Хоть и уставал он сильно, но спал плохо, из-за ноги и плохого места для сна. Заказал себе покои над кухней, чтобы не мерзнуть, так еще хуже получилось. Пока тепло было — нога спать не давала, как нога к утру успокоилась, так на кухне что-то жарить стали, не спалось мерзавцем, ни свет ни заря. Весь чад, вся кухонная вонь, вся утренняя ругань у него в покоях была. Особенно донимал злобный повар с визгливым голосом, распекавший поваренка. Кавалер уже подумывал встать да пойти убить урода, да сил не было. Заснул кое-как, а уже вставать скоро. * * * Седой капитан фон Финк вовсе ему рад не был. Старый вояка смотрел на Волкова как на досаду и хлопоты. Ему и так было хорошо, а тут под вечер в Эвельрате появляется человек, которого капитан и знать не хочет, весь грязный и пропахший конем, да еще злой и невежливый. И еще начал от него чего-то требовать. Конечно, капитан знал его, кто ж этого господина в верховьях Марты не знал. Уже заявил этот новый Эшбахт о себе. Только и разговоров по всей реке, что о нем, о суматошном. То ярмарку ограбит, то побьет кого. Капитан знал его, и еще в первую встречу этот господин капитану не понравился. Мало того, что сам создает на реке суету, раздор и войну, так теперь еще и его в это дело тащит. Нет, не хотел капитан ни сам в кутерьму лезть, ни людей своих давать. А Эшбахт настаивал, перед носом старого капитан бумагой тряс: — Вот, письмо от архиепископа, читайте, капитан, вот оттиск его кольца, вот печать его канцелярии на сургуче, или и печати не верите? Капитан вздыхал, все это он еще читал, когда этот Эшбахт каких-то бродяг вел в свои земли через его края. Все он в этой бумаге помнил, только не хотел он лезть в эту суету. — И сколько же вам людей надобно? — нехотя спрашивал фон Финк. — Да сколько есть, дайте хоть двести человек. — О! — фон Финк сделал горестное лицо. — Где же их столько взять? У меня столько по всем гарнизонам не наберется. — Архиепископ говорил мне, что у вас три сотни людей, не считая арбалетчиков, — врал Волков. — А вы говорите, что у вас и двух сотен нет. — Да, когда же такое было? Не было такого никогда, — искренне удалялся капитан. — Слыханное ли дело, триста человек! Да еще арбалетчики. Нет у меня столько людей, а те, что есть, все по гарнизонам стоят, по всему Фринланду, их собирать — так неделя понадобится. — Так собирайте тех, что рядом, хоть пару сотен людей. — Да и то у меня не получится, ни телег сейчас для обоза нет, ни лошадей. — Я напишу архиепископу, что помощи от вас в нужный момент не дождался. — Да уже пишите, что же делать, видно, пора мне на покой, — смирено отвечал старый капитан. Да, оставался последний способ убедить капитана. Волков еле сдержался, чтобы не дать ему в морду, но выдохнул и сказал: — Двадцать талеров вам, по десять вашим офицерам, по пять сержантам, и всем людям, что пойдут, по талеру. И все только за то, чтобы постоять да покрасоваться. Вам и меча обнажать не придется. По пять монет сержантам — это было очень щедро, но по-другому тут, видно, не получалось никак. Мало того, говорил он это громко, так как в приемной капитана сидели два сержанта, они должны были слышать то, что предлагал Волков. И офицер, сидевший тут же, тоже слыхал про десять талеров. Двести пятьдесят монет могли сыграть свою роль. Да, столько серебра у него не было, и кавалеру пришлось бы уже залезать в свое золото, чтобы расплатиться, но по-другому с этим капитаном никак не получалось, и своего сеньора архиепископа он, кажется, не очень боялся. Денег было очень жалко, но Волкову нужны были люди, позарез нужны. Тут офицер, сидевший у стены и молчавший до сих пор, встал, подошел к капитану и сказал тому что-то на ухо. Капитан сначала поморщился, потом махнул на офицера рукой и произнес: — Так с кем вы затеяли кутерьму, не с горцами ли? — Нет, придет человек от герцога меня брать, вы просто постоите рядом под моими флагами и все. — И все? — переспросил фон Финк. — И все! — ответил ему Волков. И тут вместо капитана сказал его офицер: — Триста пятьдесят монет, и двести солдат и тридцать арбалетчиков будут у вас под вашими знаменами. И мы готовы будем даже подраться за вас немного, если речь идет не о горцах, конечно. — Триста пятьдесят? — произнес кавалер задумчиво. Эти мерзавцы его просто грабили. Но делать было нечего. — Ладно, но я хочу, что бы уже завтра утром ваши люди вышли из Эвельрата. — Нет, — сказал офицер, — выйдем в полдень, быстрее не собраться. Но уже к утру будем в Лейденице, а к обеду будем на вашей стороне реки, у ваших амбаров. — Хорошо, — произнес кавалер. — Да, но мы бы хотели половину получить вперед, — продолжал офицер, и капитан, слыша его требование, качал согласно головой. — Хорошо, — произнес кавалер и полез в кошель. Хорошо, что помимо серебра, что он забрал у брата Семиона, он прихватил еще и своего золота, иначе ему бы не хватило. * * * Соврал этот офицер, немного, но соврал, к обеду не вышли солдаты из Эвельрата, а только стали собираться у западных его ворот. И то были не все обещанные, а всего лишь сто семьдесят семь человек. Волков ждать не мог больше, офицера оставил ждать остальных, а сам с капитаном фон Финком и с теми, что собрались, пошел на запад, к Лейденицу, к переправе. Солдаты были не очень, даже похуже, чем у Бертье и Рене, и уж совсем нечета людям Брюнхвальда, но сейчас это никакой роли не играло. Доспех был так себе, оружие так себе, ленивые они были. Как ни понукал их капитан, плелись они шагом неторопливым, словно не боялись совсем своего командира. И, конечно же, до ночи они к Лейденицу не попали. А дошли туда только к обеду следующего дня, где Волкову опять пришлось платить, он уже оплатил этой куче народа обед и ужин, так еще за переправу людей с него лодочники взяли шесть талеров! Чертова война, никаких денег на нее не хватит. К вечеру этого же дня они пришли в Эшбахт, где их уже ждали Брюнхвальд, Рене, Бертье и сержант стрелков, Вильгельм из Ланна. Все были при людях. Лагерь, который пришлось разбить на холмах, что лежали восточнее Эшбахта получился весьма внушительный. В этот же вечер Волков позвал к себе Карла Гренера и Увальня, у этих двоих еще были силы, сказал им: — Господа, вы оказались выносливее иных, еще и места вокруг хорошо знаете, поэтому вас пошлю. Поедете на север, в сторону Малена, туда, где кончается моя земля, начинаются холмы. Надобно мне знать, что из Малена ко мне вышел отряд, как увидите его у моих границ, так скачите ко мне. Лошадей возьмите новых, наши уже ноги едва переставляют, припасов возьмите на два дня, более не потребуется, думаю. Езжайте немедля. Хоть и устали оба молодых человека, но от задания никто не отказывался, даже и не попросили ничего, сказали: — Выполним. И ушли. Только после этого он поехал домой, в новый дом. С коня едва слезть смог, Максимилиан помогал, как всегда. На ногу не ступить было. Останавливаться приходилось, от боли зубы стискивал и сопел носом, чтобы дух перевести. Так и шел к дому, поддерживаемый Максимилианом. Было уже поздно, дворня вся спала уже, жена не вышла его встречать, лишь Мария хлопотала у плиты, стряпая ему ужин, да госпожа Ланге помогала Марии покормить господина. Еле до кресла дошел, что во главе стола стояло. Госпожа Ланге стала помогать ему тоже. Так вдвоем они с Максимилианом довели его до кресла. И ничего, он помощью женщины не брезговал, не до того ему было. Украдкой, когда Мария не видела, она обняла Волкова и как уже делала, поцеловала его в висок и в небритую щеку. Провела рукой по волосам его. И, кажется, все равно ей было, что на нем дорожной грязи слой толщиной в ноготь и что дурной запах от него, резкий запах нестираной одежды, запах его пота и коня. Все равно целовала она его. И не по просьбе, не по велению, а по желанию своему. Он ел, а Бригитт сидела рядом, подливала ему вина и смотрела на него, хоть и знала, что он этого не любит. От еды, а скорее всего, от вина, на мгновение усталость ушла, и ногу больше не крутило, видно, от покоя. Он поймал ее за руку, оглянулся, не видит ли Мария, та возилась у бадьи с посудой, не смотрела на них. Он потянул к себе, она послушно встала рядом, а Волков обнял ее за талию, потом и к заду руку опустил. Бригитт покраснела, как краснеть умеют только рыжие (и шеей, и ушами, и лицом), улыбалась виновато да поглядывала в сторону кухарки. А он нагнулся, зацепил подол ее платья и стал его задирать вверх, ведя туда же и руку, и как поднял руку выше ее колен, в том месте, где кончались ее чулки, так она встрепенулась, как будто вспомнила что. Руку его оттолкнула, подол одернула и расправив юбки, сказала негромко: — У супруги вашей сейчас дни для зачатия лучшие, к ней ступайте. — Да к дьяволу ее, даже не вышла встретить мужа, спит пусть, — отмахнулся он и снова попытался схватить за юбки. Но Бригитт не далась, была, вдруг, строга с ним: — Нет, все только и говорят, что наследника у вас нет, что наследник вам нужен, так идите и делайте его. — И кто же это говорит? — поинтересовался Волков. — Все! И офицеры ваши первые так говорят. Идите к жене, а как у нее лучшие дни пройдут, так ко мне будете ходить. Я подожду вас. При этом госпожа Ланге сама, не брезгуя черной работой, стала убирать со стола посуду за ним, этим сообщая ему, что разговор закончен. Она была права, конечно. Он поймал ее руку, милую, тонкую руку в редких светлых веснушках, и поцеловал ее. Она потом руку забрала и понесла посуду к Марии. А он поднялся и тяжко хромая пошел по лестнице наверх, в опочивальню. Комната была не заперта. На тумбе у стены тонкой желтой ниточкой горел ночник. Он подошел к кровати и стал глядеть на жену. Только голова видна из перин. Нет, не Брунхильда и не Бригитт. Спит курносая, щечки пухлые, волосы сальные из-под чепца торчат, рот открыт, храпит еще. Нет, не Бригитт и не Брунхильда. Но поместью нужен наследник, он сел на свою половину кровати, стиснув зубы, стянул сапог с больной ноги, отдышался, снял второй, снял шоссы, панталоны, и кинув все это на пол, полез к жене под перину. Только он прикоснулся к ней, едва взял ее за грудь, так она проснулась и сразу стала недовольна. Сразу голос у нее был обижен: — Да что же вы будете опять меня! — Потому что вы мне жена, а я только что приехал, вот и бужу я вас, — отвечал он, стараясь задрать ей ночную рубаху, — и не будь у меня нужды, так я бы вас и не будил. А она, придерживая свою ночную рубаху и крепко сдвигая ноги, отвечала ему раздраженно: — Господи, да когда же вы меня оставите в покое? — Извольте исполнять свой долг, — зло сказал кавалер. — Оставьте же меня, от вас смердит конюшней, словно с конем лежу в кровати, — хныкала Элеонора Августа. Она стала еще и сопротивляться ему, вырываться, словно он был ей не муж, а чужой мужчина. Он устал, не мыться же ему идти сейчас, сил у него больше не осталось. Он оторвался от жены и лег на спину. Значит, конем он смердит? Ну, а чем еще должен пахнуть рыцарь, как не конем и кровью? Вы, госпожа Эшбахт, не за царедворца выходили замуж. Уж не помадами муж ваш должен пахнуть! Да и черт с ней, с этой дурой. Пусть спит. Завтра он помоется, и пусть она хоть что-нибудь попробует ему возразить на его законные требования. Он закрыл глаза и сразу уснул. Первый раз за последние четыре ночи он заснул по-настоящему крепко. Глава 23 Завтрак он проспал, приходили его будить к столу, да он гнал всех прочь, так не высыпался за последние дни, что сейчас встать не мог.