* * * К вечеру того же дня он оставил солдат, что еще тащились по оврагам и кустам, на попечение офицеров, а сам к сумеркам был уже дома. И не только желание побыстрее лечь в нормальную постель двигало им, у него к вечеру начала болеть шея. Чертов горец со своим моргенштерном, будь он проклят. Еще и нога напомнила о себе, куда же без нее. В общем, когда доехали, Максимилиану и брату Ипполиту пришлось помогать ему слезать с коня. * * * Полный дом женщин ждал его. Сестра, госпожа Ланге, племянницы и даже служанка Мария — все ему были рады. Госпожа Ланге так и вовсе прослезилась вместе с сестрой. А племянницы прыгали и лезли к нему, даже старшая. А вот жена едва сказал: — Вернулись, господин мой? — сказала, лицо скривила, словно он в нужник на двор ходил. И больше ничего, взяла вышивку свою и стала дальше рукодельничать. Да и черт бы с ней, но как ни странно, Волкову, почему-то хотелось, чтобы она узнала о его победе, посочувствовала его страданиям от ран и тягот. Но этой женщине, что была его женой перед людьми и Богом, было все равно. — Мария, вели мне воду греть, — сказал кавалер и, тяжко хромая после долгой дороги, пошел наверх, — одежду приготовь. — Господин, — ужин еще теплый. — Сначала мыться. После мытья и мазей монаха ему чуть полегчало. Сел он есть, племянницы стали его расспрашивать про злых горцев, про то, как он рану получил. Все его слушали, даже дворовые пришли и толпились в проходе, желая хоть краем уха услышать, как дело было. Но Волков больше шутил, смешил племянниц, пока не припомнил, что ему какой-то святой помог горцев победить. Как про святого он заговорил, так сестра его Тереза вспомнила: — Брат мой, так к нам тоже святой приходил сегодня поутру. — Ах, да! — тоже вспоминала госпожа Ланге. — Конечно, был у нас утром святой человек, отшельник местный, вас спрашивал. Но мы сказали ему, что вы на войну пошли, так он за вас молился. — А что он сказал, зачем приходил? — Говорил, что дело ваше знает, — вспоминала сестра. — Про само дело ничего не сказал. — Да, так и сказал, — добавила Бригитт. — говорил, что дело ваше знает, говорил, что Бога молил и тот послал ему откровение. Это была хорошая новость. Да, хорошая. Если бы ему удалось после своей победы над горцами еще и зверя изловить, то герцогу пришлось подумать, прежде чем проявлять свою немилость к нему. — Не сказал, куда ушел или когда придет опять? — спросил Волков после некоторого раздумья. — Ничего не говорил, — сказала сестра. — Ничего, — подтвердила госпожа Ланге. — Максимилиан, завтра, если силы будут, съездим к нему, и шлем мой возьмите, завезем его кузнецу, он хвастался, что все может починить. Посмотрим, не врал ли. — Да, кавалер, — ответил Максимилиан. Волков отодвинул тарелку и взглянул на жену. Она сидела за столом, далеко ото всех, сидела, уткнувшись в свою вышивку, вид у нее был такой, будто все, что происходит, ее совсем не касается, ей не интересно. Не хотелось кавалеру ее трогать, опять начинать домашнюю склоку с воем и руганью, но ему был нужен наследник. Очень нужен, и он сказал: — Госпожа моя, не соблаговолите проводить меня в спальню? Элеонора Августа подняла на него глаза, и он подумал, что вот-вот закричит она, браниться начнет, так яростен был ее взгляд, но она встала, кинула свое рукоделие на стол, еще раз поглядела на него с явным презрением и пошла по лестнице в спальню, подобрав юбки. И хоть болела у него нога, и хоть в затылке как шилом ворошили, дело он свое сделал. Ну, слава Богу, хоть обошлось все без слез и ругани. Только со злостью и брезгливостью на лице жены. Ничего, ради наследника он готов был терпеть. * * * Еще не рассвело, еще Мария завтрак не подавала, как пришел Еган. Сел за стол, ждал, когда кавалер помоется. Болтал с его племянницами. — Ну? — спросил его Волков, видя, что управляющий не просто так пришел. — Купчишки волнуются, — заговорил Еган, — все знать хотят, когда мы им зерно возить начнем. Волков задумался, вытер лицо большим полотенцем. Дворовая девка помогла ему надеть сапоги, брат Ипполит осматривал ему рану, смазывал ее какой то вонючей мазью. Как он закончил и сапоги были надеты, кавалер спросил: — Думаешь, что к Рождеству цена будет в половину больше от нынешней? — А тут и думать нечего, в половину, а то и вдвое. Так завсегда было, если урожай не шибко большой вышел. — А сколько ты с купцов денег собрал? — Сто девять монет набрал. Волков помолчал, а после сказал с уверенностью: — Возвращай им деньги. — Возвращать деньгу? — удивился управляющий. — Будем цену ждать, — сказал кавалер и пояснил, — траты у меня большие, очень большие, мне сейчас каждый талер дорог. — Обозлятся, боюсь. Прождали ячменя да ржи четыре дня, а зря, — раздумывал Еган. — Ничего, кто особо злиться начнет, так позови кого-нибудь из ротмистров, что бы усмирил. — Хорошо, так и сделаю, — Еган встал. — Побегу. — Может, поешь? — предложил кавалер. — Так я еще до петухов завтракал, — сообщил управляющий, — побегу, нужно поле посмотреть, кажется, уже пора озимые пахать. * * * Зато Сыч поесть не отказался, уселся за стол и, шмыгая носом, сказал: — Экселенц, вы, вроде, обещали мне долю с ярмарки, говорили, что доля моя будет как у сержанта, если я про горцев все выведаю, — он улыбался, весь сиял, мол, я все выведал, деньгу давайте. «Хорошо, что зерно не отдал за бросовую цену», — подумал кавалер и со вздохом полез в кошель. Он молча отсчитал Сычу шестьдесят талеров, конечно, это было намного меньше, чем получил старший сержант, но Фриц Ламме был и этому несказанно рад: — Вы мои дорогие! — сгребал он со стола талеры. — Идите к своему старику. Давненько у меня столько серебра не было. — Ты их все-то не пропивай, и на баб не спускай. А то оставишь все в новом трактире. — Да разве столько можно пропить, — говорил Сыч, пряча деньги за пазуху, — нет, все не пропью, спрячу. А пропью немного, малость самую, — он, кажется, уже предвкушал веселье с вином и кабацкими девками. — Ты ешь, разулыбался он, — сказал Волков, — со мной поедешь. — Куда? — сразу перестал улыбаться Фриц Ламме, видно, планы его рушились. — К монаху, к отшельнику, был он вечера тут, меня ждал, говорил, что дело решил. Думаю, это он про зверя. — Ну, ладно, поедем, поговорим со святым человеком, — согласился Сыч нехотя, и полез в кашу ложкой. * * *