— Я это слышал, — повысил голос Волков. — Да-да, люди устали, они тащились по глине, они не кормлены, а лошади выбились из сил, еще я знаю, что они порвали всю сбрую, и теперь она требует ремонта. Так было всегда и везде с первого дня моей службы. Я все это слышал, Рене, слышал. Он помолчал, поморщился, монах уж очень сильно мял ногу: — Но еще я знаю, что восемь сотен горных псов стоят в двух часа отсюда, и они в бешенстве, потому что мы разбили их лагерь и поубивали кучу их дружков И их командир жаждет встречи с нами. Да, господа, да. Они рядом, мне не удалось их задержать. И завтра, если мы не подготовим позицию для этих ваших людей, за которых вы так переживаете, горцы втопчут их в эту самую глину. Да и вас тоже, господа, вас тоже. Надеюсь, что вы все знаете о том, что они не берут пленных для выкупа. Он замолчал, ожидая возражений, но ни один из офицеров и рыцарей ему не возразил. Все молчали, только ветер трепал пламя на факелах да шуршал остатками листвы в кустах. — Ну, раз вы все молчите, значит, все понимаете, будите людей, господа, будите людей. У нас мало времени. * * * Они еле плелись. Ночью по мокрому бездорожью да с тяжеленной пушкой, с обозами да с телегами, в которых везли бочки с ядрами и картечью. Эти телеги утопали в грязи иной раз, их приходилось выдергивать людям, лошади сами не справлялись. И все это тащилось сквозь кусты со злобой, проклятьями и сквернословием. Он знал, что солдаты его про себя костерили, не говоря уже про артиллеристов и обозных мужиков. Он сам так же ругал и ненавидел своих командиров когда-то. Давно правда это было. Но делать было нечего. Пусть ругают, пусть проклинают, главное, что бы слушались и тащили обоз и пушки на север. Ему нужно было до утра добраться до оврага. Конечно, поутру, по свету, горцы эту же дорогу пройдут в два раза быстрее. Да, пройдут они быстрее, но он к тому времени, когда они появятся, уже будет на северной стороне большой канавы, что проточила в глине вода, бегущая с холмов. Он ничего никому не говорил, и никто с ним не заговаривал, он то и дело ездил из конца колонны в начало и молча смотрел за тем, как мучаются на этой адской ночной дороге, как кряхтят и ругаются, вытаскивая мокрые башмаки из липкой глины его люди. Максимилиан и Увалень мрачными тенями следовали за ним, небольшими лампами пытаясь хоть как-то освещать эту тяжкую картину. Так и прошла вся ночь. Уже утром, за два часа до рассвета, Волков оставил свою колонну на Брюнхвальда и поехал вперед. До оврага было совсем немного. * * * Да, это было прекрасное место, чтобы остановить непобедимую пехоту горцев. Им тут даже построиться негде было. Им придется атаковать не баталией, а колонной не более пятнадцати человек. Им придется спускаться с южного холма по пологому спуску в овраг и по пологому спуску подниматься на северный холм, на котором он собирался поставить пушки. А перед северным холмом Волков собирался ставить людей Рене. Да. Двести с лишним человек Рене как раз хорошо тут встанут. Жаль, что пик у Рене немного. Впрочем, восемь рядов в баталии будет достаточно, с лихвой хватит, чтобы закрыть удобный подъем на холм. Он надеялся, что сил у Рене будет достаточно, чтобы остановить колону горцев. Обойти Рене тут негде, овраг глубок. Роха и Джентиле встанут у Рене по флангам. Засыплют наступающую колонну болтами и пулями. А еще прямо с холма по ней будут бить пушки. Сначала ядрами, потом крупной картечью, а потом, когда они будут в ста шагах, и мелкой. Мелкая картечь вблизи — вещь страшная. «Посмотрим, как вы сломаете тут зубы, чертовы собаки». Он уже представлял, как голова колонны спустится в овраг, упрется на подъеме в Рене и встанет. И будет стоять, пока пушки Джентиле и Рохи будут прореживать и прореживать их ряды. А еще у него будет двести человек фон Финка в резерве. И если горцы потеснят Рене, и колонна врага сдвинет его с места, то фон Финк ударит в голову колонны с двух сторон сразу. И напоследок у него на всякий непредвиденный случай останется Брюнхвальд с его отличными, но немногочисленными солдатами и более тридцати кавалеров и молодых господ. Да, он надеялся, что до них дело не дойдет. Но пусть лучше будут. В общем, если горцы не обойдут его с флангов, то тут, меж холмов, он сможет их становить. Остановить и нанести тяжкий урон. Он был уверен, что им придется тут его атаковать. Ведь они должны торопиться. По его подсчетам у них должна уже кончиться провизия. Они должны торопиться. «Господи, пусть они начнут дело именно здесь». Он прочел про себя Отче наш и перекрестился. * * * Многое нужно было ему увидеть. Все посмотреть своими глазами. Заглянуть в овраги, узнать, где и как глубоко. Заехать на холм, оглядеться, посмотреть проходы меж холмов, как пологи и как мокры, как тяжело будет врагу подниматься на них. Пока осматривался, пока разъезжал туда и сюда по холмам и кустам на уставшем коне, он не замечал в себе слабости. А как все отсмотрел, как спешился, так и пришла она. Даже нога заболела. Это от усталости, наверное. Уселся на холме, там, где посуше, ногу вытянул, снял перчатку и стал сжимать кулак, а он едва сжимается. Так пальцы слабы, что, понадобись ему сейчас меч, так он не удержал бы его. А еще в глазах пятна плавают. И тихое шуршание в ушах, словно шепоты отдаленные. Так и сидел он на кочке, на грани света и сумрака, что едва услышал: — Кавалер, колонна появилась. Наши идут, — произнес Максимилиан. — Что? Кто? — не понял он, с трудом возвращая себя в мир света из полузабытья. — Колонна, наши идут. — Монаха мне, — тихо сказал он. Так тихо, что Максимилиан не расслышал и вынужден был склониться к нему: — Что, кавалер? — Монаха ко мне немедля, — все также тихо отвечал ему Волков. * * * — Святые угодники, Святая Матерь Божья, заступница, — говорил монах, доставая из сундука банки и склянки, — он белый, как кружева, что еретики делают, вы что же, господа, не видели? Он же едва в разумении, вы что, господа, этого не заметили? Как он с коня то у вас не упал? Увалень и Максимилиан молчали, оба хмурые, недобрые взгляды у обоих, они и сами в седлах едва держались при таком-то командире. Монах тем временем намешал одно зелье, дал его Волкову выпить, сам приговаривал: — Это от упадка сил. Но не поможет оно, если не ляжете отдыхать. Поспать вам нужно. Тот пил, кажется, даже питье ему непросто давалось. Брат Ипполит намешал другое зелье: — Вот, а это от жара, он у вас еще не прошел. Кавалер и то пил, а сам через край чаши уставшими глазами смотрел, как первые солдаты спускаются с южного холма к оврагу. И не нравилось ему, что идут они спокойно. Не боятся упасть, не скользят. Идут как по мостовой. Неужто глина так от утреннего холода затвердела? — Теперь вам нужно лечь спать, — сказал брат Ипполит. Но Волков словно не слышит его: — Монах, дай мне зелье, что сил придает, что бодрит. Оно мне сейчас больше других нужно. Монах смотрит и в глазах его упрямство: — Нельзя вам, преставитесь. От усталости и хвори преставитесь. Нет у вас сил, нет жизни больше в вас для зелья такого. — Я тебе в отцы, может, сгожусь, а сил во мне вдвое против твоего, понял? — Волков говорил резко, едва ли не грубо. — Слушай меня… Мне сейчас нужно… И нельзя мне спать. Если враг за мной идет, значит, после полудня тут будет, — он потряс пальцем перед носом Брата Ипполита. — Враг не шуточный. Понимаешь? Мне готовым быть нужно. Чтобы все видели меня не спящим, а на коне, под знаменем моим. Давай мне зелье, иначе завтра к утру мне никаких зелий уже не понадобится, да и тебе, если не убежишь, тоже… — Я вам дам зелье, — монах недовольно полез в сундук, а сам нехорошо смотрел на кавалера. — То, что Господь дал вам сил, как двоим полагалось, так это дар большой. А вы все равно на себя ношу берете, что и троим не осилить. От гордыни это или от глупости — не пойму. Но убьете вы себя такой ношей. Волков не стал с ним спорить, он просто выпил последнюю чашу, что дал ему монах. — Обязательно поешьте жирного сала толченого, с хлебом. Молока топленого с маслом и медом, иначе сил у вас от зелья не прибавится, — он помолчал. — Под доспехом не видать, но лицо у вас худое, такое худое, как было, когда вы в монастыре без памяти лежали. * * * Даже чтобы есть, ему нужно было прилагать силы. Но раз монах сказал, он ел. Давился, но ел. Сидя в седле, ел. Максимилиан держал крынку с толченым салом и чесноком подмышкой, доставал его оттуда, брал у Увальня ломти хлеба и густо клал, а не мазал на хлеб сало, и уже эти ломти подавал ему. Простая солдатская еда всегда ему нравилась, но теперь он едва мог проглатывать ее. Приходилось запивать, одновременно еще говорить с подъезжающими офицерами. — Рене, — он указал на склон холма, куском хлеба, — это место ваше. — Хорошее место, — сказал ротмистр, оглядываясь. — Прикажите рубить рогатки. Рене опять огляделся: