— Никто не оспорит ваше руководство. И первая победа ваша над горцами свидетельство, что воин вы опытный. Больше никто ничего не говорил, этим кавалер был удовлетворен, он добавил: — Отныне мои пожелания, господа, прошу воспринимать до конца кампании как пожелания отца или старшего брата. Не иначе! Кто с сим не согласен, тому надобно поутру из лагеря отъехать. — Это мудро, — сказал барон фон Дениц. И этим очень порадовал Волкова, ведь барон среди местной знати был большой авторитет. — Да, это мудро, — повторил за ним Брюнхвальд. И все остальные господа с этим соглашались, в знак согласия поднимали кубки с пивом. Он тоже поднял свой кубок. Если бы еще не болезнь и не дрожащие пальцы, можно было считать себя счастливым человеком. Это было признание его командиром. И он был горд. Вот только, кажется, ему нужна была новая порция микстуры, но он готов был потерпеть. Ну не станет же он пить лекарства при всех! Что подумают эти знатные молодые люди, если он начнет тут пить лекарства. Нет, он потерпит до конца ужина. Глава 49 На бочки были положены доски-днища из телег: таковы были столы. По периметру столов, на вбитых кольях натянуты полотнища от палаток, чтобы защитить сидящих от холодного ветра — таковы были стены. Разожжены костры для тепла — таковы камины и печи. Так пировали и совещались господа офицеры и господа кавалеры. На столах блюд и тарелок нет, на всех бы их не хватило, поэтому решено было совсем не ставить, чтобы никого не выделять. Прямо на досках лежат куски жареной свинины, сыры, хлеба, рубленый лук, яблочная горчица в плошках и пиво простых кружках. Все без излишеств, по-военному. Все были уже сыты. * * * — Так что, дадим сражение тут? — спросил Рене, когда с вопросом старшинства было решено. — Нужно обязательно дождаться пушек, — сказал фон Финк. — Да, дождемся орудий, тогда можно будет и подраться, — соглашались другие. — Надо будет подготовить позицию, — предлагали третьи. Волков молчал, слушал предложения и молчал. На первый взгляд казалось, что офицеры и рыцари говорят дело. Вот только, видно, нечасто дрались они с чертовыми горцами. А уж он-то их повидал, не раз сталкивался, знал как они дерутся. Если на удобном месте дать им построить свою баталию в сто человек в ряд и в шесть рядов в глубину, так их будет не остановить. Ощетинятся пиками, копями и алебардами, как железный еж, поставят арбалетчиков и аркебузиров по флангам, так и покатятся под барабанный бой вперед — медленно, но неотвратимо. Как двинется эта «коробка» из людей, так и будет идти безмолвно, только барабаны будут бить да сержанты кричать. И эта масса народа опрокинет на своем пути всех, кого встретит. Ни арбалеты, ни аркебузы, ни даже пушки в расчет принимать горцы не будут, никакие потери их никогда не останавливали. Живые переступят через павших и своим приставным шагом продолжат путь дальше. Единственные, кто эту их баталию в поле останавливал, так это ландскнехты или соотечественники Рохи с их крепкими терциями. А кто у него был? Солдаты Рене и Бертье? Солдаты фон Финка? Волков усмехнулся про себя. Горцы, наверное, и не заметили бы ни тех, ни других. Прошли бы по ним, как по пшеничному полю. Хорошие солдаты были у Брюнхвальда, так их было меньше сорока. Нет, все то, что предлагали другие, никак для победы не годилось. И предложения наконец стихли, все ждали его решения. Те, что сидели от него вдалеке, склонялись над столами, чтобы увидеть его, когда он начнет говорить. И он начал. Говорил громко, чтобы все его слышали, даже те, кто сидел на конце стола. — Господа, коли дождемся тут горцев, так проиграем неминуемо, даже все наши молитвы Господу нас не спасут. Не допущу я, что бы самые храбрые люди графства, а другие не посмели бы кинуть вызов свирепым горцам, — эта фраза вызвала одобрительный гул среди рыцарей, — и лучшие мои друзья-офицеры погибли на этом холодном берегу. Не подарю я легкую победу этим горным псам. Не хочу я, что бы вы, господа рыцари, погибли на пиках и под алебардами этих мерзавцев, половина из которых еще и еретики. Он льстил им, конечно, случись тут беда, так эти благородные господа первыми покинут поле боя, как всегда и делали благородные, оставляя солдатню на забой в случае поражения. Но эти его слова снова вызвали одобрение у собравшихся. И он продолжал: — И сначала, прежде чем я приму решение, я попрошу господина Гренера, — Волков ладонью вверх, как положено по этикету, указал на него, чтобы все знали, о ком идет речь, — попрошу его провести разведку. Иоахим Гренер встал, чтобы его увидели, и поклонился всем присутствующим на три стороны. — Иоахим Гренер — хозяин поместья Гренер, в котором сейчас находятся горцы, — объяснил кавалер, — нет никого, кто лучше бы знал эти места. Господин Гренер, возьмите себе десяток людей из кавалеров или благородных юношей и произведите рекогносцировку, узнайте, сколько врага пришло. Вам по силам такая моя просьба? — По силам, кавалер, — отвечал старый кавалерист. — Я все выясню. — Это хорошо, надобно мне знать, сколько их всего пришло и сколько у них коней, сколько из тех коней строевых, а сколько обозных. — Отъеду до зари, кавалер, — отвечал Гренер. — Нет, — вдруг твердо сказал Волков, — надобно мне знать это утром. Я хочу, что бы все было ясно мне до завтрака. Прошу вас, добрый мой Иоахим, ехать немедля. — Немедля? — спросил Гренер, для которого, видно, эта просьба была неожиданна. — Да, друг мой, немедля, хочу завтра начать дело после завтрака, — все также твердо продолжал кавалер. — Да-да, поеду, раз так, — отвечал Гренер. — А кого же мне взять с собой? — Любого, кого пожелаете, — сказал Волков, заканчивая с ним. — Ротмистр Рене. — Да, кавалер, — Рене тоже встал. — Прошу вас, дабы обезопасить нас от ночной атаки, на восточной тропе поставить пикет в тридцать человек и два секрета там же. А еще два секрета на севере и два на востоке от лагеря. И поставить в секреты лучших сержантов. — Будет сделано, господин кавалер, — покосился ротмистр. — Господин фон Финк, — продолжал Волков, — прошу вас выставить наблюдателей на реку на всю ночь, на всем протяжении лагеря. — Как пожелаете, кавалер, — отвечал капитан, привставая с места. — Ротмистр Роха, а вас попрошу выделить десять стрелков в пикет и по два стрелка в каждый секрет. — Будет сделано, кавалер, — отвечал Роха. Даже он привстал, хоть с его палкой это было и нелегко. — Господа, разрешите откланяться, — теперь встал и сам Волков, он поклонился всем собравшимся. — Завтра будет день нелегкий, прошу вас всех долго не сидеть. После он ушел, но не только потому, что завтрашний день обещал быть тяжким, но и из-за того, что сидеть там было ему тяжело, и становилось еще тяжелее с каждой минутой. Максимилиан проводил его до шатра, а там кавалера уже ждал брат Ипполит. — Монах, — Волков сел на кровать, — дай мне такое зелье, такое крепкое, чтобы завтра я весь день мог просидеть в седле и не свалиться ни разу. Монах скептически поджал губы. «Где бы такое зелье взять?» И протянул кавалеру чашку с бурой жидкостью. — Снотворное, — узнал Волков. — Снотворное и потогонное, — сказал брат Ипполит, — буду молить Господа, чтобы завтра вы хотя бы смогли встать с постели. * * * Утром монаху снова пришлось его поить лекарствами, Волков, не вылезая из-под одеяла, пил всю эту мерзость, что мешал ему брат Ипполит, а иначе он не встал бы с постели, его заметно трясло. Максимилиан и Увалень смотрели на него так, как ему не совсем нравилось. Увалень с жалостью и испугом, а юный Брюнхвальд удрученно или даже опечаленно. Но ни жалость, ни печаль ему были не нужны. Во-первых, он этого не выносил, не нужна была ему их жалость. А во-вторых, это были совсем не те чувства, что должны испытывать его подчиненные перед большим, большим делом. Его неожиданно накрыло волной раздражения, и этому раздражению он был рад. Сам внутри себя стал его распалять. Он смотрел на них зло и сипло и слабым голосом стал им выговорить за то, что доспех его не был вычищен. То ли от лекарств, то ли от этой своей злости, но стало ему лучше. Юноши кинулись чистить латы, а монах помог ему одеться. Вскоре он облачился. Доспех весь был на нем, не считая шлема и перчаток. Поверх доспеха надел свой бело-голубой роскошный ваффенрок. Вышел из шатра с непокрытой головой и пошел по лагерю. Ничего, что холодно, что ветер, он так и шел, неся подшлемник в руке. Все должны были видеть, что он полон сил и здоров. За ним шли Увалень и Максимилиан. Максимилиан нес его шлем, Увалень его перчатки. Взгляд кавалера был хмур, на всех смотрел он взглядом таким, каким ищут в подчиненных недочеты и упущения. Солдаты при его приближении вставали, подтягивались, становились серьезны, желали ему здоровья и просили Бога беречь его. — Храни вас Бог, господин, — кричали они ему. Все они знали, что от него зависит их жизнь в бою, как тут не пожелать, что бы Господь его уберег. Они смотрели на него с уважением и даже с боязнью. Вот! Вот так подчиненные должны смотреть на своего командира. Он отвечал им кивком головы. Этого солдатам было достаточно. Но и встречающимся на его пути кавалерам и офицерам он не сильно кланялся. На их приветствия отвечал тоже кивком, но более долгим, но не останавливался и ничего не говорил. Только встретив фон Деница, он остановился, с бароном пришлось поговорить. Он обошел весь лагерь, посмотрел заодно и на людей фон Финка. Хоть и не его это были люди, но, кажется, и у них он пользовался уважением. Они тоже вставали в его присутствии, тоже приветствовали его. Обойдя весь лагерь, он решил завтракать. Завтракал он не в шатре, сел на улице. Так, чтобы его было хорошо видно. На завтрак кашевар принес ему кусок вчерашней отличной жареной свинины. Молодец, сберег для господина. Также подал вареные яйца, кусок серой ливерной колбасы с луком и пиво. К завтраку он никого не позвал, ел один. Волков пожалел, что сел у всех на виду. Есть ему не хотелось совсем. Даже отличный, жирный, хорошо прожаренный на углях кусок холодной свинины аппетита у него не вызывал. Но он ел, ел все, что было на столе. Иной раз давился, иной раз его едва не выворачивало, но он запивал все пивом, заедал свежим луком и проглатывал. Было непросто, но он как следует поел и наелся. Только после этого он встал и пошел в свой роскошный шатер. * * *