Стефан никогда не слышал о Нермине. И в приюте он никогда не был. Ни тогда, ни сейчас. Он с детьми «старается держаться подальше» от беженцев из Сирии. Я спросила почему, и он ответил, что не хотел «неприятностей». Снова это слово. НЕПРИЯТНОСТИ. Словно приют для беженцев, а не безработица, демографический кризис и запустение были главной проблемой в Урмберге. Я хотела понять и спросила: КАКОГО РОДА неприятностей. Стефан не ответил на вопрос. Вместо этого он пошел к холодильнику, достал банку с пивом, открыл и вернулся на стул. (Меня затошнило о запаха немытого тела. Но, несмотря на запах, Стефан был мне симпатичен. Наверно, из-за той нежности в голосе, с которой он говорил о детях. Или из-за страха в глазах, когда он назвал сына «хрупким».) П. еще раз спросил, точно ли Стефан уверен, что никогда не посещал приют в девяностые. Стефан заглотил приманку. Сказал, что НИКОГДА не был там. Тогда П. достал старый документ, который раздобыл Андреас. Там говорилось, что Стефан выполнял столярные работы в приюте пять раз в 1993 году. Стефан сначала смутился, но потом ответил, что, должно быть, запамятовал. Больше нам ничего узнать не удалось. Вернулась Мелинда. Пухленькая девушка-подросток, вульгарно накрашенная и дешево одетая. Стефан не стал нас провожать. Даже не попрощался. Только открыл еще одно пиво. Несмотря на симпатию, которую он вызывает, я склонна согласиться с Петером. Поведение Стефана подозрительно. Зачем лгать, что он не работал в приюте? Что-то тут не так. Стефан Ульссон что-то скрывает. Книга падает у меня из рук. Грудь сдавливает, словно тисками. Такое ощущение, что воздух просачивается внутрь через трубочку. Не может быть. Это неправда. Они не могут всерьез думать, что папа имеет отношение к убийству. Малин На часах почти девять вечера, когда мы подъезжаем к красному домику Берит Сунд. В окнах горит свет. Дым плавно поднимается из трубы и рассеивается в морозном воздухе. Всю дорогу из Гнесты мы разговаривали – об Эсме, о войне в Боснии, о Нермине. И пытались понять, как ее медальон попал к Ханне. Если, конечно, это тот самый медальон. Увидев его на фото дома у Эсмы, я так решила, но сейчас уже ни в чем не уверена. По пути к дому снег скрипит под ботинками. Андреас стучит в дверь. Мы ждем, но никто не открывает. Слышно только собачий лай. – Думаю, Берит плохо слышит. Может, тебе… Андреас кивает и, не давая мне договорить, принимается стучать кулаком в дверь. Через пару секунд раздаются шаги, и Берит открывает. На голове у нее бигуди, поверх которых повязан платок. Теперь собака прекратила лаять, но высунула нос в дверь и принюхивается. – Малин? – растерянно спрашивает она. Потом переводит взгляд на Андреаса. Моргает пару раз и раскрывает рот, как рыба, вытащенная из воды. – Простите, что мы так поздно, – извиняюсь я. – Это мой коллега Андреас из Эребру. Нам нужно поговорить с Ханне. – Вы его нашли? – шепчет Берит. – Нет, мы по другому поводу. Берит пожимает плечами. – Тогда вам лучше войти. Прихрамывая, Берит идет в кухню. – Мы пьем чай, – говорит она, не оборачиваясь. Мы снимаем куртки и ботинки. Пожухлые, вялые пеларгонии на подоконнике выглядят еще хуже, чем раньше. Вокруг горшка валяются желтые сухие листья. В кухне тепло и уютно. В печке потрескивают поленья. На столе горит масляная лампа. Соломенная рождественская звезда украшает окно, которое выходит на запад. Ханне сидит с чашкой в руках. На плечах у нее шаль. Она поднимается и неуверенно смотрит на нас. – Здравствуйте, – говорю я. Ханне смотрит на меня с вопросом в глазах. Она протягивает руку, и я понимаю, что она снова меня не узнает. Мне стоило бы уже к этому привыкнуть, но почему-то я думала, что ей стало лучше и теперь она меня вспомнит. – Здравствуйте, Ханне. Меня зовут Малин. Я коллега Манфреда. – Вот как, – робко улыбается она. – Как у него дела? – Хорошо, – отвечаю я. Ханне хмурит лоб и спрашивает: – А Петер? Я беру ее руку в свою. – Мы пока еще не нашли Петера, – поясняю я. – Мы приехали по другому поводу. Нам надо поговорить с вами об одной вещи. Берит убирает свою чашку и обращается к нам: – Мне надо выгулять Йоппе. Подкиньте поленьев минут через пять, хорошо? Я киваю и смотрю на Берит в бигудях. Царапины на ее левом предплечье ярко-красные, воспаленные. – Вам бы показаться врачу, – предлагаю я. Берит накрывает рану рукой. – Само заживет, – отвечает она и идет в прихожую. Собака тащится следом. Мы с Андреасом присаживаемся напротив Ханне. – Как вы? – спрашиваю я. Ханне пожимает плечами. – Хорошо. Раны зажили. Но я по-прежнему не помню, что произошло в лесу, если вы за этим приехали. – Нет. Мы хотим поговорить о другом. А именно о вашем украшении. – Украшении? Ханне недоуменно смотрит на нас. Рука тянется к шее под шалью. Что-то поблескивает у нее на груди. – Можно взглянуть? – просит Андреас. – Конечно. Она снимает медальон и протягивает нам. Он тяжелый, нагрет теплом ее тела. Я внимательно изучаю украшение. Зеленая эмаль, а в центре камушки, поблескивающие в свете лампы. – Это он! – восклицает Андреас. Я молча киваю. Он прав. Медальон выглядит точно так же, как на фотографии из альбома Эсмы. – В чем дело? – спрашивает Ханне, переводя взгляд с меня на Андреаса. – Вы с Петером принимали участие в расследовании в Урмберге, – говорю я. – Помните?