– И как эта девочка, которая, возможно, и есть Нермина, умерла? – Судмедэксперт обнаружил следы внешнего воздействия, речь может идти о несчастном случае или насилии. Вы хотите знать детали? Эсма втягивает носом воздух. Потом кивает. Темные пряди падают на лицо, и она убирает их искривленными пальцами. – Да, я хочу знать. Почти вся моя семья погибла во время войны. И я их опознавала. Я держала в руках то, что осталось от ног моего мужа в Тузле. Я хоронила братьев в Сребренице. Посещала массовые могилы в Каменице и футбольное поле в Новой Касабе, где тысячи мужчин и мальчиков держали в заключении, прежде чем отправить на казнь. Такие вещи нужно знать. Когда у вас отбирают все, только знание помогает вам продолжать жить. Понимаете? Андреас молча кивает. Роется в сумке и достает карты. Раскладывает на столе перед Эсмой. Рассказывает о могильнике и скелете, найденном в 2009. Сообщает, что дело было не раскрыто, но сейчас полиция делает новую попытку. Заканчивает тем, как судмедэксперты пытаются установить личность жертвы. У меня вырывается вздох облегчения, когда он не упоминает, что это я нашла Нермину. Эсма напрягается, когда Андреас показывает ей фотографии захоронения. Несколько минут она сидит неподвижно, потом с губ ее срывается стон. Она кладет руки на бумагу. Проводит искривленными пальцами по соснам и скалам. – Нермина, – выдыхает она, – Нермина, моя милая. Ты лежала под камнями? Она закрывает лицо руками и всхлипывает. Андреас тянется за бумажными полотенцами с узором в виде сердечек, отрывает лист и протягивает Эсме, которая благодарит и сморкается. После еще нескольких минут ей удается взять себя в руки. Она медленно комкает бумагу и кладет на столе. – Мы не знаем наверняка, Нермина ли это, – добавляю я, хотя и знаю, что вероятность весьма велика. – Это она, – коротко отвечает Эсма. – И я уже знала, что они мертвы. Но это все равно причиняет боль. – Что вы имеете в виду? – спрашивает Андреас. – Как вы могли это знать? – Азра была моей младшей сестрой. Она пропала из приюта двадцать пять лет назад и ни разу со мной не связалась. Это означает только одно – она мертва. – Вы говорите, пропала, – перебиваю я. – Но директор приюта сообщила, что они с Нерминой сбежали из приюта. Эсма грустно улыбается, подносит чашку ко рту и прихлебывает горячий кофе. – Сбежала, пропала. Азра думала, им откажут в убежище, и хотела попасть в Стокгольм. – Я думал, всем боснийцам предоставили убежище, – комментирует Андреас. Эсма качает головой. – Летом 1993 года правительство предоставило постоянное убежище пяти тысячам боснийцев в Швеции. Но одновременно они ввели визы в страну. Не потому, что ситуация стабилизировалась, а потому, что хотели уменьшить приток иммигрантов. Эсма фыркает и продолжает. – Азра и Нермина были на тот момент в Хорватии. Им удалось получить хорватские паспорта и попасть в Швецию, несмотря на визовый режим. Но здесь у них начались проблемы с прошением, им нужно было доказывать, что они боснийцы. – И они решили уйти в подполье? – спрашивает Андреас. Эсма кивает. – Азра боялась, что им не разрешат остаться. А ни в Хорватии, ни в Боснии у них будущего не было. – Вы помните, когда они пропали? – спрашивает Андреас. – Пятого декабря, – отвечает Эсма. Андреас заносит дату в блокнот. – И куда в Стокгольме они планировали отправиться? – Не знаю. Простите. Понятия не имею. Знаю только, что кто-то обещал им помочь попасть в Стокгольм, но не знаю кто. Думаю, что у Азры были друзья-боснийцы в Стокгольме. – Вы говорили нашему коллеге, что Азра была беременна на момент исчезновения? Эсма моргает. – Да, она так говорила. – На каком месяце? – Не знаю. Но по ней не было видно. Думаю, она забеременела летом, до отъезда в Швецию. Но она была худой, как спичка, когда ждала Нермину, так что срок сложно было бы определить. – Как она себя чувствовала? Эсма пожимает плечами. – Нормально. – А психологическое состояние? Эсма смотрит на меня пристальным взглядом. – Что вы имеете в виду? – Нам важно это знать, – отвечаю я без объяснений. – Она хорошо себя чувствовала, – резко отвечает Эсма. Андреас откашливается: – А ее муж? – Мертв. Останки так никогда и не нашли. Он уехал из Хорватии в Боснию, и с тех пор о нем ничего не известно. Возможно, лежит в одном из массовых захоронений. Всех найти не удастся. Андреас осторожно собирает фотографии и карту и убирает в сумку. – Тело Нермины нашли в 2009. Вы слышали об этой находке? Об этом тогда много писали в газетах. Эсма качает головой и теребит бумажный комок на столе. – Нет, или не знаю. Не помню. Если я и слышала об этом, то не связала с Нерминой. С чего бы мне это делать? Прошло столько лет. И я думала, она была с Азрой. Голос умолкает. – Вы сказали, что Азра и Нермина были мертвы все эти годы, – говорю я, – но не могла Азра скрываться? Может, кто-то убил Нермину, но Азре удалось спастись? Может, она живет в Стокгольме или… Эсма перебивает меня: – Вы серьезно? Красивое лицо превращается в холодную маску. Она расправляет плечи, смотрит мне прямо в глаза. Костяшки пальцев, сжимающих чашку, совсем белые. – Она связалась бы со мной если бы могла, – заявляет она низким голосом. – Швеция не настолько хороша, чтобы ради нее скрываться двадцать лет. Жить здесь не так весело, как вам кажется. Эсма переводит взгляд на черное окно. Белые снежинки кружатся за стеклом в свете кухонной лампы. Ее комментарий вызывает у меня раздражение. Наверно, раздражение это вызвано тем, что она не выказывает благодарности за то, что Швеция предоставила ей убежище. За то, что ей разрешили остаться, хотя война закончилась. Многие сказали бы, что не было никаких причин Эсме жить в Швеции и получать пенсию по инвалидности вместо того, чтобы вернуться на родину. Частично я с ними согласна. – Она могла вернуться в Боснию? – спрашивает Андреас. Эсма пожимает плечами. – После окончания войны? Думаю, это возможно. Я тогда решила, что они с Нерминой вернулись в Боснию. Но она все равно связалась бы со мной. Мы с Азрой были близки, несмотря на семилетнюю разницу в возрасте. Я была ей как мать. Нет, ее нет в живых. Мы еще немного задерживаемся у Эсмы. Андреас берет пробу ДНК, чтобы можно было сравнить ее с ДНК Нермины. Ватку он кладет в пластиковый пакетик и убирает в коричневый конверт. Потом Эсма заваривает кофе и показывает нам снимки из Боснии. Обложка альбома из зеленой кожи с золотым тиснением. Он такой старый, что страницы слиплись. Полароидные снимки поблекли. Но все равно зеленые холмы Боснии поразительно красивы. Я так и говорю Эсме, и она соглашается. Азра на этих снимках тоже красивая. Она похожа на сестру. То же узкое лицо, высокие скулы, темные глаза. Только моложе. Молодая, счастливая, не подозревающая о том, что ее ждет, она стоит в лучах солнца перед каменным домиком, одетая в цветастую блузку. Снимок хорошего качества. Можно разглядеть все детали. Изящные сережки, густые темные волосы, косые передние зубы, красивый золотой медальон с зеленой эмалью. Он выглядит знакомо, словно я когда-то ее видела, но не помню когда и где. Эсма перелистывает страницы. – Сложно представить, – говорит она, показывая нам фото Нермины в младенчестве. Она хмурит лоб и продолжает: – Что люди способны на такое. И я говорю не только о Нермине. О войне тоже. Что соседи могут начать нападать на соседей, грабить, убивать. Восемь тысяч мужчин и мальчиков были убиты в Сребренице в ходе расправ. Их разлучили с семьями и забили, как скот. А мир стоял и смотрел. Восемь тысяч! Что творится у людей в головах? И войнам нет конца. Ko seje vjetar, žanje oluju. Это означает: «Кто посеет ветер, пожнет бурю».