Он, как обычно, стильно одет: дорогое пальто, на шее с нарочитой небрежностью повязан красный шарф из тонкой шерсти. Под мышкой зажат коньячного цвета кожаный портфель. – Привет, – я ускоряю шаг, зараженная его энергий. Он кивает. – Андреас тоже будет? – интересуюсь я. – Нет, – отвечает Манфред, приглаживая растрепанные волосы. – Он у матери в Эребру. Сообщим ему завтра. – Что-то слышно о Петере? После некоторой паузы Манфред отвечает: – Нет. Сотовый отключен. Ханне ничего не помнит. Я объявил его в розыск. Полиция и военные начнут прочесывать лес завтра утром. Не знаю, близко ли дружат Манфред и Петер, но работают в паре они много лет. Обычно они понимают друг друга без слов и имеют одинаковую точку зрения по всем вопросам. Я часто вижу, как они общаются при помощи одних взглядов или кивков. Естественно, Манфред переживает за напарника. О Петере ничего не слышно уже два дня, с тех пор, как они с Ханне покинули наш временный участок в Урмберге в районе пяти вечера. Я была последней, кто их видел. Они оба были взбудоражены, словно спешили в какое-то интересное место. Я спросила, куда они направляются, и услышала в ответ, что они подумывают поехать поужинать в Катринехольм, потому что им надоело есть размороженную готовую еду, которая на вкус как картонка. Или что-то вроде того. С тех пор мы ничего не слышали ни от Ханне, ни от Петера, но никто их и не искал, поскольку были выходные. Мы заходим в больницу и спрашиваем, как пройти в палату. От яркого больничного света и натертых до блеска полов режет глаза. У Манфреда усталый вид. В глазах полопались сосуды, бледные губы сухие и потрескавшиеся. Но, впрочем, у него всегда усталый вид. Нелегко совмещать работу и воспитание маленьких детей, когда тебе под пятьдесят. Ханне сидит на койке в больничной одежде. На плечи накинут оранжевый плед с эмблемой муниципального управления. Седые волосы влажные, как после душа. Руки покрыты ссадинами, а ноги забинтованы. На полу рядом с койкой стоит капельница, игла воткнута Ханне в руку. Ее затуманенный взгляд ничего не выражает. Манфред подходит к Ханне и неуклюже обнимает ее. – Манфред, – хрипло бормочет она. Потом переводит взгляд на меня, склоняет голову на бок и смотрит. Взгляд ее выражает недоумение. До меня не сразу доходит, что она меня не узнает, хотя мы работаем вместе над нераскрытым убийством уже больше недели. От осознания этого у меня по коже бегут мурашки. – Привет, Ханне, – говорю я и осторожно касаюсь ее плеча, боясь, что от одного моего прикосновения она развалится на кусочки, – такой хрупкой она кажется. – Это я, Малин, твоя коллега, – продолжаю я, стараясь сохранять спокойствие. – Ты меня не узнаешь? Ханне несколько раз моргает и смотрит на меня полными недоумения глазами. – Конечно, – отвечает она, но я вижу, что она врет: на лице ее написана такая мука, словно она напряженно пытается решить математическую задачу. Я приношу табурет и сажусь напротив койки. Манфред присаживается на постель и обнимает Ханне за узкие плечи. Рядом с ним она кажется крошечной, как ребенок. Манфред прокашливается: – Ты помнишь, что произошло в лесу, Ханне? Ханне хмурит лоб и медленно качает головой. – Не помню, – говорит она и закрывает лицо руками. Сначала мне кажется, что ей стыдно и она хочет спрятаться от нас. Манфред замечает мой взгляд. – Ничего страшного, – утешает он Ханне и продолжает: – Ты была в лесу к югу от Урмберга вчера вечером. Ханне кивает, выпрямляет спину и кладет руки на колени. – Помнишь что-нибудь? – спрашиваю я. Она качает головой и теребит клейкую ленту, которой приклеена к руке игла. Под обломанными ногтями – черная грязь. – Тебя подобрала машина на дороге. Ты была вместе с молодой женщиной в кофте и блестящем платье. Помнишь? – Нет, простите, мне очень жаль, но… Голос у нее срывается, по щекам текут слезы. – Ничего страшного, Ханне, – повторяет Манфред. – Ничего страшного. Мы выясним, что случилось. Ты помнишь, был ли Петер с тобой в лесу? Ханне снова прячет лицо в ладонях. – Нет, простите! Манфред растерянно смотрит на меня. – Какое у тебя последнее воспоминание? – прихожу я на помощь. Я не надеюсь на ответ: ее плечи содрогаются, дыхание тяжелое, словно каждый вдох дается с трудом. – Илулиссат, – отвечает она, не убирая ладоней от лица. Манфред одними губами поясняет мне: «Гренландия». Ханне и Петер недавно вернулись из Гренландии. Они провели там два месяца. Для Ханны это была поездка мечты: туда они отправились после раскрытия предыдущего особо сложного дела. – Хорошо, – говорю я. – А потом вы приехали в Урмберг, чтобы расследовать дело об убийстве девочки, найденной в захоронении. Помнишь? Ханне качает головой и всхлипывает. – Ты ничего не помнишь об Урмберге? – вполголоса спрашивает Манфред. – Ничего, – отвечает Ханне. – Ничего не помню. Манфред берет ее тонкую руку в свою и о чем-то напряженно думает, потом замирает, переворачивает ее руку ладонью вверх и принимается пристально разглядывать. Сперва я ничего не понимаю, но потом замечаю, что на руке у Ханне что-то написано. Расплывчатые цифры, нанесенные чернилами на бледной коже. Из-за ссадин сложно разобрать, что там. Я вижу число 363, а дальше ничего не понятно. – Что это? – спрашивает Манфред. – Что означают эти цифры? Ханне недоуменно смотрит на свою руку, словно никогда раньше ее не видела. Словно перед ней не рука, а странный зверек, который пробрался в палату и улегся у нее на коленях. – Не знаю, – произносит она. – Понятия не имею. Мы сидим в кухне с врачом по имени Майя – моей ровесницей. Ее длинные светлые локоны падают на плечи. Майя напоминает мне одну из тех девушек, на которых я хотела быть похожей в юности, – миниатюрных, изящных, сахарно-сладких – полная противоположность мне. Под белым халатом – джинсы и розовая футболка. На груди синяя табличка с надписью «доктор», из кармашка торчат ручки. В кухне два холодильника, посудомоечная машина, круглый стол и четыре табурета из фанеры. Посреди стола – пуансеттия в пластиковом горшке. Между листьями воткнута табличка с благодарностью. Медсестры то и дело заходят, достают что-то из холодильника и бесшумно исчезают в коридоре. – Она поступила к нам с переохлаждением и обезвоживанием, – сообщает Майя, наливая молоко в кофе. – Пациентка была только в тонкой блузке и джинсах при нулевой температуре. – Без куртки? – удивляется Манфред. – И без ботинок. – Она что-то рассказала? – спрашиваю я. Майя собирает светлые волосы в узел на затылке. Поджимает губы и картинно вздыхает. – Она ничего не помнит. Антероградная амнезия. Это когда человек ничего не помнит после определенного момента. Сперва мы думали, что у нее черепно-мозговая травма, но этот диагноз не подтвердился. Внешних повреждений головы не было, а рентген не показал внутренних изменений. Но это не стопроцентно точно, поскольку только сделав рентген в течение шести часов после травмы головы можно увидеть все внутренние кровоизлияния. А она поступила к нам намного позже. – Могло что-то напугать ее настолько, что она все забыла? – спрашиваю я. Майя пожимает плечами и делает глоток кофе. Скривившись, отставляет чашку в сторону. – Сорри! Кофе здесь просто мерзкий. Ты имеешь в виду, могла ли потеря памяти произойти из-за психологической травмы? Все может быть. Это не моя область. Но нам кажется, что тут мы имеем дело с деменцией. Возможно, усиленной травматичным событием. У Ханне проблемы с краткосрочной памятью, но она прекрасно помнит события из прошлого. – Можно ли проверить ее медицинский журнал? – продолжаю я.