Мелинда подходит к зеркалу, поправляет рубашку и юбку. Запускает руку в густые каштановые волосы, делает губы бантиком и прищуривает глаза, как обычно делает для селфи. – Не знаю, – говорит она. – Но к пиву он явно неравнодушен. Мягко говоря. Она смотрит на часы. – Дерьмо. Мне надо идти. Маркус заедет за мной через пять минут. Я вам с папой приготовила еду. Он спит. Не буди его, хорошо? – Хорошо, – говорю я, провожая сестру взглядом. После ухода сестры в комнате остается слабый запах ее духов. Он словно дразнит меня, напоминая о том, что мне никогда не осуществить свою мечту. Малин Выкрашенный в красный цвет домик Берит Сунд на опушке заснеженного леса являет собой идиллическую картину. Я не видела Ханне с тех пор, как мы с Манфредом навестили ее в больнице, но знаю, что он общался с ней по телефону. Берит, которой не меньше семидесяти, выходит нам навстречу. Она невысокая, коренастая. Челка зачесана за одно ухо и скреплена детской заколкой. Старая коричнево-белая лохматая собака вертится у нее под ногами. – Боже милостивый! – восклицает она и до боли сжимает мне руки. – Малин! Ты стала настоящей дамой! Да еще и полицейским! Кто бы мог вообразить. Она широко улыбается, демонстрируя пломбы в пожелтевших зубах, и поспешно обнимает меня. – Ну входите же, а то замерзнете, – вталкивает она нас в прихожую. Потом резко останавливается, поправляет кофту и, кивая в сторону леса, спрашивает: – Это правда, что вы нашли мертвую женщину у могильника? Я киваю. – К сожалению, это так. Берит качает головой. – Боже милосердный! И вы знаете, кто она? – Нет, – отрезает Манфред, давая понять, что не собирается сообщать подробности. Берит понимает намек и дальше не расспрашивает, но в глазах, смотрящих на меня, – тревога. Прихожая маленькая и тесная, пропахшая кофе и дымом. В окне зимуют пожелтевшие тощие пеларгонии. На полу аккуратным рядком стоит обувь. Мы входим в кухню с настоящей дровяной печкой. Оранжевые языки пламени лижут чугунную заслонку. На столике – кофе и имбирное печенье. – Схожу за Ханне, – говорит Берит, – а вы пока присаживайтесь и наливайте себе кофе. Мы садимся на стулья и смотрим в окно. Перед нами заснеженный сад – голые деревья и кусты, за которыми начинается поле, тянущееся до самого ельника. Мимо моей ноги под стол протискивается кошка. Я чувствую, какая мягкая у нее шерстка. Берит хромает к двери в спальню. Через пару шагов останавливается, вздыхает, поворачивается к нам и поясняет: – Это бедро. Она морщится и скрывается в соседней комнате. Я ловлю на себе взгляд Манфреда. Он ничего не говорит, только смотрит на меня. Потом наливает мне кофе в чашку с обколотыми краями. Я принимаю кофе – такой горячий, что от него идет пар. Из соседней комнаты раздаются голоса, и в кухню выходят Берит и Ханне. Ханне выглядит бодрее, чем в прошлый раз в больнице. Глаза блестят, кудрявые волосы расчесаны. Раны зажили, но я замечаю еще несколько царапин, покрытых засохшими корочками, на лице и руках. Завидев нас, Ханне замедляет шаг и явно пытается что-то вспомнить. Потом на ее лице рождается робкая улыбка, и я поражаюсь тому, как эта улыбка ее украшает. – Манфред! Ханне спешит к столу. Манфред встает, и они долго молча обнимаются. Разжав объятья, Ханне поворачивается ко мне, склоняет голову и несколько раз моргает. «Как тогда в больнице», – думаю я, пока Ханне протягивает мне руку. Я пожимаю руку и улыбаюсь: – Здравствуйте, Ханне! Я Малин, ваша коллега. Глаза у нее сужаются, она открывает рот, словно хочет что-то сказать, но не решается. – Малин? Она тянет гласные, словно пробуя мое имя на вкус. Я стараюсь не показывать удивления или разочарования. Не хочу заставлять ее нервничать сейчас, когда поиски Петера зависят от того, удастся ли ей что-то вспомнить. Мы садимся за стол. Манфред наливает Ханне кофе. Берит подкидывает пару поленьев в печку. – А вы кофе не будете, Берит? – спрашиваю я. Берит, прихрамывая, подходит к столу. Вблизи она выглядит совсем старой. Сеть глубоких морщин покрывает лицо, кожа на руках тонкая и прозрачная, как пергамент. Синие жилки извиваются под ней, как змейки, пытаясь вырваться. – Спасибо, дружок, я только что пила кофе. И вам нужно поговорить спокойно. Пойду выгуляю Йоппе. Она поворачивается, и я замечаю три длинные царапины на ее левом предплечье. Царапины от чьих-то ногтей. Берит замечает мой взгляд. Краснеет и прикрывает царапины рукой. Натягивает рукав и спешит прочь из кухни. Собака тащится за ней. Я вижу, что собака тоже прихрамывает. В кухне воцаряется тишина. Ханне вертит кофейную чашку в руках и недоуменно смотрит на нас. – Прости, – говорит она, встречаясь со мной взглядом. – За то, что я тебя не узнаю. Я отмахиваюсь. – Ничего страшного. Ханне кивает, переводит взгляд на Манфреда и улыбается: – Щетина тебе идет. Манфред проводит рукой по подбородку и усмехается. – Ты так считаешь? Афсане с тобой не согласится. Говорит, что я выгляжу как хулиган или байкер. И что я пугаю Надю. – Байкер? Хулиган? – смеется Ханне. – Да ты что? Какое нелепое сравнение! – Афсане? – переспрашиваю я. Манфред смотрит на меня. – Моя жена. А Надя – наша дочь. Ей почти два. – Вот как. – Как Надя? – спрашивает Ханне. – Уши прошли? – Хорошо. Ей сделали операцию, вставили трубки, и после этого – тьфу-тьфу-тьфу – воспаления не было. Настоящее чудо, я тебе скажу. Ханне наклоняется и поправляет шелковый платок в кармашке Манфреда. Меня поражает интимность этого жеста – проявления заботы. – Когда мы расследовали то дело о женщине с отрезанной головой, – вспоминает Ханне, – ты выглядел как привидение. И все из-за того, что у Нади постоянно болели уши. – Не знаю, выглядел ли я так из-за Надиных ушей или из-за того кошмарного преступления.