Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален, молодой граф, встретил кавалера и его людей с лицом, не выражающим ничего. В лице его читалась скука, а может, даже и брезгливость. Но ее молодой граф все же старался прятать. За этим постным выражением лица он пытался скрыть то, что Волкову было понятно еще с первых встреч с ним — граф терпеть не может своего нового родственника. Но пока Волкова это не волновало. Сейчас его волновал только гауптман Фильшнер. — О, да вы обзавелись свитой, дорогой родственник, — без поклона, не скрывая язвительности, спросил молодой граф, когда встретил Волкова и его людей в одном из коридоров замка. Он стоял с одним из своих приближенных и разглядывал молодых господ из свиты кавалера. — Да, господин граф, — Волков поклонился ему, все его люди тоже стали кланяться. — Времена нынче тяжелы, враги лютуют, сеньоры раздражены. Приходится окружать себя смелыми юношами. — Сеньоры раздражены? — молодой Теодор Иоганн улыбнулся. — Так, не пренебрегай вассалы своим долгом повиновения, может, и сеньоры бы не были злы? Как вы считаете, брат? — Может быть. Может, вы и правы, — отвечал Волков, которому этот разговор был совсем не нужен, — извините, брат, спешу повидать свою сестру перед дорогой. — Отъезжаете, брат? — уже вслед ему спрашивал родственник. — Совсем ненадолго, совсем ненадолго, брат, — на ходу отвечал кавалер. Брунхильда еще, кажется, пополнена, но как ни странно, полнота ее не портила, лицо молодой женщины, и так всегда красивое, стало еще более выразительное. А когда она увидала его, так и еще вспыхнула краской и красотой, она кинулась к нему на шею, не стесняясь сидевшего у камина мужа. Обняла так крепко, словно у нее были руки мужа, а не прекрасной женщины. Обняла прямо за рану на шее, ему пришлось зубы стиснуть, чтобы не зарычать от острой боли, но ничего, стерпел, а она вдруг заплакала ему в ухо. — Сестра моя, да что с тобой? — заговорил он, пытаясь освободиться от ее рук и заглянуть в глаза. — Отчего ты плачешь? — Ничего-ничего, — говорила она, выпуская его, — сон видала дурной про вас, а тут и вы приехали. Значит, не сбудется, значит, все хорошо будет. А граф уже встал от камина и шел к ним: — Моя красавица слезлива стала очень, — говорил он с виноватой улыбкой, — но врачи говорят, что сие бывает у молодых женщин, обремененных в первый раз. А за здоровье сестры не волнуйтесь, кавалер, врачи говорят, что не видели еще такой крепкой здоровьем женщины. Брунхильда уже вытирала слезы, кажется, успокаиваясь: — Как хорошо, что вы приехали, брат, завтрак вот-вот подавать будут. — Не до завтрака мне, — сказал Волков и повернулся к хозяину замка, — я по делу к вам, граф. — Чем же могу вам помочь? — тут же тон старого графа поменялся. Уже не было в нем теплоты и заботы, пред кавалером стоял синьор и вельможа, и тон его стал соответствующий. Волков подумал немного и решил действовать без всякой хитрости, без витиеватых намеков и разговоров вокруг да около, он решил говорить по-солдатски прямо: — Узнал я, что герцог послал за мной капитана, чтобы доставить меня в Вильбург. — И почему-то меня это не удивляет? — улыбался фон Мален. — Чего же вы хотите от меня, крова и убежища? Моего заступничества или посредничества? — Ничего такого, идет сюда капитан Фильшнер… — О, Фильшнер, это хороший капитан, видно, Его Высочество высокого о вас мнения. — И у него есть предписание, чтобы вы, граф, собрали первый призыв ополчения ему в помощь и… Волков не договорил, граф резко перебил его, сделал к нему шаг и, заглядывая в глаза, спросил: — Откуда вам сие известно? — Об этом я вам не скажу, — твердо отвечал кавалер, не отводя глаз. Граф помолчал немного, потом посмотрел на жену, она, кажется, была взволнована тоном, которым разговаривали мужчины, он отошел от Волкова, подошел к ней и сказал ей, беря ее за руку: — Не волнуйтесь, мой ангел, это просто беседа. Мне вообще нравится ваш прямолинейный брат. Ни притворства в нем нет, ни хитрости, да и царедворец он никудышней, грубиян, солдафон. — Он очень добрый, — сказала Брунхильда искренне, чем, признаться, удивила кавалера. — И вы должны, супруг, ему помочь. — Должен? — удивлялся хозяин замка. — Должны, — настояла его жена. — А вы и вправду считаете добрым своего брата, мой ангел? — Вы его не знаете, господин мой, он очень добрый. — Добрый? — граф с большим сомнением покосился на Волкова. — Думаю, что добрый он далеко не ко всем. Фон Мален, не выпуская рук жены, повернулся к кавалеру и спросил: — Так чем же я должен помочь своему горячо любимому родственнику? — Вы просто должны уехать, — произнес Волков твердо, — просто уехать, тогда Фильшнер не соберет нужных людей. — Ему даст город людей, — сказал граф, нисколько в этом не сомневаясь. — Даст, но мало, ему не хватит. Граф, кажется, удивился уверенности Волкова, но продолжал: — У него должны быть деньги, сержанты хорошие при нем будут, а людей он в городе наберет, сколько ему угодно будет. — Не наберет, — все так же твердо говорил кавалер. — Откуда вы знаете? — Ниоткуда, — кавалер поглядел на графа пристально, — ничего я не знаю, просто прошу вас уехать. — Да я только что вернулся из Вильбурга, куда мне ехать? — В Ланн, — вдруг сказал Брунхильда. Мужчины удивленно уставились на нее. — Ангел мой, — произнес граф, — так зачем де нам ехать в Ланн? Мы только что вернулись, да и герцог будет злиться, если я не выполню его предписания. — Ничего, герцог ко мне был весьма расположен, я за вас заступлюсь, муж мой. А ехать нам в Ланн нужно на богомолье, — сразу ответила красавица. — В церкви святого Марка есть икона святой Агафиьи Лиарийской, Блаженной Чадоносицы, так она благостна для всех жен, страждущих понести и уже понесших материнское бремя, все обремененные к ней едут для счастливого избавления от бремени. — Душа моя, до Ланна три дня езды, — поморщился граф. — Неужто у нас в Малене нет какой-нибудь иконы для беременных? — Не хотите, так не езжайте, — сказала Брунхильда твердо, — коли плод мой вам безразличен, сидите дома, я одна поеду. — Ангел мой, конечно, я поеду с вами, — сказал граф и недружелюбно поглядел на Волкова. — Но Ланн этот так далеко. — Велите собираться, — прикрикнула на него Брунхильда. — И велите запрягать карету, после завтрака хочу отъехать. Граф только вздохнул в ответ. А Волков, не скрывая радости, подошел к красавице и обнял ее, прошептал ей на ухо: — Спасибо тебе. — Да нет, то вам спасибо. Не могу тут быть, куда угодно поеду, лишь бы не сидеть здесь. Страшно мне, боюсь, изведут меня тут, — тихо и быстро говорила Брунхильда. — Молодой граф? — Все, все они тут меня ненавидят, кроме мужа, он меня любит. Все, ступайте, брат мой, — она оторвалась от него, в глазах ее были слезы. — Идите, делайте свои дела. Волков поклонился недовольному графу и пошел из покоев. Кажется, и с графом у капитана Фильшнера ничего не выйдет. Не видать капитану дворянского ополчения. Но, как ни странно, теперь он шел и думал уже не о капитане. Теперь он думал о ней, об этой красивой женщине, что оставалась со стариком в большом замке, в котором ее сильно не любили. Глава 22 Так и думая о Брунхильде, он поехал на восток. Ехал быстро. Можно было, конечно, поехать на юг, через Эшбахт, а уже оттуда к амбарам, там переправиться через реку. Но это был крюк, а у него времени не было. Не было совсем, он прикидывал, что капитан Фильшнер уже на подходе к Малену, а может, уже и в городе, и шлет сейчас письмо графу с просьбой собрать ополчение. Поэтому Волков торопился. Нога еще вчера в дороге заныла, к утру, вроде успокоилась, а сейчас опять начала болеть, снова колено выворачивало от быстрой скачки. Волков знал, что это только начало. Уже и шея его не так беспокоила, как нога проклятущая, чем дальше ехал, тем сильнее донимала. Но он не останавливался, пока не доехали до реки. Уже к полудню поглаживания и растирания не помогали, да и много ли разомнешь в ноге, коли из седла не вылезаешь? Тяжелая, бесконечная судорога сводила и корежила ногу, и Бог бы с ней, так она еще доставляла боль. Боль эту терпеть было можно, но не целый же день. Когда, ближе к вечеру, они подъехали к реке, он был бледен как полотно, а его лицо еще и мокрым было от холодного пота, что выступал не от накрапывающего дождя, не от усталости, а от бесконечного и раздражающего нытья в выворачиваемой судорогой ноге. Брод, который им указали, оказался непроходимым из-за дождей, пришлось проскакать еще три мили вверх по реке, к мосту, и только там они переправились во Фринланд. Там же, рядом с мостом, был и трактир. И хоть ему и было очень тяжело, но он улыбался. Очень, очень ему не нравился вид молодых господ, что теперь являлись его выездом. И Максимилиан, и Увалень, и городские господа братья Фейлинги, и даже бравый рыцарь фон Клаузевиц вид имели весьма не парадный. Даже фон Клаузевиц был уставший, запыленный и хмурый. Трехдневные скачки нелегко, совсем нелегко им всем давались. И ноги они уже натерли и седалища, и спины болели у них, и руки. Волков даже про свою боль позабыл, с удовольствием подмечал, что молодые господа, любому из которых он годится в отцы, его старика, ни в чем не превосходят. Ему через пять лет уже сорок исполнится, но он им не уступал ни в силе, ни в выносливости. Единственный, кто из них еще бодр, так это был сын соседа, Карл Гренер. Это от бедности, наверное, Гренеры были бедны, мальчишка рос почти как крестьянин, был так же неприхотлив, может поэтому. А может, пошел в папашу, в вояку. В общем, когда кавалер слезал с лошади, хоть приходилось ему скалить зубы от боли, но вид у него был не самый худший из всех тех, кто заехал в тот вечер в трактир.