– Вы имеете в виду карту, которую ведет ее врач? Мы не можем заказать ее без согласия пациента. Таков закон. Впрочем, Ханне дала свое согласие. Но, к сожалению, она не помнит, кто и где ее наблюдает. А ведь это может быть бумажная карта. Манфред прокашливается. Теребит щетину на подбородке. – У Ханне были проблемы с памятью, – тихо говорит он. – Да? Ты ничего не говорил, – удивляюсь я. Он ерзает на табурете. Видно, что ему не по себе. – Я не думал, что это так серьезно. Петер как-то упомянул об этом, но я решил, что она просто забывчивая, не думал, что у нее на самом деле деменция как диагноз. Он теребит дорогие швейцарские часы на запястье. Его признание меня шокирует. Ханне что, принимала участие в расследовании, будучи больной? Как можно доверить человеку с деменцией решать вопросы жизни и смерти? – Мы пока не знаем, чем вызваны проблемы с памятью, – дипломатично уточняет Майя. – Речь может идти как о деменции, так и о временной амнезии после физической или психологической травмы. – Что теперь ее ждет? – спрашивает Манфред. – Честно говоря, я не знаю, – отвечает Майя. – Социальная служба сейчас думает, где ее разместить, поскольку гериатрическое отделение переполнено. И ее состояние улучшилось, так что нет причин оставлять ее в больнице. По крайней мере, на мой взгляд. У нее проблемы с памятью, но физически она в хорошей форме. – Память может вернуться? – спрашиваю я. – Это временное явление? Майя грустно улыбается, отставляет чашку в сторону, сцепляет пальцы. – Кто знает, – говорит она. – Все может быть. Джейк В школьном автобусе по дороге домой я сажусь рядом с Сагой. Никто больше никогда с ней не садится. Только я. Мне нравится Сага. Она не похожа на других. Не внешне, но внутренне. Словно она из совсем другого теста. Одновременно твердого и мягкого. – Привет, – здоровается она и убирает розовую прядь с лица. Кольцо в носу поблескивает в сумеречном свете. За окном поля. Километры и километры пахотной земли, ожидающей зимы. Местами лес. Скоро мы проедем бензозаправку на повороте шоссе, и за ней начнется густой лес, посреди которого стоит Урмберг. Урмберг славится своим лесом. И захоронениями времен каменного века. Мы ездили на них смотреть на школьной экскурсии, но смотреть там особо нечего: круг, выложенный из камней, на холмике. Помню, я был разочарован, потому что ожидал увидеть руны, или бронзовые орудия, или что-то в этом стиле. Сага берет меня за запястье. Меня словно пронзает током, щеки вспыхивают. – Дай посмотреть, – просит она, переворачивает руку ладонью вверх, открывая написанные ручкой слова. референдум бланширование конъюнктив Эти слова я услышал на сегодняшних уроках по обществознанию, домоводству и шведскому. – Погуглю вечером, – поясняю я. – Как мило, – шепчет Сага и мечтательно жмурит глаза. Когда она так делает, я вижу, что веки у нее накрашены розовыми тенями с блестками. Кажется, что кто-то измельчил драгоценные камни и кисточкой осторожно нанес на веки. Мне хочется что-то сказать, прокомментировать тени, провести по ним кончиком пальца. Но я сдерживаюсь. У меня перехватывает дыхание, когда Винсент Хан со всей дури шлепается мне на колени. Меня обдает запахом табака и мятной жвачки. Его лицо так близко, что я вижу редкую щетину, желто-белые угри и пушок на верхней губе. Кадык пульсирует на шее. Выглядит это так, словно он проглотил яйцо целиком. Взгляд полон ненависти. Не знаю, почему он так сильно меня ненавидит. Я никогда ничего ему не делал. Винсенту просто нравится меня ненавидеть. Это одно из его любимых занятий. Никого он не ненавидит так, как меня. Я – главный объект его ненависти. Винсент стискивает мне руку. – Чёрт, смотри, что этот гомик написал на руке! – вопит он. – Кон… конъюн… Это что еще за хрень? Это когда в жопу имеют? Винсент зловеще ухмыляется. С задних рядов раздается смех. Я молчу, это лучшая стратегия. Рано или поздно он отстанет. Винсент выпускает мою руку, встает, берет меня за шею и начинает бить лбом о переднее сиденье. Бум. Бум. Бум. Лоб болит, затылок тоже. Я знаю, что теперь могут быть два варианта развития событий. Или ему надоест и он вернется к приятелям, или побоев не миновать. Второй вариант, естественно, хуже первого. Намного хуже. – Оставь его в покое, урод, – говорит Сага. Винсент замирает. – Ты что-то сказала, шлюха? В голосе яд, но хватку он ослабляет и больше не бьет. – Я сказала тебе отстать от него. У тебя что, проблемы со слухом? Это низко – бить тех, кто слабее тебя. Винсент выпускает мою шею, и я бросаю взгляд на Сагу, которая смотрит прямо перед собой. Мы оба знаем, что она специально так сказала про меня, чтобы Винсент прекратил свои издевательства. Я не возражаю. Я уже привык. Предпочитаю быть маленьким и неинтересным, чтобы никому не приспичило плевать в меня, бить, издеваться надо мной. Это лучшая стратегия. Через минуту Винсенту становится скучно, и он возвращается на свое место в конце автобуса. Затылок горит, как будто его обдали кипятком. – Наплюй на него, – говорит Сага. – Он придурок. Ты в порядке? Я провожу рукой по затылку, массирую больное место. – Это было неприятно. Сага нагибается ко мне. – Когда он так делает, представляй, как он срет на толчке. – Что? Сага хихикает. Вид у нее довольный. – Это мне мама посоветовала. Когда кто-то тебе портит жизнь или просто мнит себя пупом земли, нужно представить, как он ходит в туалет. И тогда тебе не страшно. Я обдумываю эту идею. – Ты права, – говорю я в конце концов. – Это работает. Сага улыбается, и у меня все сладко замирает внутри. – Увидимся вечером? – спрашивает она. – Я скачала новые ужастики. – Можно, – говорю я. – Но сначала мне нужно кое-что сделать. Из дома не доносится ни звука. Слышно только шум леса. Шорох ветра в кронах деревьев, топот лап невидимых зверей в темноте. Воздух напоен ароматами – хвои, прелой листвы, мокрого угля в гриле перед домом. Папин темно-синий «вольво» криво припаркован возле дома. Видимо, он спешил. Я отпираю дверь и вхожу внутрь. Вешаю школьный рюкзак, стягиваю куртку. В гостиной мигает свет телевизора. Он работает, но без звука. Папа спит на диване. Он громко храпит, одна нога свешивается вниз, словно он заснул в процессе подъема с дивана. На журнальном столике – пустые банки из-под пива. Я осторожно поднимаю его ногу, кладу на диван и достаю покрывало, чтобы накрыть его. Папа что-то бурчит во сне, меняет положение и утыкается лицом в спинку дивана.