Когда он вернулся домой, уже стемнело. Никого к ужину звать не стал. За столом с ним были лишь жена и госпожа Ланге. Бригитт что-то пыталась говорить про домашние делам, но он ее не слушал, и почти не отвечал ей, просто ел. Бригитт тоже замолчала. А он продолжал есть, изредка поглядывая на жену. Так в тишине ужин и прошел. А как прошел, госпожа Эшбахт встала и, сухо попрощавшись, ушла, оставив госпожу Ланге и Волкова вдвоем. Кажется, Бригитт этого и ждала, ей не терпелось что-то ему сказать. Но Волков, глядя вслед жене, что поднималась в покои, негромко спросил у нее: — Когда у госпожи Эшбахт лучшие дни для зачатия? — Лучшие дни? — переспросила Бригитт. Кажется, этот вопрос застал ее врасплох, но она тут же нашлась. — Так на той неделе у нее была кровь, значит, уже для зачатия дни хорошие. Он все не мог никак принять решения, что же ему делать с женой и ее любовником. Как это ни странно, но жену ему бы даже жалко, она была тут одна, в чужом для нее доме, с чужими для нее людьми. И была у нее одна Бригитт, на которую, как Элеоноре казалось, она может положиться. Да, а на Бригитт как раз ей полагаться было нельзя. — Сегодня я к вам не приду, — сказал Волков госпоже Ланге. — К жене пойдете? — Бригитт была, кажется, даже удивлена его решением. Волков не счел нужным отвечать на этот вопрос, а красавица подождала ответа и, не получив его, полезла себе под юбки и на стол перед кавалером положила пачку исписанных бумаг. Положила и замерла, ничего не поясняя ему. А ему и не нужно было пояснять, он взял их, небрежно посмотрел, читать не стал, бросил их обратно на стол и спросил: — Это письма фон Шоуберга к моей жене? — Да, господин, — говорила Бригитт и, кажется, она была очень довольна собой. А Волков вдруг разозлился: — Я же велел вам не трогать их пока, — тихо и сквозь зубы выговаривал он ей. — Я… Я положу на место, она не заметит, что их брали, — растерянно говорила Бригитт. Да, кавалер был зол, и не только из-за того, Бригитт его ослушалась, а еще и из-за того, что Бригитт… предавала свою подругу, сестру или кем там ей доводилась Элеонора Августа. Но не взять письма он не мог, не мог он их оставить, не прочитав. Да и кто бы мог устоять на его месте, он поднял бумаги и начал читать одно письмо за другим. Как он думал о Шоуберге плохо, так еще хуже начинал думать о нем после каждой прочитанной строчки. И каждая новая сточка стала менять его отношение и к Элеоноре. Теперь она не казалась ему такой уж несчастной и одинокой. Вся жалость к этой женщине пропала уже после первого письма. То, что любовники ненавидели его, это и так было ясно, но то, что Шоуберг в письмах над ним смеялся, выдумывая ему презрительные прозвища, терпеть было не просто. Он едва сдерживался, чтобы не разбить стакан об стол. И еще более обидным оказалось то, что, судя по всему, и жена над ним смеялась в ответных письмах, которые Волкову были недоступны. Но и по тем бумагам, что сейчас он держал в руках, кавалер понимал, они его призирают, надсмехаются над ним. А еще они собираются его убить. Он дочитал до конца все бумаги и нашел в себе силы не сделать чего-либо глупого. Волков даже похвалил себя за такую выдержку. Наконец он спокойно положил бумаги на стол и поднял глаза на Бригитт. Красавица смотрела на него, не отрываясь, и в ее взгляде он находил и сочувствие, и понимание, и жалость. Она положила свою руку на его руку, стала гладить нежно. Едва заметно прикасаясь своими изящными пальцами к его тяжелой, словно каменной руке. А Волков вдруг подумал, что она очень красива, ее зленые глаза так добры, добры… И тут он словно книгу открыл и прочел в ней о том, о чем не знал до последней секунды. За зеленью прекрасных глаз Бригитт пряталось глубокое коварство, живой ум и удивительная, присущая только женщинам хитрость. Волков удивился, как он этого раньше за ней не замечал. Кавалер захотел узнать, что же эта женщина задумала. Он поднял ее руку, поцеловал красивые пальцы и спросил у нее: — Так что же мне делать, госпожа Ланге? — Убить, — сразу ответила она. — Чего же еще делать, когда вашу честь задели? — Убить? — Волков хотел знать, что она думает. — Кого убить? Теперь он ее видел по-другому, это все благодаря письмам. Неспроста она ослушалась его и взяла их. Она думала, что письма его разозлят, подтолкнут туда, куда ей нужно. Осталось только узнать, куда она собиралась его подталкивать. — Так кого же мне убить? — повторил он, видя, что Бригитт раздумывает. — Шоуберга, кого же еще, — наконец ответила красавица. — Он вам бесчестье доставляет. Нет, не дура эта рыжая красотка. Он думал, она скажет, что убить нужно обоих: и Шоуберга, и Элеонору. Но она не глупа. Хотя Волков был уверен, что Элеонору Бригитт ненавидит намного больше, чем шута графа. — Думаешь, легко это? — спросил кавалер. — А чего же сложного? — искренне удивилась госпожа Ланге. — Так расскажите, мне интересно, — спрашивал Волков, все еще не выпуская ее руки. — Просто все. Завтра скажете за завтраком, что уезжаете на несколько дней. Хоть куда, по делам. А меня пошлите в город за какой-нибудь безделицей, хоть за вином. Элеонора обрадуется и Шоубергу письма писать станет. А я отвезу ему письмо и уговорю его приехать сюда, пока вас нет. Скажу, что тут сядем втроем да все дела и обсудим. — Дела? — не понял Волков. — Ну, как с вами быть, решим. Они, вроде как, меня о чем-то просить хотят. Так его уговорю, чтобы приехал. И день ему назначу. — А… — теперь он понял, о чем она. — Вот, а вы уж ждите его, людей у вас там сколько, легко его убьете, — продолжала Бригитт. — Убейте да киньте в кусты, волки его и растащат за неделю, никто подлеца и не найдет боле. Был, да сплыл шут графский. Волки съели, авось, не первый кого они кушают. Она закончила и, кажется, была довольна и горда своей придумкой. Волков только теперь отпустил ее руку. Думал он о глупости своей, о том, что до сих пор не мог разглядеть в Бригитт такого ума и хитрости. — А вы уверены, что сможете уговорить Шоуберга приехать? — Господин мой, я постараюсь, я все сделаю, чтобы вам угодить, — обещала Бригитт. — Ну, что ж, так и поступим, — не то, что бы эта затея ему нравилась. Но после прочитанных писем ничего другого он не хотел так горячо. Даже победить горцев не так желал. — Убьем негодяя. Он поднялся. — Убьем, господин мой, — с радостью согласилась Бригитт. Она тоже встала. — Письма пока положите на место, но потом они мне понадобятся, — он поцеловал ее в щеку и пошел наверх. — Спокойной ночи, госпожа Ланге. — Господин мой, а вы разве не в мою спальню пойдете? — спросила Бригитт. Волков остановился на лестнице, поглядел на нее. Красавица стояла у стола с бумагами в руках, и вид у нее был удивленный, растерянный. — Вы же сами сказали, что сейчас у госпожи Эшбахт хорошие дни для зачатия, — ответил он. — Так и есть, запамятовала я, — вспомнила она и сделала глубокий книксен с поклоном. * * * А жена, кажется, делала вид, что спит, и как только он разоблачился и стал к ней прикасаться, так перестала претворяться и стала в обыкновении своем причитать и отнекиваться. Но он был неумолим в настойчивости своей, хоть обладать этой женщиной ему вовсе не было охоты. А ее стоны, причитания и упреки раздражали, вызывали гнев, который ему приходилось гасить в себе, так это бесконечное нытье и гнев его еще и крепкому телу мешали. Но ему нужен был наследник. Ему нужен был наследник и ничего ему не должно стать помехой в этом деле. И кавалер сдерживал в себе злобу, старался не слушать причитания и ругань, старался не видеть слез. Ему нужен был наследник. Все! И пусть госпожа Эшбахт потерпит его общество. Когда дело было кончено, она отвернулась от него и накрылась периной, он тоже не сказал ей ничего, но злоба клокотала в нем. Даже сегодня эта женщина унижала его своими стонами, слезами и нытьем. Даже в малом не могла терпеть она его и выказывала свое пренебрежение мужем, хотя в благосклонности супружеской был ее долг перед Богом и людьми. Больше не было у него к ней никакой жалости, никакого сочувствия. А была эта все еще всхлипывающая рядом баба ему чужда до невыносимости. Так неприятна, что он встал, взял одежду и вышел из опочивальни. А иначе от ярости, он мог бы не сдержаться и разбить ей лицо тяжеленным солдатским кулаком после очередного ее тяжкого проклятого стона или жалостливого всхлипа. Страдалица чертова. Прошел по дому и постучал в дверь покоев Бригитт. Та словно ждала за дверью, стояла уже с лампой в тонкой нижней рубахе, простоволосая, была рада ему. И не собиралась этого скрывать. — Господин мой, — она обвила его рукой за шею, стала целовать. — Погодите, Бригитт, я просто спать пришел, — сказал он. — Конечно-конечно, идите в мою постель, — сразу сказала она и повела к своей кровати. Кровать у нее была узкая, не то, что в его спальне. Красавица была рядом, прикасалась к нему, была она горяча, как печка, жарко с ней было лежать под перинами. Она прислонялась к нему, гладила его по лицу и целовала. И шептала при этом: — Спите, мой господин, спите. Жарко вам, так я откину перину. — Бригитт, — произнес он, перед тем как заснуть. — Что, господин? — Я убью Шоуберга, убью свинью. — И поделом псу, пусть не зарится на чужое, — сразу ответила госпожа Ланге. — А то он, небось, ваше поместье уже под себя примеряет. — Ты уж уговори его, чтобы он приехал. — Уговорю господин, уговорю, они с Элеонорой мне верят. Не волнуйтесь, спите, мой господин.