— Ну, господин, вам решать, скажете, так я все устрою. Нет — так забудем про разговор этот. Кавалер молчал. — Только знайте, что не кончится ваша мука никогда, пока любовничек ее жив. Так и будете думать, чьи это дети рядом с вами. До конца дней будете о том гадать, — госпожа Ланге так выговаривала эти слова, словно щипала и проворачивала, словно вкручивала в него обиды и страхи, словно специально пыталась его разозлить обидными словами. И пусть он вида не показывал, а лицо его было как камень, но слова эти его ранили не хуже арбалетных болтов. И Бригитт это видела по белым костяшкам его пальцев, которыми он вцепился в край стола. Видела и знала, что он примет ее помощь. Глава 15 Может, и права была Бригитт в каждом слове своем, может, и нужно было последовать ее совету, но кавалер не торопился соглашаться. Он не любил принимать важные решения, не подумав. Сначала сомнение. Отчего вдруг Бригитт так старается? Дело затевает нешуточное. К чему это ей? Как там ни крути, а фон Шоуберг придворный поэт графа. Да и знакомец ее старинный, близкий друг ее госпожи и подруги, и вдруг на тебе — убейте его, господин. — К чему вам это? — наконец спросил он. — При доме вашем хочу быть полезна вам, и место при вас занимать достойное хочу, — твердо ответила женщина. Так твердо, что не каждый муж такую твердость имеет. — Место достойное? — переспросил Волков. — Это место моей жены. — Значит, второе достойное место, после вашей жены, — ничуть не смутилась Бригитт, — дайте мне список, что вы с монахом написали, я поеду в город все куплю, на обратном пути завезу письмо вашей жены фон Шоубергу. — Я еще ничего не решил. — И не нужно, раз думать хотите, так думайте, а письмо я все равно должна отвезти. Давайте список и деньги. И пусть со мной кто-либо из ваших людей поедет для надежности, — твердо говорила госпожа Ланге. Да, сумма там выходила немалая, сопровождающий ей был нужен. — Деньги дам, найдите Егана, путь вам четыре подводы выделит с мужиками, возьмете монаха и Увальня. Езжайте в город, купите все, потом заедете к графу, отдадите… — он запнулся даже, не смог выговорить этого имени, — отдадите этому господину письмо. Дождетесь ответа, ответ прежде мне покажете, жене сразу не отдавайте. А уже потом я решу, как быть дальше. Госпожа Ланге встала с лавки чуть подобрав юбки, церемонно сделала ему книксен и поклонилась, потом заговорщицки огляделась, не видит ли ее кто, и, пока монах смотрел в бумаги, быстро и не робея, словно она его жена, обняла за шею и поцеловала в висок. И пошла, улыбаясь, на двор. * * * Прибежал мальчишка, Максимилиан прозевал его, он к господину подбежал: — Господин, поп вас зовет. — Это куда еще он меня зовет? — спрашивал Волков, в последний раз с братом Ипполитом проверяя список того, что надобно купить в новый дом. — Поп на похороны зовет. — На похороны? Теперь и брат Ипполит смотрел на мальчишку. — А что, хоронят его уже? — спросила Мария, у очага что-то делая и прекратив работу. Кажется, даже как-то с испугом. Никогда она не лезла в разговоры господина, а тут вон — вставила свое. — Так кого хоронят-то? — Да как же, — закричал мальчишка, — святого человека хоронят, отшельника. Невинноубиенного, которого адский зверь погрыз. Мария тут же дела свои прекратила и не спросив дозволения, быстро пошла из дома, поправляя на себе чепец и юбки. — Поп вас просит быть, говорит, господин запамятовал, видно, беги говорит, зови его, — продолжал мальчик возбужденно. — Хорошо-хорошо, иду, — сказал Волков, вставая. — Монах, позови госпожу Эшбахт. Может, хоть это ей интересно будет. На въезде в Эшбахт с севера собрался народ. Много было людей, человек двести, солдаты и местные, купцы и девки из трактира, офицеры приехали с женами, у кого они были. На пригорке у дороги уже выкопали могилу, принесли большой крест. Волков приехал, пешком далеко было идти, хотя и не очень далеко, просто не хотелось ему хромать у всех на виду. А жена с госпожой Ланге шли пешком, пройтись им хотелось. Брат Семион, как зачинщик, был деловит и расторопен. Вид у него был серьезен, ряса свежестиранная, сам он выбрит. Останки святого человека лежали на лавке, накрытой рогожей, тут же руки его и ноги, чтобы каждый сам мог убедиться, что отшельник растерзан зверем адским и никак иначе. Мужики, солдаты, дети подходили смотреть, дивились, ужасались, крестились. Бабы и девки тоже подходили, но не задерживались, рты зажимали, слезы лили, отходили подальше. Все шло хорошо, все присутствующие, проникались святостью случая. Жены офицеров, госпожа Брюнхвальд и госпожа Рене, кланялись госпоже Эшбахт и госпоже Ланге, все вместе в сопровождении брата Семиона и брата Ипполита, шли тоже смотреть убиенного. А Волков, его оруженосцы, рыцарь Клаузевиц, все офицеры, все взятые в учение господа городские, а также Еган и Сыч шли уже за дамами. Все было церемонно и траурно, жаль, что только церкви не было с колоколами. Почти все женщины плакали, а мужи были печальны. — Ах, как все хорошо идет, — шептал брат Семион Волкову, — будет в Эшбахте свой святой, я прямо сердцем чувствую, что будет. — Да ты уж расстарайся, — шептал Волков в ответ. — Вы тоже, господин, без содействия архиепископа то невозможно будет, а вам архиепископ благоволит, так вы уж ему отпишите. — Отпишу, ты скажи только, что писать. Монах кивнул и пошел. Он зашел на холм и отличным голосом своим стал говорить всем о благости и святости отшельника, рассказывать, как «благость его костию в горле зверином стояла у сатане, не вынес святости отшельника сатана и послал пса своего к нему». Хорошо рассказывал. Уж что умел брат Семион, то умел. Говорил он так, что простой человек слушал его, рот раззявив. Потом поп стал молитву заупокойную читать. Брат Ипполит ему вторил и переводил, чтобы простые люди тоже понятие имели, о чем молитва. Потом стали останки в гроб класть, гроб забивать. Стали его закапывать и водружать крест над могилой. Хорошо получилось, большой крест на пригорке далеко видно было. После Волков, хоть и жалко было денег, но позвал он к себе хозяина трактира и сказал: — Поминки устрой, я оплачу. — Всем, кто пожелает? И мужикам, и солдатам? — Да. — Чем угощать? — Кусок сыра или колбасы, кружку пива. Девкам и детям пряники или конфету сахарную, молоко, воду на меду. — Только вот пряников и конфет у меня нет, — сказал трактирщик. — Все другое исполнено будет. — За пряниками отправь, пусть хоть завтра, но будут. — Исполню, господин, — обещал трактирщик и уже, кажется, прибыль в уме считал. Ему хоть на поминках, хоть на свадьбах — все одно, лишь бы прибыль была. — Ты на большую мзду не рассчитывай, — прервал его сладкие мысли кавалер, — цены я знаю, лишнего не дам. — Я на этом деле мзды и не ищу, понимаю, что дело святое, — заверил трактирщик. Когда он поговорил с трактирщиком, вокруг него собрались все видные люди Эшбахта. — Кавалер, — начал Рене как самый старший, — брат Семион сказал, что вы желаете часовню святому человеку ставить. — Думал о том, — отвечал Волков. — Может, согласитесь вы и на наше участие, мы тоже все по мере сил хотим на строительство часовни положить денег. — Да разве же может господин Эшбахта в том кому противиться? — за Волкова отвечал вездесущий брат Семион. — Каждый пусть по силам своим внесет. Вот тут архитектор наш, он покажет картинку часовни и скажет, сколько серебра надобно будет на нее. Молодой архитектор был тут же, кланялся всем и говорил: — В святом деле ничего себе иметь не хочу, только за материалы и работы посчитаю. Все кивали ему и улыбались, все чувствовали свою сопричастность к хорошему и доброму делу, радовались, когда и другие такое же чувствовали. Кажется, первый раз за все время и госпожа Эшбахт не была недовольна, а со всеми была мила, даже прослезилась от жалости к бедному отшельнику. Волков же слез не лил, не по чину. Помимо всех остальных тяжких дум теперь еще одна не будет ему покоя давать. Как покарать убийцу святого человека? Но об этом он попозже думать будет, а пока он, оглядывая первых людей Эшбахта, говорил: — Господа, приглашаю вас всех быть к ужину, помянем святого человека. Пока в старом доме поминать будем. В новом еще мебели нет.