Я получила то, о чем всегда мечтала. Почему я валяю дурака? – Все хорошо? – спрашивает Андреас, когда я возвращаюсь и откладываю в сторону мобильник. – Конечно. Все прекрасно, – отвечаю я и понимаю, что это прозвучало грубо. Манфред откашливается. – Пройдемся по рекомендациям, полученным в связи с пропажей Петера, или вам надо что-то уладить? Наши глаза встречаются. У Манфреда усталый вид. Глаза красные, опухшие, его крупное тело осело на стуле, как мешок с картошкой. – Давайте, – отвечаю я. Манфред ворошит бумаги на столе. – Двенадцать советов, из них три анонимных. Первый от Рагнхильд Сален, живущей по соседству с текстильной фабрикой, то есть приютом беженцев. Андреас поднимает глаза на меня. – Это не она?.. – Да, старушка, которая хотела подать заявление об украденном велосипеде. Лицо Манфреда выражает недоумение. – Я что-то упустил? – спрашивает он и сжимает ручку. – Нет, ничего важного – отвечаю я. – Рагнхильд Сален заходила к нам, чтобы сделать заявление о краже. Она решила, что мужчина из приюта беженцев украл велосипед. – За этим ей придется ехать в Вингокер, – заявляет Манфред. – У нас нет времени на такие вещи. – Так я ей и ответила. Что она сказала, когда звонила? – Она слышала, как один из жильцов приюта кричал «Аллах Акбар» в тот вечер, когда Петер и Ханне исчезли… По ее мнению… Манфред делает паузу, трет глаза и продолжает: – По ее мнению, этот человек был причастен к исчезновению. Отсюда и крики. – Ты шутишь? – спрашивает Андреас, доставая коробку со снюсом. – К сожалению, нет. Игнорируем? – Однозначно, – подтверждаю я. Манфред продолжает: – Три анонимных совета тоже про приют. Один человек видел, как двое смуглых мужчин вносили в приют свернутый ковер в тот вечер, когда Петер пропал, а женщина была убита. По словам анонима, ковер был достаточно большим, чтобы спрятать мертвое тело. – При последних словах Манфред изображает пальцами кавычки. – Одна женщин рассказала, что видела троих смуглых мужчин в лесу неподалеку от церкви. Выглядели они угрожающе. – С чего она сделала такой вывод? – уточняет Андреас. – Что они выглядели угрожающе? – Непонятно, – вздыхает Манфред. – Еще один мужчина сообщил, что в субботу в приюте разводили костер. Он считает, что они сжигали тело. – Боже милостивый! – восклицает Андреас. – Жгли тело? Он так решил, увидев дым? Что творится в головах у местных жителей? Повисает тишина. Во мне снова поднимается раздражение. Я испытываю потребность защитить жителей Урмберга, о которых Андреас столь невысокого мнения, несмотря на то, что сам родился и вырос недалеко отсюда. – Дело в том, – говорю я, – что если ты пройдешься по домам и поговоришь с людьми, и не просто поболтаешь, а сядешь и выслушаешь все, что они хотят сказать, то ты поймешь, откуда такие советы. – Да неужто? Голос проникнут скепсисом. – Урмберг – маленькая деревня, – продолжаю я как можно спокойнее, хотя щеки горят огнем. – По какой-то причине власти решили поселить посреди леса сотню арабов. Сто человек из страны с другими ценностями. Переживших войну, пытки, страдания. И здесь они получают помощь – крышу над головой, еду, пособие, образование. Ты должен понять, что людям нелегко приходится в Урмберге. Это умирающая деревня. Предприятия закрылись. Производство переехало в Азию. Закрылась почта, детский сад. Даже этот чертов магазин заколотили. – Такое происходит и в других местах, – коротко замечает Манфред. – Да, – соглашаюсь я. – Но в Урмберге такая ситуация уже несколько поколений. До банкротства фабрик здесь была работа. А теперь здесь нет ничего. Совсем ничего. Люди чувствуют себя преданными. Разумеется, их раздражает, когда беженцам все преподносят на блюдечке с голубой каемочкой. К тому же они предъявляют кучу требований. Чтобы врачи в больнице в Вингокере говорили по-арабски, чтобы в бассейне ввели женские дни. Я замолкаю, но вижу выражение глаз Андреаса. В них страх и неприязнь. Он словно смотрит на диковинного хищного зверя или на ребенка, играющего с заряженным пистолетом. – К чему ты клонишь? – спрашивает он. – К тому, что я понимаю их ход мысли. Хотя не разделяю их точку зрения по многим вопросам. Я не расист, если ты так подумал. – А звучит так, словно расист. Разве ты сама не замечаешь? Малин, это же могла быть ты… – В смысле? Что ты имеешь в виду? – Я имею в виду, что ты могла спасаться от войны и голода. – Не говори ерунды. Я из Урмберга. Никто нам тут не помогает. Разве не лучше сначала навести порядок у себя дома, прежде чем помогать всему миру? Манфред с такой силой хлопает ладонями по столу, что бумаги разлетаются по комнате, а кофе выплескивается из стаканчика. – Черт побери! Не знаю, что вы не поделили. Но, что бы это ни было, решайте свои проблемы в нерабочее время и за пределами конторы. Он вскакивает на ноги и начинает мерить комнату шагами. – Но, – обращаюсь я к нему, – я только пыталась объяснить, почему люди так говорят. Они разочарованы, потому что никто им не помогает. Урмберг не получил и сотой доли ресурсов, которые выделяются беженцам. А сам ты что думаешь? Или ты об этом не думал? Манфред останавливается и грозно смотрит на меня. Его тело застывает как немой укор. – Неважно, что я думаю о приюте для беженцев. Неважно, устраивают мусульманским женщинам отдельные дни в бассейне или нет. Мы здесь расследуем убийство. Два убийства. «По меньшей мере», должен добавить, потому что, если мы не найдем Петера живым, их будет три. Я бросаю взгляд на фото на стене. На скелет Урмбергской девочки и женщину без лица. Манфред на меня не смотрит. Он продолжает говорить: – И если вы не способны держать свои политические разногласия при себе, я отправлю вас домой. И сообщу вашему начальству о вашем непрофессионализме. Это понятно? Он возвращается на стул, вздыхает и поднимает глаза к потолку. – Такое поведение я у себя в команде не потерплю, – нарочито медленно произносит он. – Вам придется вести себя прилично. Он снова вздыхает, массирует виски указательным и большим пальцем, потом продолжает: – Завтра отправляйтесь в приют для беженцев и поговорите с персоналом. Проверьте, не оттуда ли убитая женщина. А затем поезжайте к тете Нермины Эсме в Гнесте. Она вчера вернулась с Канар. Нам нужно узнать побольше о Нермине Малкоц. И найти ее мать. Джейк Мы с Сагой сидим на ее кровати и смотрим ужастик на компьютере. Про девушку, в которую вселился демон после того, как она переспала с парнем, одержимым духами. И теперь ей нужно переспать с кем-нибудь еще, чтобы избавиться от этого демона. – Мне кажется, они в США боятся заниматься сексом, – заявляет Сага с таким видом, словно ей все известно о сексе и о США тоже. – Хм, – мычу я и роюсь в пакете с конфетами в сахарной обсыпке. Сага купила их, чтобы утешить меня после истории с Эйфелевой башней. Безумно трогательный жест. Я думаю о Винсенте, Мухаммеде и Альбине. Вспоминаю усталый взгляд Альбина, когда он пожал плечами и растоптал Эйфелеву башню своей мокрой кроссовкой. Несколько мгновений – и недели работы насмарку. Мы вместе с Сагой собрали то, что осталось от башни. Пирамиде Саги повезло больше. Ей удалось закрепить обратно спички, пострадавшие от падения, и поделка стала как прежняя. Но Эйфелеву башню спасти не удалось. Она превратилась в плоский металлический блин, по которому невозможно было определить, что это было раньше. Я все равно взял ее в школу. Сдал учительнице и объяснил, что случилось. У Эвы, нашей учительницы, шея пошла красными пятнами, когда она услышала от нас с Сагой, что сделал Альбин. Она поговорит с директором сразу после урока, сказала она. Может, она и поговорила, но это ничего не меняет.