Волков понимающе кивал, но молчал. Этот Иоахим Гренер ему нравился, кавалер сразу почувствовал в нем старого вояку, еще в первые их встречи. С первого их знакомства немолодой помещик произвел на него хорошее впечатление. Честный и открытый человек. Совсем иной, чем здешние заносчивые бароны. — Кавалер, я слышал, вы уже взяли молодых людей, может, и мой ко двору придется? — спрашивал Гренер с надеждой. — Придется, придется, — отвечал Волков, рассматривая юношу. Невысок, но крепок, как раз все для кавалериста. Плохонькая кираса, шлем тоже убог, подшлемник под ним стар, края торчат, нитки вылезли. Рукавицы из стеганой ткани сверху войлоком обшиты. Тесак у него пехотный, короток такой для кавалериста. Копье в руке неплохое, да и то пехотное, опять для кавалериста коротко. — Он у меня в седле сидит хорошо, — расхваливал сына Гренер, — сидит как привязанный, и коня не мучает, видите, ростом-то не велик. И храбр, ну это вы в деле сами увидите. Самый храбрый у нас в фамилии. Я ему даже говорю, что бы потише был. Волков соседа не слушал, он думал, что парень-то, может быть, и не плох, но ему нужно и оружие, и доспех покупать. С тем, что у него есть, он только позорить кавалера будет. Да кормить его и еще его коня — все это деньги. Все это деньги, будь они неладны. — Хорошо, сосед, хорошо, — говорил кавалер, очень этим радуя старого кавалериста, — возьму я вашего Карла, пусть живет с моими оруженосцами, я посмотрю, на что он способен. — Он способен, кавалер, способен, — радовался сосед, — уж не сомневайтесь. И раз так, то я пришлю гороха, бобов, сала, постного масла, чтобы он для вас обузой не был. Он привычен у меня к простой еде. А вот от этого Волков уж точно отказываться не собирался. Этому он был рад. Последнее, что он сделал, так это задал всего один вопрос юноше: — Так желаете ли вы, Карл Гренер, состоять при мне? Или это мечты вашего батюшки? — Нет, не мечты это батюшки, это мои мечты, это я его просил, чтобы хлопотал он о том. Нет у меня других мечтаний, кроме как воинское дело знать, а уж других учителей тут в округе нет, что с вами тягались бы в знании воинском. Отец сказал, что таких не знает. Хороший ответ, вроде, и льстивый, но сказано то было так честно, что тронуло кавалера. Волков покивал головой, да, ему нравились господа Гренеры, и настолько нравились, что он решил плюнуть на кислое лицо жены, пусть хоть помрет от своей спеси и заносчивости прямо за столом, но он пригласит соседей на обед. Подумал и сказал: — Пойдемте-ка есть, хоть и переезд у меня, а обед уже готов должен быть. И жена его не разочаровала, едва кивнула графская дочь, бедным соседям. Только лишь кивнула и все, больше для нее их не существовало, соседи от такого приема оробели, сидели чопорно, лишний раз сказать, что-то боялись. Слава Богу, госпожа Эшбахт вскоре поднялась. Сказала что-то сквозь зубы, когда из-за стола выходила и ушла наверх. Такая вот радушная ему хозяйка досталась. Зато как ушла, так пришел к ним всегда голодный Увалень, и все стало по-другому. Без нее было лучше, и о госпоже больше никто не вспоминал. Говорили мужи о делах военных, и даже Увальня кавалер похвалил прилюдно за дело на реке, отчего тот краснел и важно надувал щеки перед новым юношей и его отцом. Глава 17 Агнес стояла на коленях на столе, опершись на руки. Колени болели от твердого стола, да еще и юбки все ее были закинуты на спину. Она дышала носом и терпела свое положение. Хотя всякие злые мысли уже лезли ей в голову. Ее уже начинал злить этот старый хирург. Девушке казалось, что он держит ее в таком положении специально, для унижения. Давно уже он мог рассмотреть, как заживает рана на месте ее крестца. Давно он мог ее отпустить, а он все держал ее в таком позоре и держал. Не иначе, как специально. Или, может, нравятся старому развратнику тощие зады юных дев? — Ну, так что же видите вы там? — не скрывая ехидства и раздражения, спросила она. Но он словно слов ее и не слыхал, встал, отошел от стола, повторяя: — Удивительно, удивительно. — Можно мне уже подол опустить? — произнесла Агнес еще злее, чем прежде. — Нет! — крикнул магистр Лейбус грозно. — Стойте так! Стойте так! Он выхватил из кучи книг и бумаг кусок толстого стекла, стал вытирать его о рукав мантии. Протер и заглянул в него. Агнес увидала огромный глаз старика через стекло. А он подошел к ней и опять стал разглядывать ее зад. Вернее, то место где начинается ложбинка между ягодицами. И опять говорит это свое: — Удивительно! — Чего же там удивительного? — воскликнула Агнес, у которой от стояния такого колени уже болели. — Вижу я у вас регенерацию. — Что? — удивилась девушка и повернула к нему лицо. — Регенерация? — Да, настоящая регенерация. Наверное, вы о таком не слыхали, наверное, даже слова такого не слыхивали, — продолжал Отто Лейбус продолжая разглядывать ее зад через свое стекло. Агнес терпеть не могла, когда ее считали дурой. И она прекрасно знала слово «регенерация» в ее книгах. Не вытерпела, зря, наверное, но, все-таки, сказала старику зло: — Сиречь восстановление. Сие любой школяр знает, кто язык пращуров учит. Хирург отрывался от ее зада и уставился на нее озадаченно, а сказал потом: — Да нет, сие не любой школяр знает. — Так что, опять он растет? — Признаться да, первый раз в моей практике такое вижу, чтобы ампутированный член продолжал свой рост. — Зря резали, — сказал Агнес, спрыгивая со стола, — зря боль терпела. Она оправила юбки, наконец, ей бы успокоиться, а она все злилась: получается, напрасно страдала, напрасно такое ценное зелье отдала. Вспомнила. Она повернулась к хирургу и спросила: — Зелье-то мое опробовали? Мудрец, убеленный сединами, знаменитый человек, писатель трактатов стал вдруг другим. Стал улыбаться мерзко, стал потирать руки, как будто в волнении. И заговорил противно, не так, как говорил до этого: — Признаться, опробовал, думал, вранье, решился и… Да, то хорошее зелье, настоящее. — Значит, все получилось? — спросила Агнес, которой приятно было еще раз услышать подтверждение своего мастера от столь видного ученого. — Да-да, — кивал хирург, теперь уже беря себя в руки и возвращаясь к своему нормальному состоянию. — Зелье ваше всяких похвал достойно. Я даже рассказал одному человеку о нем. И этот человек спросил меня, не могу ли такое зелье и ему у вас взять… Купить? Агнес замерла, ожидая продолжения. У нее остался один флакончик, вернее, пол флакона, из него она мазала свою кухарку, когда хотела ее наградить. Тогда горбунья или предавалась страсти с кучером прямо в людской, или вовсе ходила по мерзким трактирам по ночам. И всегда возвращалась оттуда счастливой. У Агнес осталось всего половина флакона. И девушка не хотела бы продешевить и назвать цену первой. — Мой знакомый предложил вам десять талеров, — наконец, не выдержал молчания Отто Лейбус. Агнес закатила глаза к потолку. Точно так, как закатывала глаза Брунхильда, когда ей оказывал знаки внимания тот кавалер, у которого не было на нее никаких шансов. Более резкого отказа и придумать было нельзя. — На базар ступайте, там всякого такого полно, купите и дешевле, — чуть не с презрением ответила девушка. — Хорошо, я понял, это цена не вашего товара, — хирург поднял руки примирительно. — Мой знакомый велел предложить вам цехин. Девушка молча повернулась и пошла к двери. Впрочем, она подумала о том, что половину флакончика, может, и стоит отдать за толстый и тяжелый цехин. Но хорошо, что она не согласилась: — Стойте, стойте, — заговорил ей в след Отто Лейбус, — это просто проверял я вас, мой знакомый и я понимаем, что такое зелье сделать нелегко. — Ну, раз понимаете, — сказала она, развернувшись к нему лицом, — так дайте правильную цену. — Он сказал, что не пожалеет за такое зелье десяти папских флоринов. Как хорошо, что она не согласилась на цехин. Девушка не знала точно, но, кажется, десять флоринов, отчеканенных в монетном дворе Его Святейшества, стоят раз этак в шесть дороже самого нового, самого не потертого и тяжелого цехина. Но сейчас вовсе не вес золота ее интересовал. Нет, с золотом все было ясно. Агнес медленно пошла к хирургу, стараясь заглянуть ему в глаза, говоря при этом: — А кто же сей господин, что готов платить золотом за такую безделицу. Тут все и поменялось в мгновение, теперь не лекарь с пациентом говорили, а охотник и добыча вдруг оказались в комнате. И старый хирург хребтом своим это почувствовал. — Этого вам знать не надобно, — произнес старый лекарь чуть медленнее, чем обычно говорил, и старался он при этом не поглядеть ей в глаза. — Да уже сама я решу, что мне знать надобно, а что не надобно, — говорила девица, приближалась к нему и так и норовила его взгляд поймать. — А ну-ка, ну-ка, погляди не меня, старик, погляди. Не отводи глаза-то, и так почти слепы они, а ты еще их прячешь — И крикнула резко, как ударила: — На меня взгляни. — Что с вами, — Отто Лейбус решил тут ее осадить, — не лезьте ко мне, слуг позову. И по недоумению глаза на нее поднял, поднял и скис тут же, словно запьянел. Обмяк, хотел шаг назад сделать да в стол свой огромный уперся. Замер и смотрел на девушку, а та вдруг заулыбалась и заговорила ласково-ласково: — Ну, говори, кому мой эликсир понадобился, да так, что он готов за него столько золота отдать, что можно упряжь коней хороших купить. Он молчал, у него голова стала кружиться от глаз ее. Рот разинет и закроет, разинет и закроет. — Ну, говори лекарь, не то так и буду тут стоять, а скажешь, так уйду сразу. — Это… — он замолчал. — Это для пациента моего. — Ну? А имя-то у пациента есть? — Он… Святой отец, брат Бернард, — он попытался зажмуриться, да не смог, словно кто пальцами ему веки расширял, пытался лицо в сторону отвернуть.