— Нет, пойду я. Просыпаться я должен в постели с госпожой Эшбахт, чтобы не было кривотолков ни у холопов, ни у людей. — С госпожой Эшбахт, значит? — вдруг со злой издевкой спросила она и улыбнулась. — Может, вы и храбрец, как о вас сказывают, может, и воин искусный, да только не видите того, что под носом у вас. Слепец вы. — И что же под носом у меня? Чего я не вижу? — недовольно спросил кавалер. — А то, что со змеей вы в постели просыпаться хотите. Волков только пренебрежительно рукой махнул, этот бабий вздор слушать ему не очень-то хотелось, он снова стал сапог искать возле кровати во тьме. Тут она вскочила, хоть и темно в покоях, а видно волосы ее пружинами, спиралями вьются вокруг стройного стана, даже в тусклом свете пламенеют дорогой медью. Движения ее быстрые, ловкие, стала в одежде своей копаться и достала оттуда клочок бумаги: — Вот, хотела вам отдать, еще когда приехала, да вы заняты были со своими офицерами, не подступиться. Да и Элеонора меня от себя не отпускала. Бригитт протянула ему бумагу. — И что это? — Волков взял, но не разворачивал. Смотрел на красавицу, у которой из одежды были лишь рыжие вьющиеся волосы. Бригитт схватила лампу и поднесла ее к нему, сама примостилась рядом, подбородок положив ему на плечо: — А вы прочитайте. Он развернул лист. Лист был исписан самым мелким почерком почти полностью, в письме было много помарок и ошибок. Голубка моя сизокрылая, дня не проходит, что бы ни помнил я вас, арфа мне грустна и лютня мне не мила. Не беру их в руки, а коли беру, так только печальные мелодии родятся у меня. Граф просит веселить его за обедом новыми стихами, а у меня только грустные выходят. И все из-за того, что вас, госпожа сердца моего, рядом нет. Плачу я ночами и не сплю, вспоминая те ночи, что были вы со мною рядом. Как подумаю я, что волею судеб отданы вы в чужбину, человеку свирепому и злому, который рыцарство свое вымучил лишь грубостью и жестокостью, как страдаете вы там, среди злых, грубых и низкородных людей его, так сна лишаюсь я сразу. А как вспомню я, что берет он вас в постели без любви и ласки, а только лишь грубостью и правом мужа, так я вскакиваю и от ярости и стоять не могу, хожу по покоям из угла в угол, хочу пронзить ему сердце тут же. Волков оторвался от письма, посмотрел в темноту взглядом тяжелым и мрачным и сказал: — Ишь, какой! Прямо сердце пронзить хочет. И продолжил чтение. И нет у меня мысли иной, как освободить вас от грубого человека. И освободить ценою любою. Как счастливо тогда мы зажили бы. Каждый бы день мог я ваши руки в своих руках держать, каждый день мог глядеть бы в глаза прекрасные ваши, и не было бы счастья для меня большего. Если вы так же страдаете, если вы жить не можете без меня, как я без вас, так напишите, готовы ли вы. И буду я думать, как освободить вас от грубого мужа вашего. Живу с помыслами только о вас, и в сердце у меня только вы. Вечно ваш, Леопольд фон Шауберг Волков оторвал глаза от бумаги и поглядел на госпожу Ланге. Она сидела рядом с ним с видом гордым, ждала похвалы, но он не торопился ее хвалить: — Так вы не отдали Элеоноре Августе это письмо? — Отдала, она уже сожгла его при мне, но перед тем, как отдать письмо, я распечатала его и переписала, это я писала. — Распечатали? И она не спросила у вас, почему сургуч сломан? — Спросила, я сказал, что неловка была, когда письмо прятала под корсет. Она мне поверила, — отвечала госпожа Ланге. Волков отвел ее спиралями падающие волосы от лица, поцеловал в висок. Погладил по спине и по заду. Похвалил ее: — Вы не только красивы, вы еще и умны, Бригитт. Хотя он не был уверен, что письмо это она не написала сама, не выдумала его, он ею был доволен. Очень доволен. Кажется, она была ему предана, как говорится, и душой, и прекрасным телом. Она улыбалась от удовольствия. — И что решила госпожа Эшбахт, ответ она ему уже писала? — продолжил Волков, вновь начиная читать текст. — Элеонора, хоть и глупой кажется, да не так глупа, — сказал Бригитт. — Элеонора знает, что если вас извести раньше, чем у вас наследник родится, так феод будет опротестован и вернется в домен герцога. — Это она вам сказал? — спросил Волков, отрываясь от чтения и задумываясь. — Она, — кивала госпожа Ланге. — И тогда она останется без поместья. Прежде, чем вас изводить, нужно ей наследника родить. Законного. Тогда и поместье будет ее, будет принадлежать вашему сыну по праву сеньората, ваш наследник станет вассалом герцога по наследству, а уже она может выходить замуж за кого захочет, и будет госпожой Эшбахта до совершеннолетия сына. — Вот оно, значит, как, этот шут собирается стать господин Эшбахта? — Волкова начинала заливать ярость. Он стал еще мрачнее, голос его стал холоден, а слова были словно тяжелые камни. — И как же он собирается меня извести, на поединок позовет? Неужели не побоится ссору затеять? — К чему это ему, — Бригитт едва не засмеялась, — не дурак же он, все о вас знают, что сильны вы, зачем ему рисковать на поединке, ему поместье нужно ваше, а не помереть. — А как иначе, войной пойдет? — не понимал кавалер. — Где денег на людей возьмет? — Вы все по себе людей считаете: поединок, война! — с укором отвечала ему Бригитт. — говорила уже вам, вы как дитя малое, когда это Малены на поединках дрались, вся земля Ребенрее собрана ими браками выгодными, да убийствами подлыми. Отравят они вас, просто отравят. Вы и знать не будете, когда и кто вам яда в стакан кинет. «Верно! — Волкова как осенило. — Верно-верно, и епископ про семейство Маленов говорил, что они отравители старинные». Он поднял на нее глаза и сказал: — Знаю я, кто яда мне в стакан кинет. — Да, — сказал Бригитт, — я тоже знаю, сама она на такое не пойдет, — она обняла его за шею, — мне поручит. — Тебе, — согласился Волков. — Больше некому. — Я лучше ей кину, — сказала она спокойно. — Никто никому яда кидать не будет, — произнес он строго. — Нет, не опущусь я до яда, не допущу я, что бы в моем доме травили кого-то, тем более мою жену. Нет, невозможно сие. — А что же делать будем? Будем ждать, пока она сама решится? — Нет, сделаем то, что вы сначала предлагали. — А что я предлагала? — спросила Бригитт. — Вызовете его сюда, а тут я его убью. — Может, так и хорошо будет, — как-то нехотя согласилась Бригитт. — Заманите его сюда, надо придумать только, как мы это сделаем. — Придумаю, — отвечала госпожа Ланге и заговорила быстро, с озабоченностью в голосе. — Только убейте его как пса, на поединок не зовите, не достоин он, отравитель и вор он, раздавите его как вошь. Не нужно с ним благородным быть. — Ладно-ладно, — обещал ей кавалер, обнимая красавицу и целуя ее в губы, — а что вы за помощь и преданность хотите? — Чего хочу я? — сразу оживилась Бригитт. — Так со мной спать ложитесь, вот чего хочу я. И пусть все о том знают. — Нет, этого не просите, другого чего хотите? Она сразу, вроде, и расхотела просить, сидела, чуть от него отвернувшись. — Ну, неужто другого ничего нет, что вам хотелось бы? — он продолжал гладить ее по волосам. — Платье хотела, в городе видела, да дорого оно. — Сколько стоит? — Из зеленой парчи оно, с лифом из атласа зеленого, который расшит бисером и жемчугом мелким, красивое это платье очень. Мне к лицу будет. — Сколько стоит? — повторил он. — Просит подлец-портняжка за него семнадцать талеров. Думаю, за пятнадцать уступит, — ответила Бригитт. Волков встал. «Чертов портной, и вправду подлец, такие цены заламывает, слыхано ли дело, женское платье за целое стадо коров продавать». Он нашел на полу свой пояс с кошелем, достал оттуда гульден, подошел и протянул его Бригитт. Он и заметить не успел, как она быстро схватила золотой, словно кошка лапой сгребла, секунду, меньше даже, подержала его пред глазами и спрятала в кулачке, сидела теперь счастливая. Он нагнулся и поцеловал ее, сказал: — Вот, гульден меньше, чем за восемнадцать талеров, не отдавайте. Вы, конечно, большего стоите, но пока я вам большего дать не могу. Бригитт, кажется, была горда. Мало когда и мало от кого слышала она такие слова в своей жизни, а может, и никогда не слышала. Когда он пришел в покои, жена, конечно, давно спала. Он взял лампу и подошел к ней, стал рядом, смотрел и думал, как эта женщина, которая со своим любовником замышляет его извести, может так спокойно спать.