Глава 29 Следующим утром, едва завтракать сел он, прибыл гонец из Ланна. Кто ж мог ему прислать гонца из Ланна? Простой бы человек так почтой бы послал письмо, а тут гонец. То мог быть только один человек. Конечно, письмо было от архиепископа. Писано, естественно, не его рукой, но оттиск был от его кольца: Возлюбленный сын мой, ведаю я о деяниях ваших, знаю, что преуспеваете вы в них, так как слава ваша и до нас доходит, и вижу я в этом промысел Божий и молюсь за вас ежедневно. Бейте и дальше псов безбожных, что с гор своих поганых ересь несут, да укрепит Господь ту руку, что меч карающий сжимает. Храни вас Бог, сын мой. Жалею я лишь об одном, о том, что позабыли вы о просьбе моей. Жаль, что о купчишках моих нерадивых вы не вспоминаете, а пока вы о них не помните, они и обо мне не помнят. А мне нужно, что бы помнили они, кто их покровитель. Видно, архиепископ опять нуждался в деньгах, а купцы юга Фринланда сверх положенного давать ему не желали. И для этого Волков должен был грабить их, чтобы они побежали к курфюрсту своему искать защиты, побежали с подарками. Только вот кавалеру сейчас было не до фринландских купцов. Только их ему сейчас недоставало: с герцогом едва-едва разобрался, а уже горцев ждать надо, к ним, проклятущим, готовиться, а тут еще купцами архиепископа займись. И не известно, как еще на это посмотрит этот грубиян фон Финк, а то ведь и войной пойдет. И будет у Волкова не только два врага на севере и на юге, а еще и третий на востоке появится. Случись нужда, ему и бежать тогда некуда будет. Он поднял глаза от письма и заметил, как на него смотрит Бригитт. Смотрела она с заметной тревогой. Рыжая красавица, видя, что письмо его озадачило, есть перестала, сидела замерев. И впрямь волновалась за него. Даже госпожа Эшбахт, что к его делам и к нему самому равнодушная, и та не ела, тоже смотрела на мужа. — Мария, — крикнул он, — тарелку человеку поставь. Гонец, садись, ешь. Увалень, монаха найди. — Какого из них, кавалер? — отвечал Увалень, вылезая из-за стола. — Молодого, пусть бумагу и чернила несет. Волков отодвинул тарелку, не до еды ему стало, и госпоже Эшбахт стало не до еды. Она резко поднялась. Волков знал, из-за чего. Знал, что не будет дочь графа сидеть за столом с каким-то гонцом, в другой раз и отпустил бы ее, раз так горда, но на сей раз он сказал жене: — Сядьте, госпожа моя, ешьте спокойно. И тон его так был тверд, что перечить жена не осмелилась. Даже не сказала ничего. Села на место. Хоть и есть уже не стала. А он взялся дочитывать письмо от архиепископа: А мне нужно, что бы помнили они, кто их покровитель. Так вы, любимый из сынов моих, уже напомните им, что без меня им ни радости, ни достатка не будет. Что дни их будут горьки, а торговля скудна. А я уже за вас похлопочу при случае, а молиться и дальше буду ежедневно. Архиепископ Ланна. Август Вильгельм фон Руператль, фон Филенбург, курфюрст Ланна и Фринланда, герцог Фринланда Личной подписи Его Высокопреосвященства не было, только экслибрис — оттиск его кольца. А дальше шла приписка: Бумагу сию по ненадобности сожгите. Волков свернул бумагу, положил ее на стол перед собой. Увидев это, тут же встал гонец и сказал: — Велено мне напомнить вам, что бы вы исполнили то, что в конце письма писано. — Не волнуйся, ешь, все я сделаю, — обещал Волков. — Только еще раз прочту письмо. Потом он молчал и думал. Архиепископ настаивал на грабежах, но пока кавалер не собирался затевать грабежей. Конечно, деньги ему сейчас очень нужны, очень. Но не слишком ли многого хотел от него знатный поп? Хотел архиепископ и горцам докучать, и герцогу Ребенрее покоя не давать, и купчишек учить уму разуму. И все это Волков должен делать во славу Церкви? Служение Святой Матери Церкви — дело, безусловно, благое, но и у кавалера свои интересы были. И уж ими-то он не собирался пренебрегать. Если попу так надобно, что бы он его купчишек потряс, то пусть и поп ему послужит. Волков смекнул, что тут у него появляется неплохая возможность… Он собирался ею воспользоваться. Брат Ипполит поторопился и принес ему письменные принадлежности, разложил перед ним бумагу, поставил чернильницу, положил три хорошо точеных пера и сел на другом конце стола, ожидая, вдруг что еще кавалеру понадобится. А Волков взялся писать архиепископу ответ. Отец мой и сеньор мой по Господу, рад вашей похвале, как ничему другому не радуюсь, уповаю на заботу вашу и молитву вашу, тем и живу. Все хлопоты только ради вас и затеваю. Все труды и заботы про Святую Матерь Церковь и про вас, отца моего. Просьбы ваши о врагах Матери Церкви я выполняю, дважды уже бил их и у них на земле, и на земле своей. И оба раза бил их с позором, чтобы знали они, что Господь не с ними, а с нами. И рвением своим я уже сеньора своего обозлил, обозлил так, что он за мною присылал добрых людей, насилу от них отделался. И при этом ваш капитан фон Финк брался мне помогать, а за помощь взял с меня серебра премного больше, чем помог. И когда я просил его часть серебра вернуть, так капитан браниться стал грубо. Обиды говорил, как пьяный простолюдин, все при людях моих и при солдатах моих, все его лай слышали. Убивать я его за то хотел, да не смог, он человек ваш, только то его и спасло. И теперь мне просьбу вашу никак не выполнить, я уже воюю за вас и за Церковь и с горскими псами, и с сеньором своим. Еще одного врага мне не осилить. Может, вы, отец мой во Господе, найдете управу на капитана своего, тогда я сразу возьмусь ваших купчишек в разумение и уважение приводить. А иначе мне с тремя воевать, так и конец мне будет быстрый. А еще, отец мой, я напомнить вам осмелюсь, монах брат Семион уже писал и вам, и архиепископу Малена о деле канонизации, прошу вас поторопить дело, прошу вас ускорить по возможности причисление невинно убиенного брата Бенедикта к лику святых. Сие очень важно и для меня, и для людей местных будет. Уповаю на заботы и молитвы ваши. Рыцарь божий, Иероним Фолькоф фон Эшбахт Брат Ипполит помог ему запечатать письмо, Волков взглянул на гонца, который уже доедал то, что ему положила в тарелку Мария. — Отдашь господину своему, — сказал кавалер, когда брат Ипполит передавал гонцу конверт. — А на словах скажешь, что я тотчас исполню его просьбу, как только он урезонит человека своего. Но только я точно должен знать о том, что человек тот мне больше не помеха. — Передам слово в слово, — обещал гонец, вставая из-за стола. А еще Волков подумал и решил, что жечь письмо архиепископа не будет, пусть полежит пока. Он положил его в сундук, не в большой сундук, где обычно хранил мешки с серебром, а в малый, заветный, к стеклянному шару и золоту. У этого сундука был хитрый и надежный замок. За него он был спокоен. Да, пусть письмо полежит пока… Мало ли что… Едва он ушел, как Волков оглядел стол, словно ища чего-то и не находя. Потом сказал: — У нас никогда не бывает риса. — Риса? — с удивлением спросила Бригитт. — Да, никогда не бывает риса. Я, когда воевал на юге, часто ел рис. — Ну, да, рис вкусен, — согласилась рыжая красавица. — И никогда у нас не бывает кофе, вы пили когда-нибудь кофе, госпожа Ланге? — В доме графа подавали кофе как-то раз, но он никому не понравился, — ответила Бригитт. Госпожа Эшбахт же смотрела на него с интересом, ей этот разговор был любопытен. — А я люблю кофе, — заговорил Волков, явно вспоминая что-то приятное, — при осаде Фрего мы на полгода стали в одном городке на зимних квартирах, там был маленький порт, а в этом порту таверну держал один мавр, там сарацинские купцы все время варили кофе, у них я к нему привык. К нему и к рису, тушеному с сарацинскими специями. — Рис еще есть можно, коли совсем голодна, — скривилась Элеонора Августа. — А кофе… так это пойло, что пить невозможно. Горькое и терпкое, словно отвар коры дуба, что в детстве лекарь от хвори в животе мне давал. Только маврам да грубым солдатам оно может прийтись по вкусу. — Одна госпожа подавала его с сахаром и сливками, это было вкусно, — продолжал Волков, не замечая слов жены. Он уставился на Бригитт. — Госпожа Ланге, прощу вас взять на себя управление домом, так как госпожа Эшбахт сильно занята своим вечным рукоделием. Бригитт с удивлением перевела взгляд с него на Элеонору Августу, не решаясь дать согласия. Элеонора скривила губы, она была зла и не скрывала этого. — Госпожа Ланге, — продолжал кавалер, — Мария старается, но она не может управлять домом, она из мужиков, ей управлять благородным домом не под силу, а вам под силу. Отчего же вы не соглашаетесь? Бригитт встала, сделал книксен с поклоном и ответила, все еще поглядывая на Элеонору Августу: — Как пожелаете, господин Эшбахт. Отказаться я не смею. Для меня служить вашему дому — честь. А не соглашалась я оттого, что боялась, что не справлюсь. — Кто ж справится, если не вы? — произнес с улыбкой Волков, он полез в кошель и достал оттуда золотой, положил его на край стола, — приступайте немедля. Я хочу, что бы в доме у меня были специи, рис, кофе и сахар. Хочу пить кофе по утрам, узнайте у купца, как его варят. — Да, господин Эшбахт, — Бригитт снова сделала книксен и взяла со стола монету, — отправлюсь в город сейчас же. — Только экономьте мои деньги, госпожа Ланге. — Буду беречь их, — обещала Бригитт. — Кстати, езжайте не на телеге, на карете езжайте. — сказал кавалер, когда Бригитт уже поворачивалась, чтобы идти. — Возьмите с собой Увальня. — На карете? — возмутилась Элеонора Августа. Она не была довольна всей этой затеей, а уж то, что госпожа Ланге еще и ее карету возьмет, так это вовсе был вздор! Наглость! Она стала говорить с жаром и с гонором. — Это моя карета! Я не дозволяю ей ездить на моей карете, с моими лошадями и с моим кучером. На телеге поедет! — Нет, — спокойно и холодно отвечал ей ее супруг, — она дом мой представлять будет и имя мое. И поедет она на карете, а вы не будьте так жадны, не то в следующий раз сами на телеге поедете, госпожа сердца моего. Элеонора вскочила, что-то хотела сказать, но Волков жестом прерывал ее: — Будет вам, прекратите оспаривать мои слова, я хозяин Эшбахта, а вы жена моя. И всегда тут будет по-моему. Вы упрямством своим и дерзостью только позорите себя. Элеонора Августа ответила невежливым, почти невидимым кивком ему, повернулась и пошла из обеденной залы, она была зла. А вот госпожа Ланге была оживлена и едва могла скрывать радость. Она пошла на конюшню, чтобы отдать распоряжение запрягать карету и седлать коня вместе с Увальнем, хоть тот и один мог управиться. Волков остался сидеть за столом. Мария с помощницей стали убирать со стола, а к господину пришел Еган говорить о делах, и о том овсе, что у них остался, что до следующего урожая его может и не хватить с такими расходами. А когда госпожа Ланге спускалась сверху, уже облачившись в дорожный плащ, она украдкой показала кавалеру бумагу. Всего на мгновение мелькнула в ее руке бумага и исчезла под плащом, но кавалер знал, что это.