла ожиданий. Ведь это повлияло на тебя. — Выражаясь совсем честно, я никак к вам не отношусь, — признался Калист. — В ваших действиях был смысл, но итог их не представляло возможным предсказать заранее. С этим ничего не поделать. И больше мне сказать нечего. Непосредственно с вами я не имел дел, а потому не могу составить определённого мнения. — Когда ты так говоришь, то особенно на него похож, — горестно откликнулся Кощей и вернул зачарованную заготовку. И голос, и поза выдавали искреннее сожаление о делах давно минувших дней. Сцепив руки в замок, он опустил взгляд. — К счастью, ты всё же не он. — Вы считаете, что отцу не стоило рождаться? Он отвратен вам потому, что оказался не таким, как вы того хотели? — Нет. У нас ведь всё не как у людей: мои дети не могут вырасти «не такими» — они именно то, что я в них вложил. И он тоже был именно тем, что я выдумал. Он всё оправдал, только сначала я не мог признаться себе, что это и есть воплощение моей воли. Мой изъян, моя недальновидность, мой опыт, без которого я бы точно совершил подобную ошибку в другой раз. На самом деле я люблю всех вас, потому и сожалею о том, какая участь перепала ему. — Кощей поднял голову и с интересом посмотрел на Калиста. — А как относился к отцу ты? Хороший был вопрос, интересный, ещё бы ответ на него знать. Скрестив руки на груди, Калист откинулся на спинку стула и попытался воскресить в памяти образ родителя. Холодный и застывший, словно вода осеннего болота. Непроницаемое лицо и ласковый голос, от которого только сильнее пробирала жуть. Сопровождавший его запах крови, разговоры только по делу и человеческие останки на окраинах города. Отец не был ни добр, ни жесток, просто подстраивал под себя, лепил своё подобие из податливой детской натуры. Отчего-то Калист вспомнил день, когда Лешко узнал о смерти водяного. Перекошенное от потрясения и боли лицо, заблестевшие из-за слёз глаза, горестные проклятья в сторону героя и волшебного меча. Вспомнил тихую, но очень глубокую тоску Иринея, когда леший навсегда слился с лесом. Братья очень переживали из-за смерти своих отцов, сестра плакала, когда умерла мать. Когда же тело болотника обратилось в топь, а дух перешёл за грань, Калист не почувствовал ничего. Только молча проводил отца и вернулся к делам, которые давно уже перенял. Тот день остался в памяти блеклой отметкой о случившемся и заметкой о том, какой конец ждёт его самого. Если не случится умереть в драке с очередным героем. И, пожалуй, то стало началом времени, когда не к кому обратиться за советом. — Я уважал его, ведь он меня вырастил и всему обучил. Отец делал то, что должен, не было смысла ждать от него чего-то иного. Может, в детстве я считал иначе, но сейчас этого не вспомню. Надеюсь, вы не ждали более ярких чувств — это пока не моя стезя. — Я рад уже тому, что ты не зол на него и не в обиде. Что ж, больше не будут тебя задерживать. У тебя наверняка ещё есть дела. — Да. — Калист принял от Кощея ключ, убрал тот вместе с заготовкой и поднялся из-за стола. — Благодарю за помощь. И до завтра. Он бы и рад переждать сутки во дворце вместе с Дагмарой, но за оставшееся время требовалось закончить оберег. На самом деле совсем необязательно завершать переход сразу после подтверждения исполнения договора, времени всё ещё было до третьей чёрной луны. Просто не хотелось тянуть, коли это так сильно на состояние Дагмары влияло. Такие смелые рассуждения, будто Мара уже добро дала! Впрочем, оно так и было. Пускай даже Калист успел занервничать во время разговора, пускай сестра хорошо сохраняла выражение строгой беспристрастности, на самом деле он знал ответ. Всё сказанное Марой — тоже часть ритуала, поэтому она не могла открыто выразить своё мнение, а неправильное решение Калиста могло за раз всё испортить, перечеркнуть. Если ошибиться, даже благосклонность сестры не спасёт, ведь некоторые вещи не подчиняются никому. Он понимал — чтобы успеть, придётся провести ночь без сна, но это его не тревожило. В отличие от ритуала. Провести его на крови заметно легче, однако это не только могло обернуться лишней связью, но и заставляло ранить себя. Сердце кололо даже от попытки представить, как Дагмара прикладывает к ладони лезвие. С яблоками другая история: при помощи этих половинок и скрепили нить жизни, а потому одна связывала с людьми, вторая — с нечистью. Легко догадаться, из какого стакана не стоит пить мертвецу. В городе Калист быстро закончил самые срочные дела, раздал указания, отправил короткие послания братьям и остаток времени посвятил оберегу. Многолетний опыт работы придавал твёрдости руке и ловкости в обращении с инструментами, однако подобный рисунок вырезать приходилось впервые. И казалось бы, что давно уж не привыкать ни к новым задачам, ни к ответственности за других, — в его жизни такого хватало, но отчего-то именно сейчас от беспокойства холодели руки и непривычно живо билось сердце. Резак едва не соскочил, и Калист понял, что надобно сделать перерыв. Он отложил инструменты и подошёл к окну, за которым давно уже взошла луна и колко перемигивались звёзды. Стояла глубокая осень, и ночью уже протягивал к миру свои бледные пальцы мороз. Близился день Мары — переходный от осени к зиме, — который как раз выпадал на день после самого новолуния. Калист помнил этот день как тот, когда сестра сменяла красное платье на белое. Когда-то давно к этому времени засыпала даже многая нечисть, уступая место своим зимним собратьям. Но города не спали. Благодаря ним можно было найти занятие и в чуждое для себя время. Даже среди нечисти звёздное небо называли красивым. Во время бессонных ночей, которых с каждым годом становилось всё больше, Калист пытался смотреть наверх, но так и не понимал, о чём говорили другие. А потому, если уже точно знал, что на этот раз не уснёт, просто отправлялся в архив — благо, там всегда найдётся работа. Ничего удивительного в подобном положении вещей, ведь красота — это оценка, основанная на предпочтениях. Отец же учил тому, что предпочтениям нет места. Как и многим другим вещам, не связанным с законом, с работой. Сейчас при виде бесконечно далёкого света возникло ощущение, что пелена, которой был застлан мир, начала спадать. Медленно, неохотно, цепляясь за старые привычки, за убеждения, которые не так-то просто откинуть. Неотвратимые изменения пугали неизвестностью: что же предстанет прояснившемуся взору? И вместе с тем наполняли незнакомым чувством, сравнимым с созерцанием долгожданного рассвета после чёрной, словно сама бездна, ночи. Правильно ли это? Допустимо ли? Не стоит ли всё остановить, пока не стало поздно? Но, возвращаясь к работе, Калист отчётливо понимал, что стоит или нет — он в любом случае не сможет. Спасая человека, который не имел никакой особой ценности для народа, только для него самого, Калист признавал поражение. Признавал, что не сможет и не должен делать из себя тень отца. У него была своя жизнь и... Он не хотел, чтобы в конце его провожали лишённым чувств взглядом. К утру оберег был почти закончен, остался последний штрих — заполнить рисунок кровью. Чтобы порез не бросался потом в глаза, Калист закатал рукав и приложил остро наточенное лезвие к предплечью, обмакнул в кровь кисть. И светлое дерево начало окрашиваться в красный. *** По прошествии суток снова собрались все, кроме Кощея, который пообещал обязательно заглянуть позже. Мара взяла стаканы и указала последовать за ней. По пути из столовой в неизвестность Дагмара так распереживалась, что сама не заметила, как схватила Калиста за руку. Странно волноваться о том, у чего знаешь исход и на что не можешь повлиять. Они пришли в комнату, выделявшуюся на фоне остального дома сдержанностью красок и очень напоминавшую рабочую, только вот в глаза бросился... Жертвенник? Дагмара не совсем представляла, кому тут можно приносить жертвы, но не могла придумать другого названия для каменного возвышения возле окна, на которое Мара и поставила стаканы. Прошедшие сквозь стенки лучи света оставили на камне красные полосы, что напоминали глубокие раны. Завораживающе и немного жутко. Мара развернулась и жестом указала подойти к жертвеннику, встать по разные стороны от неё. Дагмара с неохотой отпустила руку, тепло которой давало хоть немного спокойствия. Стоя так близко к Маре, она случайно заметила, что от той веяло холодным запахом можжевельника и красных лесных ягод. «Так вот как пахнет смерть...» — подумала, нервно обхватывая себя за локти. — Калист, тебе выбирать, что и кому достанется. Но права на ошибку нет. Иначе всё решится до того, как я озвучу ответ. Дагмара сглотнула и закусила губу. Она не знала, в чём подвох, но слишком хорошо чуяла неладное, а сведённые брови Калиста, присматривавшегося к стаканам, только усиливали смутное чувство. Мгновение тянулось, отдаваясь внутри тревожным дрожанием струны, которой обратились нервы. Мара стояла почти неестественно прямо, неподвижная, непроницаемая, ни жестом, ни взглядом не выдавая хотя бы намёка на верный ответ. Калист же молча рассматривал стаканы, пока не указал на один из них Дагмаре. — Этот твой, — сказал тихо, почти шёпотом. — Хорошо, — также ответила Дагмара, доверительно протягивая руку. — Теперь испейте, — приказала Мара, а в руках её сверкнул серебром серп. — Да поведают мне нити ваших жизней всё об искренности намерений ваших, да не скроется ничего от очей беспристрастного суда высшего, и да пресечётся немедля та жизнь, коя посмеет перед смертью хитрить. Стоило пальцам коснутся красного камня, как Дагмара увидела множество нитей, что тянулись будто бы из ниоткуда и в никуда. Чьи-то жизни. Видела тёмные потоки, которые окружали Мару, мутные, зеленоватые возле Калиста. И тонкие, бледные возле себя: мерцающие водянистые, лиственно-зелёные и чёрные, словно частицы ночи. То, что удерживало её в этом мире, но грозилось вот-вот иссякнуть. Борясь с дрожью в руках, она подняла стакан и зажмурилась, касаясь губами камня, который показался холодным, как поцелуй вьюги. Сначала пригубила осторожно, а после залпом осушила и в растерянности распахнула глаза. У воды оказался лёгкий привкус яблока, однако ничего более Дагмара не ощутила. Сердце ещё отбивало тревожный ритм в горле, и всё же появилось чувство, что обошлось. Стаканы на жертвенник они вернули одновременно. Дагмара покосилась на Калиста, выражение лица которого всё ещё оставалось напряжённым, а рука едва заметно тряслась. Мара с кивком положила серп между стаканов, и тот бледно засветился, ещё больше напоминая месяц. Красный камень замерцал, заискрился, разгораясь, и, полностью объятый светом, исчез. На жертвеннике остались только половинки яблок. У той, что лежала напротив Калиста, Дагмара заметила черенок. И поняла, в чём же заключался подвох. Однако не успела, да и не посмела бы ничего сказать, пока ритуал не окончен. — Данной мне властью подтверждаю, что договор был исполнен, — объявила Мара и слегка улыбнулась. — Вы хорошо справились, но я правильно понимаю, что на сегодня с ворожбой не покончено? — уточнила, переведя взгляд на Калиста, который опирался на жертвенник. — Да, — ответил слегка хрипло, будто простуженно. — Делать, так до конца. Дагмара, можешь присесть на стол? — Для чего? — растерянно уточнила, оглядываясь в поисках стола. — И куда?.. Калист передал Маре серп, подхватил Дагмару за талию и посадил на жертвенник, оказавшийся просто непривычного вида каменным столом, после чего достал и надел на неё оберег. — Ты так ослабела, что лучше не затягивать. Поэтому завершим твой переход. — Нам точно стоит делать это сейчас? — спросила она, с беспокойством всматриваясь в уставшее лицо, на котором отражались бессонная ночь и последствия «отравленного» яблока. — Тебе нехорошо, а я здесь смогу ещё подождать. До срока примерно две недели. — А если с тобой снова что-то случится? Не волнуйся, я не настолько уязвим, чтобы мне подобное сильно навредило. А отдыхается лучше со спокойной душой. С бледной улыбкой Калист взял Дагмару за руки и успокаивающе погладил кисти большими пальцами. Она нехотя кивнула, признавая неспособность переспорить. Ведь несмотря на беспокойство не стоило забывать, что перед ней стоял хозяин нечисти, болотник, чьей силы страшатся люди. И даже если молва страдала от приукрашиваний, сомневаться в Калисте слишком глупо. — Но только пообещай, что потом хорошо отдохнёшь! Хотя бы поспать не забудешь. Вместо ответа Калист наклонился вперёд и поцеловал её в макушку. В этот момент больших трудов стоило не обнять в ответ, а очень скоро это желание спугнуло покалывание на запястьях. Опустив взгляд, Дагмара заметила, что руки обхватили широкие, но невесомые браслеты из камня, напоминавшего лабрадорит — такой доводилось встречать в работе. Калист положил руки Дагмаре на голову и что-то зашептал на незнакомом языке; по её телу начали расползаться слабо светящиеся полосы, словно обрисовывая в попытке запомнить, запечатлеть образ. Такой же свет объял оберег, в котором пульсировали тёмно-красные прожилки. Звон и стук крови в ушах заглушали внешний мир, взор постепенно застилала тьма, пальцы немели, а тело наливалось такой усталостью, что Дагмара точно б упала, если бы стояла. Остатками зрения она заметила, как подошла ближе Мара, в руках которой снова поблёскивал серп, готовый во второй раз перерезать нить жизни. Тонкий, тихий, жалобный звон раздался на задворках сознания. Всё исчезло. *** Калист придержал обмякшее тело Дагмары и обнял. В мире мёртвых изменения занимали меньше времени, но стоило оставаться рядом, покуда они не закончатся. Хотя тело и душа сохраняли прежний облик, суть их полностью менялась, избавляясь от живого, человеческого. Он чувствовал, как новая сущность нечисти сопротивлялась непривычному, неправильному облику, как душа пыталась вырваться из тисков противоречий, разлада. Но всё сдерживала магия. Заклятье Кощея надёжно усмиряло душу, перекрывая все дороги за грань, а чары Калиста подавляли тягу тела к изменениям. Почему именно он должен был помочь с переходом? Так как раз потому, что именно болотнику дано умение прятать нечисть среди людей. Как раз оно, но в куда более сложном виде, задействовалось сейчас.