— Хорошо-хорошо, — вздыхал кавалер, — будет госпоже Ланге хорошая кровать и хорошие перины с простынями. Все будет. Госпожа Ланге улыбалась довольная. А Волков подсчитывал в уме расходы. Тут пришел Максимилиан и сказал: — Кавалер, к вам гонец. Волков даже спрашивать не стал: что это за гонец, от кого или как выглядит. Он и так знал, от кого. И не ошибся. Опять был гонец от самого курфюрста. Гонец стоял в трех шагах от кавалера с пакетом в руке, а Волков письма не брал. Тогда Максимилиан забрал письмо и положил его перед ним. Скажи ему кто, лет этак десть назад, да какие десять, пять лет назад, что писать ему будет герцог, да не простой герцог, а настоящий курфюрст, так не поверил бы. А может, и в морду дал бы говорившему, посчитав его слова за насмешку. А вот прошло время, и вот оно, письмо от курфюрста. Лежит перед ним, и никакого трепета у него перед этой бумагой нет. Наоборот, век бы ее не видеть. Да, многое в его жизни с тех пор, как он служил в гвардии, переменилось. А письмо все лежит. Гонец стоит терпеливо, кухарку Марию рассматривает. Максимилиан отошел к стене, сел на лавку. А Волков бумагу все не брал, сторонился, как будто она с проказой или чумой. Сидел и тер глаза руками, словно спать хотел, хотя совсем недавно лишь завтракал. Но сколько так глаза не три, а письмо не исчезнет, и гонец не растает. Взял он, наконец, бумагу, посмотрел на ленту, на печать. Развернул ее нехотя: Сын мой, писали вы мне, что недужите и так ваш недуг тяжек, что ехать ко мне не можете от того, что немощны. А мне говорят, что недуг ваш не тяжек и немощь ваша сошла совсем. И так не тяжек недуг ваш, что соседи от вас плачут слезами горькими и пишут мне жалобы, послов-жалобщиков шлют с просьбой, что бы унял я вас. Многое о вас говорят дурного, много злого. Хочу сам от вас самого слышать, как дела у вас в Эшбахте идут. Как с соседями вы живете? Как мир храните? Поэтому прошу вас слезно быть ко мне, немедля, иначе я к вам буду. Вильбург Курфюрст Карл Перстень герцога приложен — считай приказ. Как думал Волков, так и было: уже не просто письмо, уже повеление сеньора. И не просто повеление, уже и угроза в нем. Попробуй дерзкий, только ослушаться, так сам приду. Конечно, сам он не придет, но уже людишек своих точно пошлет, гадать о том не надо. А гонец стоит над душой, ждет. Нужно ответ герцогу сочинять. А сочинять нечего, только все то же писать, что уже первый раз писал. Ну не ехать же к курфюрсту, в самом-то деле. Взял бумагу, перо, монах, как увидал гонца, так принес все без напоминания. Стал писать: Государь мой, хотел вам сам писать, да все еще хвор был. Живу здесь как на войне, и двух недель не прошло, как воры из-за реки, те, что из кантона Брегген, вышли на берег мой все в железе и доспехе, были они во множестве. Думали грабить, как раньше грабили. Пришлось идти на них со всеми людишками моими и гнать их обратно за реку, чтобы не дать грабежу случиться. Так еле отбился от них, так как воров было премного. Сам же был ими побит, ранен в шею и снова хвор стал, в чем клянусь вам Богом. Лекарь мой, честный монах Деррингфоского монастыря брат Ипполит, вам подтвердит и тоже поклянется, что говорил он мне на коня не садиться много дней, так горячка от раны может быть. И буду я к вам, как только смогу по делам и здоровью. Уповаю на Бога и на вас, как на заступника. Вассал ваш, Иероним Фолькоф, кавалер Милостью Бога и вашей милостью господин Эшбахта Он поднял глаза на гонца: — Ты ли мне в прошлый раз письмо доставлял от герцога? — Я, господин, — отвечал гонец. Волков достал талер и показал ее гонцу: — Значит, знаешь, что с этим делать? — Прогулять его в Малене, гулять два дня, — улыбался посланник. — Молодец, — Волков кинул ему монету. — Вези письмо не спеша. Хотя вряд ли такая задержка могла его спасти, но он готов был цепляться за любую возможность отсрочить следующее от герцога письмо, а тем более людей от него. Гонец ушел, а кавалер остался в думах нелегких сидеть, брат Ипполит стал его рану смотреть, а он даже не морщился, когда лекарь рану давил и мял. Не до раны ему сейчас было. Он бы на две таких согласился, лишь бы герцог про него забыл хотя бы на год. Глава 13 Он совсем позабыл про него за всеми этими делами и заботами, не появись мальчик, так неизвестно когда бы вспомнил. А Бруно Дейснер приехал и был, кажется, горд собой. Михель Цеберинг вперед не лез, стоял чуть поодаль, хоть и был старшим в деле. Дал мальчику похвалиться перед дядей. Бруно подошел к столу и выложил перед кавалером два талера, чуть подождав, чтобы тот все понял, стал выкладывать перед ним еще монеты. Выложил шестьдесят семь крейцеров. И замер, ожидая похвалы. — Ну, что это, объясни, — произнес кавалера, глядя на серебро. — Вы дали мне два талера, господин… — Не называй меня господин, — прервал его Волков, — ты сын моей сестры, ты моя семья, зови меня дядей или кавалером. — Да, дядя, — сказал юноша, — это два талера, что вы мне дали перед тем, как отправили с Михелем. — Да, помню. — А эти крейцеры — это прибыток, дядя. — Это неплохой прибыток. На чем ты его заработал? — Сначала мы взяли кирпичи, отвезли их на ту сторону реки, во Фринланд. Там удачно продали, и двух дней ждать не пришлось, могли бы сразу за новыми поехать, но встретили одного купца из Эвельрата, он сказал нам, что едет в Рюммикон за брусом и доской, и что если мы сделаем заказ и подождем три дня, то он нам сделает хорошую скидку. Мы подождали, он вернулся и привез нам разного леса. Мы тут же погрузили его и привезли сюда, архитектор ваш, его купил у нас сразу и сказал, что купит еще вдесятеро больше, говорит на новую церковь пойдет. Волков во время рассказа поглядывал на молодого, пронырливого солдата Михаэля Цеберинг, который вдруг из солдат пошел в торговцы кирпичом. Он слушал рассказ племянника господина и кивал, соглашаясь. — Это хорошо, — выслушав рассказ, похвалил племянника Волков, — ты молодец. А ты знаешь, что я переезжаю в новый дом? Тебе нужно посмотреть себе там место. — Господин… То есть кавалер, — заговорил мальчик, — мне некогда тут обживаться, думаем мы сегодня же ехать в Мален. — В Мален? Зачем же? — Нужно поговорить с промышленниками и строителями, надобно цены вызнать. У нас с Михелем есть задумки. — Это хорошо, — говорил Волков и сам действительно был рад. — Дядя, мы хотели просить у вас телегу с конем, за те, что мы брали в прошлый раз для перевозки кирпича, мы с Еганом расплатились. А сейчас спросили, а Еган сказал, что бы у вас спросили. — Берите, — сказал кавалер. — И когда вы собираетесь ехать? — Сейчас, дядя, Михель говорит, что талеры никого ждать не будут. — Это верно, — произнес Волков, этот мальчишка ему нравился все больше, — талеры высокомерны и заносчивы, они никого ждать не будут, за ними нужно побегать, их нужно хватать быстро, но перед дорогой вы хотя бы поешьте. Мария, покорми этих уважаемых купцов. Племянник с товарищем поели и уехали, торопились, чтобы до ночи быть в Малене. А Волков не спеша пошел по своей деревне и глядел, как она приходит в себя после двухдневного праздника урожая. С ним пошли Максимилиан и Увалень, он бы еще и Сыча хотел увидеть, но тот пропал еще позавчера, как только в город въехал обоз с пивом и съестным. Больше не появлялся. Мужиков видно не было, наверное, Еган угнал их на барщину. Солдат тоже: кто кирпич жег, кто еще чем занимался. Бабы местные, да и молодые солдатки уже начинали мести дворы, ковыряться в огородах, если еще что было в них не убрано пред осенью, кто занимался кровником своим, кто свинарником. Когда видели через заборы господина — кланялись, спасибо говорили за фестиваль. Волков отвечал кивком, поглядывая на привычную деревенскую жизнь, дошел до нового своего дома, а там суета. Дворовые и строители ходят туда-сюда, что-то делают, носят, моют, кричат, чего-то просят. Короче, приводят дом господский в порядок. Последние дела доделывают и уже даже скарб раскладывают принесенный. Суетятся, стараются. А Волков вдруг засмеялся, только смех не веселый это был. Про веселый смех он позабыл давно. — Отчего смешно вам, кавалер? — спросил Александра Гроссшвюлле, поглядывая на него, ему, кажется, тоже хотелось посмеяться. Волков потряс только головой в ответ, мол ничего. Не станет же он говорить Увальню, что думает он о том, что суета эта может быть совсем пустой. Через месяц, через два или даже через три явятся сюда полтысячи горцев. И придется им всем бежать либо в Мален, либо за реку во Фринланд. А дом этот красивый, да и старый тоже, эти псы горные пожгут к чертям собачим. И все вокруг пожгут, с них, собак, станется. Уж не упустят они своего. Вот и смеялся он над глупой суетой своих холопов и людей архитектора. Вся работа их пустая, архитекторов люди хоть деньгу получат, а его дураки напрасно стараются. А еще над собой, ведь он всей этой красоты лишится, да и денег тоже. Нет, он, конечно, сделает все, чтобы этого не вышло, но если горцев будет пол тысячи, то что он сможет сделать? Только бежать. Только бежать. А тут Сыч еще появился, грязный, небритый, шапка некогда красивая, сейчас дурацкая тряпка на башке. А еще воняет. — Чего смеетесь, экселенц? — спросил он у господина. — Ты где был два дня? — спросил у него господин. — Да тут я был. В деревне. С народом веселился. Все видел, все слышал. Во всем участвовал. — В чем ты участвовал? — В веселье, экселенц, в веселье. Мужики пьют как в последний раз, когда на халяву. Так не поверите, бабы тоже не отстают. И солдатня туда же. Даже дети, и те дармовому пиву рады. Тоже втихаря хлебают, пока мамки не видят. Пряники прячут на потом, а сами на пиво налегают да на колбасу. Правда, после лежат у заборов да блюют, но так то после. — Пили, значит? — Ваши дворовые от ворот до дома дойти не могли, — заметил Максимилиан, — ночь на дворе, на холоде спали. Даже наш Увалень пьян был. Гроссшвюлле покосился на Максимилиана неодобрительно, но ничего не сказал. — Ну, а не пить, — продолжал Сыч, — если господин задарма поит. Двадцать бочек пива, кажется, было, так и все пиво крепкое. Вусмерть пьют. Потом баб своих либо бьют, либо имеют, — он засмеялся, вспоминая, — и смех и грех, прямо где пили, там и укладывают, едва не посреди дороги. Волков посмотрел на него исподлобья и спросил: — Так ты, наверное, тоже поучаствовал? — Чего? — сразу насторожился Фриц Ламме.