Сванте стоит возле доски, широко расставив ноги. Он кивает нам с Манфредом в знак приветствия. На нем вязаная шерстяная кофта и заправленные в носки джинсы. В бороде застрял кусочек чего-то похожего на яичницу. Я сажусь рядом с Андреасом. Он пододвигает свой стул ближе, и я тут же отодвигаю свой в противоположную сторону. Я делаю это на автомате, даже не задумываюсь. Меня раздражает, когда он так близко. – Что-нибудь узнали? – спрашивает Сванте. Мы в переговорной в участке Эребру. Странное ощущение – снова быть в настоящем офисе после двух недель в промозглом и заплесневелом сарае. Сегодня суббота, но в участке на удивление оживленно. Новость о том, что убитая женщина – Азра Малкоц, вызвала много вопросов и предположений. А ружье, найденное у Стефана Ульссона, возможно, поможет установить личность преступника. Я оглядываюсь по сторонам. Напротив меня сидит Малик. Я еще с ним не говорила, но знаю, что он уже несколько лет работает вместе со Сванте и что он недавно закончил годовой курс криминалистики в Национальной криминальной лаборатории. Малику на вид лет тридцать. У него зеленые глаза, ангельское лицо и длинные, как у пианиста, пальцы с матовыми ухоженными ногтями. Андрогинные черты лица подчеркивают длинные волосы, собранные в узел. На запястьях браслеты из кожи разного цвета и разной толщины, а на левой руке поблескивает золотое кольцо с камнем, похожим на янтарь. Открывается дверь, и входит Сюзетта из следственной команды. Спортивная женщина лет сорока с коротко подстриженными светлыми волосами, ярким макияжем и длинными голубыми ногтями. В руках у нее блокнот и ручка. Идет Сюзетта слегка согнувшись, словно у нее скрутило живот. – Какой у вас мрачный вид, – шутит она. – Кто-то умер? Эта шутка стара как мир, но я не могу сдержать улыбки. Ходят слухи, что в свободное время Сюзетта подрабатывает в салоне красоты в Эребру, принадлежащем ее сестре, и что у нее особый талант к бразильской депиляции. Андреас зовет ее «Королева Бразилии» и говорит, что у нее тяжелая рука. И с преступниками, и с клиентками в салоне красоты. Сюзетта присаживается рядом с Маликом, улыбается мне и кладет руку на блокнот. Лучше бы Андреас не рассказывал мне об интимной депиляции, потому что я не могу теперь не думать об этом, глядя, как ее голубые ногти стучат по блокноту. Я встречаюсь взглядом со Сванте. Тот откашливается. – Манфред, начнешь? Руководитель предварительного следствия принял решение объединить дело о исчезновении Петера и дела об убийстве Нермины и Азры Малкоц в одно, имея на то хорошие основания: уже никто не сомневается в том, что все совпадения неслучайны. Будет сформирована новая следственная бригада, но мы останемся в импровизированном участке в Урмберге. А в начале следующей недели к нам прибудет подкрепление из Стокгольма. Цель этого собрания – проинформировать Малика и Сюзетту о деле. Мы планируем провести брифинг после того, как сообщим результаты допроса Стефана Ульссона. Потому что именно это сейчас интересует всех присутствующих. Новость о его задержании распространяется со скоростью лесного пожара. Манфред кивает, тяжело поднимается и подходит к Сванте. – Мы только что провели допрос. Стефан Ульссон настаивает на своей версии событий. Сказал, что перепутал дни. В субботу он был у своего друга Улле в Хёгшэ. А что он делал вечером пятницы – в день убийства, – он не помнит. Но думает, что мог кататься на машине. Манфред изображает пальцами в воздухе знак кавычек. – В тот вечер была буря, – говорит Сванте, скрещивая руки на груди. – Кому в такую погоду придет в голову кататься на машине? – На этот вопрос у него не было ответа, – комментирует Манфред. – Стефан Ульссон также сказал, что вполне мог припарковаться на обочине рядом с могильником. Но в лес, по его словам, он не ходил. – А что с ложью о том, что он не работал в приюте для беженцев в начале девяностых? – спрашивает Сванте. – Утверждает, что забыл об этом. А что касается ружья… – Тоже забыл? – усмехается Сванте. Манфред кивает, но ему явно не смешно. – Это не шутка, – говорит Сванте. – Он правда сказал, что не помнит? Серьезно? – Да, так и сказал. У Сванте на лице написано недоумение. Словно он не может решить, придурок ли Стефан Ульссон или изощренный и беспринципный лжец. Манфред трогает себя за колено, потом притягивает стул и садится перед доской. Продолжает рассказ: – Я позвоню прокурору. Мы хотим завтра утром провести обыск. Сегодня суббота – это значит, что он должен направить в суд запрос на арест самое позднее во вторник. До этого момента мы должны связать воедино все ниточки. Понятно? Все кивают, никак не комментируя. Тишину нарушает только стук ногтей Сюзетты по столу. Глядя на крышку стола, я вдруг что-то вспоминаю. – Доски, – говорю я. Манфред недоуменно смотрит на меня. – Доски? – Ханне говорила, что помнит доски. А у Стефана Ульссона куча досок в огороде под брезентом. Манфред кивает. – Хорошо, что ты вспомнила. Проверим во время обыска. Может, нам удастся найти следы присутствия Ханне в доме Ульссонов. Сюзетта кончиком языка облизывает темно-красные губы и говорит: – А что будет с его детьми? – Я говорила с социальной службой. Они пошлют туда кого-то из своих специалистов по семейным вопросам. Манфред кивает. – А ружье? – По пути в криминальную лабораторию, – отвечаю я. – Но у нас нет ни патронов, ни гильз для сравнения, так что не факт, что это что-то даст. Все молчат. – Вы правда думаете, что это он? Вопрос задал Малик. Тон голоса нейтральный, но я слышу в нем сомнение. Это раздражает, как камушек, попавший в туфлю. – Я ничего не думаю, – говорит Манфред. – Посмотрим, что покажет экспертиза. – И продолжает: – С психикой у него явно не все в порядке. Вполне возможно, что он путается в днях и показаниях. Даже я тут, в Урмберге, потерял счет дням. Также вполне возможно, что, хотя его машина стояла на обочине в тот вечер, сам он к убийству не имеет никакого отношения. Честно говоря, в Урмберге больше нечем заняться, кроме как смотреть телевизор или гонять на машине. Но меня настораживает ложь по поводу приюта для беженцев. Трудно поверить, будто он забыл, что работал там много раз. И еще остается неизвестным, откуда взялось ружье. Он явно что-то скрывает. Вопрос только что. – Или просто не хочет рассказывать. – Не хочет? Манфред приподнимает кустистые брови и морщит лоб гармошкой. Я пытаюсь четко выразить свою мысль: – В Урмберге полиции не доверяют. Как и всем другим представителям власти. – Тогда он только сам усугубляет свое положение, – говорит Манфред. Я смотрю на коллегу из Стокгольма – на его дорогой костюм, швейцарские часы и аккуратно подстриженную бородку. Как объяснить ему то, что я хочу сказать? Да и способен ли он понять? Стоит ли вообще пытаться? – Знаю, – говорю я. – Я только пыталась объяснить ход мысли деревенских жителей. Они нам не доверяют. На мгновение я решила, что он опять на меня наорет, как тогда, когда я пыталась объяснить, почему в Урмберге не любят беженцев. Но он ничего не говорит, только кивает. – Может, отложим Стефана Ульссона на потом? – предлагает Сванте. – Нам еще надо успеть рассказать Сюзетте и Малику все детали этого дела. Манфред кивает новым коллегам из Эребру. Поднимается, стряхивает невидимые пылинки с рукава пиджака, подходит к доске, берет фломастер и рисует временную ось. – Азра и ее пятилетняя дочь Нермина приехали из Боснии летом 1993 года. Пятого декабря того же года они сбежали из приюта для беженцев в Урмберге. Все решили, что они добровольно покинули приют, и не стали заявлять в полицию. Сестра Азры Эсма сообщила, будто думала, что сестра с дочерью вернулись в Боснию, но, поскольку они так с ней и не связались, решила, что обе погибли. Манфред протягивает руку к бутылке на столе, делает глоток и продолжает: – Нермину Малкоц, судя по всему, убили в начале 1994 года. Время смерти мы смогли установить благодаря информации об операции в ноябре 1993, после которой кости запястья ещё не успели полностью срастись. Причина смерти – внешнее насилие. Тело было спрятано под камнями в захоронении и обнаружено подростками в 2009 году.