Я чувствую себя третьей лишней. Очевидно, что у них есть много общего, например, прошлое, о котором я понятия не имею. Они не только работали вместе, они знают семьи друг друга, детей, пережили вместе воспаление среднего уха, смену пеленок и бог знает что еще. Манфред словно читает мои мысли, потому что достает блокнот и прокашливается. Ханне тоже понимает намек и выпрямляет спину: – Я знаю, зачем вы тут, и сделаю все, что в моих силах, чтобы вам помочь. Но не уверена, что это мне удастся. С моей памятью что-то странное. Я помню свое детство, дорогу в школу. Каждое дерево, дом, тропинка врезались мне в память. Я помню работу. Убийства, изнасилования. Но после возвращения из Гренландии – ничего. В голове сплошная каша, если вы понимаете, о чем я. И чем больше я стараюсь вспомнить, тем больше хаоса и сумбура. – Ничего страшного, – заверяет Манфред, накрывая ее руку своей. – Мы поможем тебе вспомнить. – Берит сказала, что Петера вы так и не нашли. Голос у нее срывается. – Это так, – подтверждает Манфред. – Поиски продолжаются. Мы его найдем, обещаю. Взгляд Ханне устремляется в окно – к снежному полю и еловому лесу за ним. – Так похолодало, – произносит она. – Холодно. Что, если он где-то там в лесу в такой холод? Манфред сжимает ее руку. – Мы нашли в лесу труп женщины, – сообщает он и внимательно следит за ее реакцией. – Рядом с захоронением. Ее убили. А поблизости нашли твою кроссовку. – Что ты говоришь? Ханне моргает и трет руки друг о друга. – Ханне. Я думаю, ты была в лесу, когда эту женщину убили. Манфред делает паузу, давая Ханне время осознать услышанное. Потом продолжает: – Знаю, что тебе тяжело вспомнить. Но все что угодно может нам помочь. Запах, звук, бессмысленная картинка. Ханне кивает и закрывает глаза. – Гренландия. Это последнее, что я четко помню. А после – сумбур. И только обрывки воспоминаний с того дня, когда Петер пропал, или, по крайней мере, мне так кажется. Я бежала, бежала прочь от кого-то или чего-то. Или у меня было такое чувство, что я убегаю. Мне было страшно. Я задыхалась. Боль во всем теле, но я продолжала бежать. И холод. Кошмарный холод. – Очень хорошо, – Манфред сжимает ей руку. – Помнишь, в какое время суток это было? Ханне жмурит глаза, делает глубокий вдох. Одно веко у нее подрагивает. – Было темно. – А какая была погода? Ханне ерзает на стуле. – Я помню дождь в лицо. Ветку, упавшую с дерева. Была буря. Страшная буря. Манфред одними губами произносит «пятница». Ханне, должно быть, была в лесу вечером пятницы. Значит, она бродила по лесу целые сутки, пока ее не подобрала та машина. – Хорошо. Очень хорошо. Ты все время говоришь «я». Петер был с тобой в лесу? Ханне открывает глаза. Молча смотрит в окно на сверкающий в лучах утреннего солнца снег. – Не помню. Думаю… Нет, я не знаю. – Хорошо, – отвечает Манфред. – Вернемся назад. Помнишь, почему ты или вы были в лесу? – Мы… Нет… Почти! Ханне трясет головой. – Простите. В голове одна каша. Но это должно было быть связано с расследованием. Иначе что еще нам делать в лесу? Наблюдать за птицами? Целоваться под елкой? Манфред криво улыбается. – А что вы помните о расследовании? – спрашиваю я. Ханне отвечает не сразу. А когда наконец открывает рот, на лице у нее мученическое выражение: – Если честно, – медленно произносит она, – ничего. Манфред встречается со мной взглядом, в его глазах я вижу разочарование. – Хорошо. Ничего страшного. Еще что-нибудь? Ханне кивает, закрывает глаза. Солнечный свет проникает в окно и высвечивает медную прядь у нее в волосах. – Мы были в темной тесной комнате. – Погоди, что за комната? Манфред всматривается ей в лицо. – Просто в комнате. Или в чулане. Может, в гараже или сарае. Не знаю, до леса или после… И потом я помню… Она поднимает глаза к потолку. Снова трет руки друг о друга. – Доски. Такие грубые на ощупь, шершавые, необтесанные. – Какого рода доски? – спрашиваю я. – Не знаю… просто доски… и… – И? Манфред с трудом сдерживает нетерпение. – Книги, – выдыхает Ханне. – Книги? Что за книги? – Не знаю. Обычные книги. Или… Ханне умолкает, закатывает глаза, трет пальцами виски. – Английские книги. В стопках на полу. На грязном полу. Манфред смотрит на меня. Поленья потрескивают в печи. Ханне открывает глаза. – Где? – шепчет Манфред. – Не знаю. Ханне склоняет голову, и на мгновение мне кажется, что она сейчас зарыдает. – Кстати, о книгах. Не помните, где ваша тетрадка? – спрашиваю я. Ханне качает головой. – Дневник? Не знаю. И поверьте мне: если бы я знала, давно бы уже забрала, потому что там записано все. Мы еще какое-то время болтаем, но Ханне ничего больше не вспоминает, и мы решаем вернуться в участок. Когда Ханне поднимается, чтобы обнять Манфреда на прощание, я замечаю у нее на шее под старой застиранной мужской рубашкой медальон на цепочке. Когда они разжимают объятья, я не удерживаюсь от вопроса: – Красивый медальон, Ханне. Новый? Снова у нее на лице выражение полного непонимания, которое теперь так хорошо мне знакомо. – Не знаю, – мученическим голосом отвечает она, поднося руку к шее. Она вынимает цепочку из выреза, чтобы я могла посмотреть. Это золотой медальон на тонкой золотой цепочке. Он украшен зеленой эмалью с камушками, похожими на бриллианты. По краям – сложная вязь. – Старинный, – отмечаю я, разглядывая украшение.