– Ханне? Я не могу вам рассказать. Тайна следствия. Маргарета поворачивается к маме и показывает пачку сигарет. – Можно? – Конечно, – отвечает мама, пододвигая к ней старую пепельницу, которая стоит у нас в кухне, сколько я себя помню. Маргарета зажигает сигарету и делает затяжку. На лице у нее написано удовольствие. Но сразу после она заходится кашлем. – О чем они только думали, когда разместили бедняжку у Берит? – Она у Берит Сунд? – удивляется мама. Маргарета с жаром кивает. – Не самая умная идея, – заявляет она. – Старуха едва способна присмотреть за собой и своей хромой псиной. Она снова делает затяжку. Пламя на кончике сигареты фырчит и мигает. – Я слышала, что Берит нуждается в деньгах, – произносит мама. – Может, ей хорошо заплатили. – У Берит всегда проблемы с деньгами, – ехидничает Маргарета. – Я хорошо помню зиму восемьдесят пятого года. Я ехала рожать в Бергу. Ситуация была критическая, плод перевернулся, снежная буря, я не могла добраться до больницы… Мне хотелось бы быть сейчас где угодно, только не здесь. Сил нет слушать бесконечные истории Маргареты. Магнус продолжает сидеть, уставившись в стол. Ни разу за весь вечер мы не встретились с ним глазами. Он смотрит куда угодно – на маму, на Зорро, на еду, в потолок. Как раз в тот момент, когда тетя начала во всех подробностях расписывать, как Берит одолжила у неё денег, чтобы сменить сгоревшую машину, раздается звонок мобильного. При других обстоятельствах я не стала бы отвечать, но сегодня решила воспользоваться шансом избежать этой истории, которую слышала миллион раз. – Извините, – говорю я, поднимаясь. – Мне нужно ответить. Это по работе. Звонит Манфред. На заднем плане слышно шум обогревателя. Очевидно, что он все еще в участке, хотя на часах начало десятого. Впрочем, его жена с дочерью в Стокгольме. Здесь ему, кроме работы, больше нечем заняться. Урмберг – это место, полное невозможностей. Здесь нельзя пойти в фитнес-клуб, нельзя выпить бокал пива в пабе, нельзя купить «Маргариту» в пиццерии. Нельзя зайти в кафе и заказать кофе-латте, нельзя купить вечернюю газету. Нельзя сходить на почту, купить литр молока или коробку яиц для блинов, когда вдруг захотелось блинов, а ты забыл затариться заранее. Несмотря на это, Манфред только раз ездил в Стокгольм за те две недели, что мы работаем здесь, хотя это всего два часа на машине. Интересно, что Афсане думает обо всем этом. Манфред не извиняется за поздний звонок. О не из тех, кто извиняется по любому поводу. И сразу переходит к делу: – Криминалисты звонили. – И? – Кровь на кроссовке Ханне… – Да? – Это не ее кровь. ДНК-тест еще не готов, но они проверили группу крови, чтобы получить быстрый ответ. Так делали раньше, до того, как изобрели ДНК-тестирование. Кровь первой группы с положительным резусом, а у Ханне вторая. – Петер? – Нет, у него четвертая, резус отрицательный, очень редкая группа крови. Такая только у одного процента населения Швеции. – Ты имеешь в виду, что… Мой голос дрожит при мысли о женщине на снегу. Об изувеченном лице, о длинных седых волосах. – У убитой женщины тоже первая группа крови, резус положительный. Такая у 32 % населения, но я осмелюсь предположить, что кровь на кроссовке Ханне – это кровь жертвы убийства. Это самое логичное объяснение. Ханне была там в момент убийства, Малин. У меня нет доказательств, но я чувствую, что это так. Джейк Сегодня у нас была экскурсия. Класс поехал в аквапарк в Вингокер, но я решил прогулять. Я ненавижу физкультуру и всякие спортивные занятия, потому что я самый маленький и всегда прихожу к финишу последним. Мелинда говорит, что я еще вырасту и буду бегать и плавать быстрее всех. Надо только подождать. Но я только вчера измерял свой рост, и я так и не перерос чернильную отметку на дверном косяке, сделанную прошлым летом. И в школьной раздевалке я по-прежнему самый маленький. Даже на цыпочках не достаю Винсенту до плеча. Разумеется, я не проверял. Я стараюсь не вставать рядом с ним, особенно в раздевалке. Это все равно что напрашиваться на то, чтобы тебя окунули головой в толчок. Так или иначе, плавать мне совсем не хотелось. Но это не единственная причина, почему я решил прогулять. Я всю ночь не спал, потому что не мог забыть бледное лицо с черными ямами вместо глаз в окне дома Берит. Я мог посмотреть, кто это, но я испугался. Бросился бежать со всех ног к мопеду и потом катил его к дороге, чтобы никто меня не услышал. Только убедившись, что никто меня не преследует, я отважился завести мопед. Утром я решил, что мне, должно быть, это показалось. Кому могло понадобиться шпионить за Берит и Ханне? И зачем? Как бы то ни было, я много думал о Ханне. Она старая-престарая, но все еще сильная и умная. И занимается интересными делами – ездит в Гренландию, ловит преступников. Она не лежит на диване с банкой пива, не смотрит телек и не ездит на биржу труда. Я бы тоже хотел, чтобы моя жизнь была интересной, но в Урмберге ничего не происходит. Здесь нет преступников. Кроме того, кто пришил женщину у могильника, конечно, но он, наверно, не отсюда. Я слышал, как папа с Мелиндой обсуждали случившееся. Папа сказал, что это все беженцы, мусульмане. У них другие представления о ценности человеческой жизни и правах женщин. Они готовы убить женщину, если она не удовлетворяет их желания. Не знаю, какие именно желания он имел в виду, но скорее всего сексуальные. Я записал на ладони, чтобы спросить Мелинду попозже, но забыл. Мужчины и женщины хотят разных вещей. Мужчины все время хотят чего-то от женщин. Например, их тела. А женщины должны остерегаться этих опасных желаний. Это вызывает у меня кучу вопросов и сомнений. Во-первых, разве женщинам от мужчин ничего не нужно? Только мужчин интересует секс? Во-вторых, я тоже вырасту и превращусь в мужчину, готового на все ради секса? Которого женщинам нужно остерегаться? Утрачу контроль над собой, как, судя по всему, делают все мужчины? Если да, то я не хочу вырастать. Я думаю о Саге, о том, какие мягкие у нее губы. Об аромате ее розовых волос и тепле ее кожи. О фейерверке внутри, когда она меня поцеловала, об ощущении, что это самый важный момент в моей жизни, что он разделил мою жизнь на части – до и после поцелуя – и что моя жизнь никогда уже не будет прежней. Сага меня не боялась. Она сама хотела меня поцеловать. Все это не укладывается у меня в голове. Может, только мужчины-мусульмане опасны. Может, все дело в той книжке, которую они читают, – Коране, – потому что там написано, что они должны воевать с неверными. Я видел по телевизору мужчин в черных масках с черными флагами с арабской вязью. Они взрывают себя, направляют грузовики в толпу, отрезают головы пленникам и хотят создать во всем мире халифат. Я боюсь, что они придут и сюда тоже, но глубоко внутри считаю, что тут им не захочется иметь халифат. Тут слишком скучно. Даже для безумных религиозных фанатиков. В Библии написано, что нужно любить ближнего, как себя самого. Нельзя причинять ближним вред, убивать их, так нам объяснил учитель. Но Сага утверждает, что христиане во имя Бога убили больше людей, чем мусульмане. По ее мнению, любая религия опасна и превращает тебя в раба, потому не стоит слишком увлекаться религиозными учениями. Я не знаю, чему верить. В Бога я, во всяком случае, не верю, потому что если он существует, то позволил маме умереть от рака, и тогда я не хочу иметь с ним ничего общего. Я упаковал Эйфелеву башню в картонную коробку и закрепил на багажнике мопеда Мелинды. Задание нужно будет сдать после обеда. Положив дневник в рюкзак, я поехал на заброшенный завод. Вообще-то, мне нельзя ездить на мопеде, поскольку мне еще нет пятнадцати, но в Урмберге этот закон не работает. Здесь все ездят на мопедах, потому что другого выбора у них просто нет. Папа против того, чтобы мы ездили в снегопад, но он еще спит, а я собираюсь ехать осторожно. Я сворачиваю к постройкам из ржавого железа. Мопед немного заносит на снегу, но мне удается удержаться в седле. Небо зловещего, темно-синего, почти фиолетового цвета. Стая черных птиц кружит над крышей.