Да и кто бы устоял перед ней, кто бы не возжелал ее с ее-то новым видом, видом красавицы редкой. С ее головокружащими зельями, что даже таких стариков, как Отто Лейбус, взволновать могут, с ее знанием и провидением, которые даст ей стекло. Нет такого мужа на свете, кто не покорится ей. Она встала, не доев: — Корова, одевай меня, — крикнула она Уте, — идем в поганый дом, а ты, горбунья, как конюх придет, немедля отправляйся искать мне мандрагору и все, что сказала я тебе. * * * Дожди в городе всем в радость, только сильные дожди могут вымыть из улиц городских смрад, нечистоты и мусор, хоть ненадолго. Даже если это не очень теплые дожди октября, лишь бы посильнее были. Чтобы поток воды смыл все в канавы и ручьи, а уж оттуда вымыл всю грязь из города прочь, за городские стены. Только Агнес дождю рада не была, платье надела она и все, ни плаща, ни накидки меховой при ней не было. Промокли обе до нижних юбок. Спрятаться негде было, когда ливень холодный нагрянул, платье сразу стало тяжелым невыносимо. И дорогие туфли с шелковыми чулками вымочил поток, что нес всякую грязь в соседнюю канаву. Шла она к дому книготорговца Уддо Люббеля злая. Подрагивала на свежем ветерке. А вот Уте все нипочем, от коровы толстомясой от плеч и спины только пар шел, так она горча была. Даже лужи не перепрыгивала, шлепала по ним своими огромными ножищами. Но все раздражение ее, вся злость на непогоду и служанку тут же улетали от девушки, как только думала она о том, что у книготорговца стекло есть. Да какой там дождь, она бы за ним и в метель самую яростную пошла в одном платье. Мерзкий Уддо Люббель отворил им дверь, даже стучать не пришлось. Кланялся: — Доброго дня вам, госпожа, доброго дня. Он держал в руке самую тусклую лампу, что только может быть. Не хотел, что бы она видела, как он по ее велению уборку сделал на первом своем этаже. Дурак все хитрил с ней, а она очень, очень этого не любила. Ей свет не надобен был, чтобы видеть. Ей только нужно было сосчитать до пяти, как глаза к темноте привыкали. И видела она в темноте лучше прочих кошек. А к тому же нос, нос у нее все чувствовал, все запахи различал. Как вошла она в его дом, так поняла, порядок он навел. Хлам и мертвечину убрал, кто-то ему тут даже помыл все. Хоть плохо, но помыл, тут книготорговец и его пленники теперь не испражнялись на пол. Она постояла пару мгновений, принюхалась и сказала: — Чтобы впредь так же было, только купи чеснока или лаванды, чтобы запах мерзкий совсем ушел. — Как пожелаете, госпожа, — снова кланялся Уддо Люббель. — Пошли уже, — девушке натерплюсь скорее увидеть стекло. — Конечно, госпожа, кончено, — книготорговец пошел вперед, освещая путь только Уте. Они поднялись к нему в верхние комнаты, он стал растворять ставни на окнах, чтобы легче было госпоже рассмотреть удивительную вещь. — Да покажи ты мне его, — прикрикнула Агнес, не в силах больше ждать. — Да-да, госпожа, конечно, — он кинулся к столу и из-под него достал короб небольшой. Стал раскрывать его. — Тут он, только-только привезли. Как привезли, я сразу за вами послал. — Это шар стеклодув Шварц сделал? — спросила Агнес, заглядывая ему под руку. — Нет, госпожа, Шварц еще не ответил, это умный жид Вешель мне прислал, он большой мастер, у него нет половины лица и головы, а все живет, не помирает, говорят, он большой колдун и знахарь. А как иначе без половины головы прожить, — книготорговец, наконец, раскрыл коробку и достал оттуда рогожу. Ту рогожу стал разворачивать, что-то приговаривая, да девица его не слушала, она глаз от рогожи не отрывала. И вот из нее на свет появился шар. Ах, небеса, что это была за красота! Шар был не так велик, как тот, что рыцарь хранил у себя в сундуке. Он был чуть поменьше, с голову трехлетнего ребенка, а цвет его был просто удивителен. Казалось, что он так чист, что чище самой чистой воды. Но на удивление белым стекло не было, отливало оно нежно голубым. Чистым голубым. Дивным голубым. Трясущимися руками Агнес забрала стекло из грязных рук книготорговца, уж больно не шла такая светлая голубизна к желтым его ногтям с каймой из черной грязи. Взяла и сначала к груди его прижала, гладила словно живого. А затем, не думая ни о Уте, что стояла в дверях, ни о Люббеле, что таращился на нее, она стала в него смотреть, стараясь как обычно заглянуть внутрь, нырнуть в него. Смотрела, слегка улыбаясь, смотрела… И улыбка стала с ее лица сползать. И глаза она от стекла оторвала и подняла их на книготорговца. А в глазах вдруг злоба, и такая, что Люббель губы свои обветренные облизнул и дышать перестал. Шар скатился с руки девушки и гулко стукнулся об пол. Замер на месте. — Говоришь, умный жид его тебе прислал? — спросила она его таким голосом, что у него спина похолодела. — Я… Я клянусь, госпожа, — заблеял он, — у меня и письмо от него есть, я сейчас найду, покажу вам. Он кинулся к столу, стал рыться в бумагах и выхватил одну из них, стал махать ею, как флагом: — Вот же читайте, госпожа, читайте. Она читать не стала, даже в руки не взяла бумагу, и так знала, что книготорговец не врет, не его это ложь, не его придумка, иначе она бы его уже убила бы, девушка лишь сказала ему, выговаривая каждую букву: — Шар пуст, стекляшка глупая, из меня твой умный жид дуру хотел сделать. Сколько денег за него просил? — Десять гульденов желал, — лепетал Люббель. — Тут, в письме, все писано. Вот, читайте. — Этот шар ему отошли обратно, скажи, что бы настоящий прислал, иначе… — она помолчала и продолжила смакуя. — Иначе я ему весточку пошлю, да такую, что с последней половины его головы кожа оползет. Она не врала, казалось, что не будь у нее шара, так и не найдет она хитрого жида, не сможет без стекла ему проклятие послать, но у нее уже была мысль, как наказать мошенника. — Слышишь, Люббель, напиши, что я от него настоящее стекло жду, иначе пожалеет он. Она сказала, повернулась и пошла прочь из этого вонючего дома. Глава 19 Волков никогда бы такую мебель не купил бы. И простыни такие не купил бы. Все, что привезла госпожа Ланге, было красивое и дорогое. Ему было жаль денег, он бы пожадничал такие кресла и такую кровать с балдахином покупать. Впрочем, госпожа Ланге не знала того, что все это в один день, возможно, будет украдено или сгорит, когда сюда придут горцы. Она стояла у входа в новый дом, смотрела, как дворовые заносят мебель, и всем видом показывала, что ждет от него похвалы. Волков уже думал похвалить ее, но тут прибежала Элеонора Августа. Прибежала дочь графская, торопилась, запыхалась, волосы растрепались, как у крестьянки простой. Схватила Бригитт под руку и, хитрыми глазами поглядывая на мужа, поволокла ее по лестнице наверх. Глупая, глупая женщина. Все в тайны играла. Он ухмыльнулся, глядя вслед своей жене. Кавалер прекрасно знал, что это значит. Его жене не терпелось получить письмо от любовника, которое должна была привезти госпожа Ланге и о котором ее муж все знал. Дьявол. Нужно было письмо у Бригитт брать да читать, а не стулья рассматривать красивые. Как он мог забыть про это, нужно было прочесть письмо прежде, чем жена его получит. Теперь оно у нее в руках. Кавалер вздохнул. Надеялся он на то, что Бригитт передаст на словах его содержание. А пока он взял один из новых ажурных стульев, поднял его, взвешивая. Стул был на удивление легок. Волков сел в него. Он был удобен. Красив, удобен, подлокотники хороши, жаль, что украдут его горцы. Конечно, украдут, жечь не станут такую красоту. Он недавно позавтракал, дел и просителей у него сейчас не было, сидел он и смотрел, как мужики и бабы дворовые носят из телег новые вещи. Он хотел уж рявкнуть на глупую бабу, что неаккуратно несла гобелен, но к нему пришла Мария и сказала: — Опять к вам гонец, господин. Приехал в старый дом, я его сюда привела. «Опять!» Кажется, даже кухарка уже узнавала гонцов от герцога. — Тот же, что и всегда? — Нет, одежа та же самая, красивая, а сам другой, — сказала Мария. — Звать? — Зови, — вздохнул Волков. Он знал, что гонец от герцога и что привезти он мог только дурные вести. Гонец и вправду был другой, он достал из сумки бумагу. Нет, не свиток с лентой цветов Ребенрее, нет, просто бумага, сложенная вчетверо, даже без сургуча. Он развернул ее. Текст в письме был прост и понятен кавалеру: Граф с женой, что гостит тут, завтра отправится домой, а вслед ему пойдет гауптман Фильшнер со ста двадцатью людьми, чтобы брать вас и вести к герцогу. Так как вы крепки и людей у вас достаточно, то при гауптмане будет предписание властям города Мален дать ему еще людей двести и арбалетчиков, сколько выйдет. И граф должен будет собрать ополчение первого порядка в тридцать рыцарей или пятьдесят конных людей с послугой. Так же у гауптмана будет при себе пятьдесят талеров, если нужда настанет собрать среди горожан и имперских слуг еще охотников против вас. Наказано гауптману Фильшнеру, коли вы сбежите в другую землю, так встать у вас на Эшбахте лагерем на постой и брать стол и кров из вашей земли. И ждать вас, пока вы не явитесь с покорностью. Сим письмом благодарность свою пред вами полагаю исполненной. Подписи или экслибриса не было. Но они и не нужны были. Конечно, это письмо было от канцлера. Он всего два письма Волкову написал. «Сим письмом благодарность свою пред вами полагаю исполненной». Дорогие письма получались. Две тысячи талеров и куча отличных мехов была послана ему в подарок. Очень дорогие письма получались, но вот это письмо, то, что Волков держал в руках, было весьма ценным. Оно не только давало ему время. Кавалер вздохнул, сегодня он думал заняться новым домом, побездельничать хоть немного. Нет, ничего не выйдет. Он сказал гонцу, снова заглядывая в письмо: — Передай господину, что послал мне это письмо, мою большую благодарность. Пусть тебя покормят, и езжай, ответа не будет. Гонец поклонился, а Волков крикнул, не отрывая глаз от бумаги: — Эй, кто-нибудь, Максимилиана ко мне. Он вчитывался в строки, прикидывая время, что у него есть. Да, суров герцог, суров. Одно письмо — просьба, второе письмо — приказ, а третьего письма… не будет. Вместо него будут у тебя вассал, добрые люди при железе и славном капитане Фильшнере. И поволочет сей капитан тебя к герцогу на суд, хорошо, если не в кандалах. Нет-нет, не выйдет ничего у капитана. Письмо давало Волкову время. Он уже знал, что будет делать. Слава Богу, что не жадничал, не поскупился на подарки для канцлера. — Кавалер, звали? — появился Максимилиан. — Собирайте людей. Офицеров ко мне, скажите, что жду немедля, сами собирайтесь в дорогу: вы, Увалень, Сыч, кавалер Клаузевиц, господа Фейлинги оба, господин Гренер. — Волков на мгновение прервал перечисление. — Вы, Максимилиан, выдайте господину Гренеру коня из моих конюшен, из тех, что поплоше, а его мерина, на котором он приехал, отдайте в конюшню Егану. Волков не хотел, что бы кто-то из его выезда ездил с ним на мерине. Да, теперь его людей уже можно было считать настоящим выездом, хоть он и не хотел его себе заводить, но раз уж есть у него всадники, то пусть будут похожи на кавалеров, а не на мужиков, что вздумали ездить верхом на своих меринах. — Кавалер, — не уходил Максимилиан, пряча улыбку, — а дорога будет дальняя, едем в Мален? — И в Мален, и в Мелендорф, к графу, и во Фринланд, дорога, в общем, будет неблизкая, пару дней нас не будет. Максимилиан поклонился и ушел выполнять распоряжения. А он остался сидеть в удобном, красивом стуле посреди красивой залы в красивом доме, и не замечал всей этой красоты. Он перебирал в уме все возможные варианты событий, намечал встречи, думал, какие слова и кому будет говорить. А тут в дом пришел брат Семион, и был на вид счастлив, сразу заговорил: — Да благословит вас Бог, кавалер. Свободны вы, уделите мне время? У меня есть хорошие новости. Волков оторвался от размышлений, поглядел на монаха. А тот, словно этого и ждал: — Говорил я с епископом, он принимал меня долго и ласково, очень грустил поначалу, что брат Бенедикт, блаженный наш отшельник, почил безвинно убиенный зверем сатанинским. Но когда я сказал Его Преосвященству, что надумали мы его канонизировать и сделать местным святым, поставить ему часовню, так епископ возликовал. Сказал, что мудры мы необыкновенно и что придумка наша очень хороша. Велел с утра сегодня во всех церквах на заутрене читать за упокой и славу невинно убиенного брата Бенедикта, бить траур на всех колокольнях города. Сегодня уже весь Мален знает о том. Готов поставить десять талеров против одного, что к нам пойдут людишки со всего графства на молебны к мощам. Да что там… Готов ставить талер против крейцера, что уже на следующей неделе богомольцы к нам пойдут. Дело, считайте, решенное, я сказал, что опишу подвиг брата Бенедикта и подам его епископу, он подпишет и пошлет архиепископу, говорю вам, дело пошло.