— А Пруфф что? — спросил он. После этого вопроса Бертье засмеялся, Роха скорчил гримасу. — Редкостный человек этот Пруфф, — сказал Гаэтан Бертье. — Много говорит разного. — Черт бы его драл, ноет и ноет, — более конкретно выразился Роха. — Все ему не так, все не эдак, все неправильно. — Он вышел вслед за вами, кавалер, — продолжал Бертье, — на следующий день вышли мы на заре. Так до полудня мы его нагнали, он еле плелся. Роха продолжил рассказ: — Говорю ему: «Капитан, надобно идти быстрее». А он собачиться начал, орал, черт красномордый. Что б его… — Когда мы его обогнали, он и четверти пути не прошел, — теперь опять говорил Бертье. Вот! Вот еще один повод ему поволноваться. Мало ему болезни, мало ненадежного фон Финка, так еще теперь и этот вечно недовольный спесивый дурак Пруфф. На кой черт нужно тащить пушки, если к началу дела они не успеют? Вся надежа на то, что еще пару дней горцы дела не затеют, и этот болван все-таки притащит сюда его артиллерию. — Бертье. — Да, кавалер, — отозвался ротмистр. А Волков молчал, думая, но тот догадался сам: — Вернуться и поторопить его? — Да… Вы же везде тут охотились, все знаете тут лучше меня, возьмитесь за это дело. — Не волнуйтесь, кавалер, возьму десяток людей, пару лошадей из обоза и помогу капитану Пруффу. — Да, именно. Поторопитесь, Гаэтан, пушки могут нам очень пригодиться, если до дела дойдет. Бертье поклонился и стал поворачивать коня. — Стойте, Гаэтан, — окликнул его кавалер, — поешьте сначала хотя бы. — Ничего, на ходу поем. — ответил Бертье. * * * А к вечеру ему опять стало хуже, что он едва смог поесть, выйти встретить прибывшего Рене и Джентиле с его арбалетчиками и обозом он уже не смог. Обрадовался, что обоз наконец дотащился, и лег спать. Забылся дурным, беспокойным сном, вот только до утра он не проспал. Ночью проснулся от того, что брат Ипполит и сержант Жанзуан переговаривались прямо у входа. Монах не хотел будить кавалера, но сержант настаивал. — Сержант, — хрипло со сна спросил он, — что там? — Господин, кажись, они тронулись, — ответил сержант через плечо монаха, который уже понял, что сна больше не будет, и разжигал лампу. Волков сразу сел на своей постели, словно забыл про жар и озноб. Не до хвори ему, раз начинается дело: — Откуда знаешь? — Человек мой пришел, тот, что у реки сидел у Мелликона, говорит, что баржа одна отошла. — Одна баржа? — Одну он видел. — Сюда его зови, — сказал кавалер вставая. Солдат был тут же за пологом. Вошел, поклонился. — Ну, говори, — произнес кавалер, которому монах помогал обуть сапоги. — Я уже спать надумал, — начал солдат, — а тут шум. — Шум? — Ага, шум, топают по пирсам. Спать, вроде, должны, а топают, ветерок-то притих, тихо было, весь их топот слышно. Я подошел поближе, сморю там суета вовсю, лошади ржут неподалеку. В общем, людно, хотя ночь уже была. — Дальше, — требовал кавалер. — Посидел малость, смотрю, кричат, мол, отваливай. Куда, думаю, отваливают. Плыть решили? И точно, в темноте думали проплыть, но как раз тут чуток светлее стало. Посветлело, я и увидал ее, пошла баржа. Волков уже был одет и обут, на вид бодр, но его немного трясло, непонятно отчего, от волнения или от болезни, никак не мог меч привязать от дрожи в руках. От этого раздражался: — Монах, зелье приготовь. Эй, солдат, а поплыла баржа сама или потянули ее? Надобно знать, куда она поплыла. — Не скажу, господин, темно было, поначалу я смотрел, как она от берега отваливала, а потом я ушел, к вам поспешил. — Давно это было? — Я в часах, господин, не разбираюсь, — сказал солдат. — Но начали они почти сразу после заката, и я не останавливаясь шел до вас. — Два часа, — прикинул кавалер. — Сержант, буди мой выезд и беги в лагерь, буди офицеров. Монах был в дурном расположении духа, еще вечером ему казалось, что господин уснул в поту. Это был хороший знак, знак, что господин пошел на поправку и что к утру будет в здоровье его улучшение, а тут вот как все обернулось. Он налил в чашку бодрящего зелья и вздохнул, протягивая его кавалеру. Тот выпил все разом. Даже по виду его брат Ипполит понял, что уговаривать его беречь себя, смысла нет никакого. Глава 48 Все зашевелилось вокруг, несмотря на темноту. На заставе солдаты просыпались, и выезд его просыпался. Почти тут же из лагеря, что был в трехстах шагах от берега, за холмами, пришли Рене и Джентиле, за ними приковылял Роха. — Кажется, поехали они, одна из барж отошла два часа назад от пирсов. — А где думают высадиться? — спросил Рене. — Знать бы, — мечтательно ответил ему кавалер. — Поеду по берегу посмотрю. Вы же будьте готовы, если найду, сразу пришлю за вами. — Брюнхвальда и фон Финка ждать не будем? — спросил Роха. — Да как же их ждать, если горцы уже начали высадку? — ответил Волков. — Будем ждать, так они все тут вылезут, попробуй потом сбросить их в реку. Нет. Ударим сразу, ударим тем, что есть. Готовьтесь, господа. Чтобы к рассвету были готовы. На этом совет и закончился. Максимилиан и Увалень на удивление быстро облачили его в доспех, только шлем надевать не стал. Он за делом этим съел хлеба с кровяной колбасой и луком, что монах ему принес, но не все, только то, что смог. А вот молока с медом выпил столько, сколько положено пить перед трудным днем. Все люди его выезда уже были в седлах, он и сам сел. Усевшись в седло, он сказал: — Я первый не поеду, господа, коли враг высадился, так поставил уже секреты. Мне сейчас в засаду попадать нельзя, перед сражением погибать и раны получать — недосуг. Даже если ранен буду я, сражение уже проиграно. Господа Гренер и Фейлинг старший, поедете впереди вы, прошу вас смотреть во все глаза, особенно пока не рассветет. Едем на восток, вдоль берега, ищите баржи и лодки у нашей земли. Молодые люди волновались. Враг рядом. Но не так рядом, как им думалось. Думали они, война — это лихие рубки и пиры. Нет, совсем не так выглядит война, война — это большая суета. Пока до рубки дойдет, так ноги стешешь свои, ну, или коню ноги собьешь. Война начинается в суете, в беготне, в поисках, в волнениях. И состоит она сплошь из отставших обозов, из нерадивых офицеров, из вечно недовольных солдат. А еще состоит она из плохих дорог и хитрых врагов, норовящих ударить неожиданно. Вот это и есть война. Большая, большая суета. И суета эта будет длиться и длиться, не закончится до самого того момента, когда противники встанут друг перед другом, лицом к лицу. Но до этого врага нужно найти. Хлопотно? Да. Но ничего, хотели войны — вот она. Вот и первое дело. Первое дело на войне — выведать, где находится враг. С важностью этого дела ничто не сравнится. Так что вперед, господа! Поехали по темноте неспеша. От воды холод шел, но холодно никому поначалу не было. Когда за каждым кустом хитрый затаившийся враг мерещится, не до холода. Отъехали от Рыбачьей деревни — никого. Луны почти и не видно. Как назло еще и туман ледяной от реки пополз. Совсем плохо стало видно. Поехали еще медленнее, темные места у зарослей объезжая. Нет, тишина на реке гробовая, ни ночных птиц не слыхать, ни всплеска. Нет никого, никто не может так тихо высаживаться. Едут они дальше, камыш едва слышно от ветра шуршит. Ночь. Нет никого. Так и ехали, пока светать не начало. Так неспешно и осторожно ехали, что у Волков даже ноги стали в сапогах мерзнуть. И от его жара следа не осталось, он вскоре весь зябнуть стал. На рассвете доехали до самого Линхаймского леса. Того самого, из-за которого вся распря с кантоном и началась. Не было тут врага. Нигде. И ни лодка, ни баржа вверх по течению мимо них не проплыла. Вниз по течению проплыла одна на рассвете, тяжко груженая досками, и все. Дальше ехать смысла не было. Остановились, кавалер думал и оглядывался, но толку не было. Берег девственно чист и пуст. Ни следов, ни шорохов. А люди смотрели на него и ждали решения.