Дальше пошли по широкой лестнице с красивыми перилами наверх, а там еще один зал, да еще какой. Вдоль всего зала огромные окна, свет просто льется в залу, его так много, что ламп не придется зажигать до самой густой темени. Там тоже обедать можно, только мебель купи. Там же двери в покои и опочивальни. — Здесь будут мои покои, — сказала госпожа Эшбахт таким тоном, что вряд ли бы кто решился ей перечить. А вот кавалер решился: — Покои ваши будут там же, где и мои, те самые большие, — он указал на большую и пустую комнату, — нам с вами подойдут. Жена его только фыркнула как злобная кошка, все видом своим выражая пренебрежение и даже, может быть, презрение к словам супруга своего, сказала, кривя рот и с апломбом: — За что же мне кары-то такие? При всех людях его, оскорбив господина Эшбахта, она пошла дальше, заглядывая в комнаты. Повисла плохая тишина, все, кто тут был, почувствовали себя неловко. А архитектор, что вот-вот заливался соловьем, рассказывая про свое детище, тут же замолчал, стоял с виноватой улыбкой. Госпожа Ланге искоса бросила многозначительный взгляд на Волкова. И был в этом взгляде смысл и знание общей тайны. А потом она пошла вслед за подругой. Она все правильно делала. Волков, не проронив ни слова, повернулся и пошел к лестнице, за ним пошли все его люди, а архитектор, в растерянности постояв немного, пошел за госпожой Эшбахт. Ну, а что ему еще делать было? * * * Вечером, когда Мария собирала посуду со стола сразу после ужина, госпожа Эшбахт встала, и сделав лицо высокомерное, сказала едва не сквозь зубы: — Спокойных всем снов. И прошу вас, господин, меня сегодня не тревожить. Не будет в том вам резону. И пошла наверх. Волков посмотрел ей вслед, а затем посмотрел на госпожу Ланге, ожидая пояснений. И та сказала, не смотря ему в глаза и тоном таким, каким сообщают плохие вести: — Госпожа не обременена. — Что? — сразу не понял Волков. — Элеонора Августа не беременна, — тихо повторила Бригитт, все не поднимая глаз. — У нее нынче кровь пошла. Как будто ударили его. Не сразу даже слова эти в голове его улеглись, так чтобы понял он их. Хуже новости для него сегодня быть не могло. У него плечи опустились, он сгорбился и стал смотреть в стол, растирая больное место на ноге. Никому он того бы не сказал, но каждый день, каждый божий день пред тем, как заснуть, молил он Господа о том, что бы даровал он Элеоноре бремя. Редко он молился, он всегда редко молился, обычно перед делом. И обычно просил у Господа только две вещи: простить его грехи да быстрой смерти, уж если смерть его достанет. Ну, а что еще может просить солдат? А тут изо дня в день он просил и просил о том, что бы Господь послал ему чадо. Сына, конечно, но можно и дочь, в крайнем случае. Пусть дочь для начала, он согласен и на дочь, лишь бы была. Но ничего на этот раз не вышло. Словно смеялся Бог над ним. И славу, и почет, и деньги, и жену родовитую, и землю — все дал! Все! А наследника не дает. Издевка, смеется над ним лукавый старик, не иначе. Или может в том, жена его виновата. Брунхильде, молодой кобылице, одного раза было достаточно, чтобы понести. Захотела и понесла. И госпожа Анна фон Дерингхоф из Рютте писала ему, что тоже понесла. А эта квелая да рыхлая, не может. Видно, нездоровая она. Всучили ему ее распутную, так еще и больную. У него лицо потемнело, кулаки сжались. Как называют тех, кто наследника произвести не может, как называют тех, кто без чужой помощи с коня не может слезть. Нет, их называют вовсе не стариками. Есть у таких название похуже, злое и насмешливое название, такое, которое в лицо никто не скажет, зовут таких «мягкий меч». Стариков еще можно уважать, а если ты «мягкий меч», то уважения не жди. Никто не пойдет за тобой в бой. Никто не будет уважать твое право. А зачем, все равно новый господин будет на месте твоем, наследников-то нет. Одно слово — «мягкий меч». И как не будь ты силен и славен, все одно — ты временный человек, человек не на своем месте. И чтобы место было твое, ты должен в него корни пустить. А корни — это сыновья, такие же суровые и сильные, как и отец. С которыми, как и с отцом, никто не захочет связываться. Да разве заведешь их при такой жене? Было тихо в доме. Сестра Тереза с племянницами переехала к мужу, Мария понесла с кухни кадку на улицу. Других дворовых тоже не было, даже Увалень, что обычно валялся на лавке возле входа, и тот куда-то ушел, видно спать. Никого не было вокруг. Такое случалось крайне редко. Только он, да госпожа Ланге. Она тут встала, подошла и села ближе, совсем близко к нему. И положила свою руку ему на руку, а он сжал ее пальцы. Тогда она поднялась и обняла его за шею, поцеловала в висок. А он гладил ее по спине и заду. И не выпускала, пока в сенях не послышался шум. То возвращалась со двора Мария. Когда служанка пришла и стала греметь у печи чистой уже посудой, он сказал Бригитт негромко, но твердо: — Пока жена не способна, буду вас брать. — Как пожелаете, господин, — отвечала та сразу, она согласно кивнула, явно не испугавшись и не тяготясь этим его желанием. — Жалею, что не вы моя жена, — произнес Волков, не отводя от нее глаз. Она изумленно уставилась не него и не нашлась, что ответить. Глава 12 На следующий день уже начали переезжать потихоньку. И как не странно, самым рьяным в деле переезда был брат Семион. Торопился заселиться в старое жилище господина Эшбахта, которое теперь считал своим. В дом нужно было мебель покупать, ту, что он купил в старый дом, в новый дом совсем не подходила. Стол на всю залу из толстенных досок, даже из бруса, тяжеленные лавки, что ночью становились кроватями, да и тяжелые кровати не шли никак к новому дому. А посуда, а гобелены на стены, шкуры или ковры на полы, подсвечники, лампы — разве все вспомнишь сразу. Он пошел к себе в спальню и отпер сундуки. Достал деньги и обомлел. Вдруг понял, что серебра-то у него осталось немного совсем. Да, были две тысячи монет в двух больших мешках. Так они на постройку церкви должны были пойти. Еще были деньги, которые он обещал оставить брату Семиону в меленьком мешочке. Еще был полупустой мешок, там почти пять сотен, вот и все серебро. Остальные деньги — золото, которое ему очень не хотелось тратить. Поначалу он даже перепугался. Куда деньги делись?! Потерял? Своровали? Еще недавно он получил за ограбление ярмарки в Милликоне почти три тысячи монет приза. Три тысячи! А перед этим еще от епископа четыре сотни! Куда же дел он их? Ну да, за дом придется отдать две тысячи из этого приза, это главная его трата. Сестре в приданое ушла куча монет. Половина мешка без малого. Потом солдатам дал серебра, за сражение на реке выплатил почти три сотни. За поход в город тоже дал двадцать четыре монеты серебром. Не будут солдаты таскаться туда-сюда просто так. Офицерам он не платил, те сами знали, за что воевали и для чего в город ездили, а вот солдатам пришлось платить. Амбары строил и пристань, они в копеечку вышли. Столько пришлось леса из города везти. Лес дорог, перевоз дорог. Все дорого. А фестиваль мужикам устраивал, второй день в деревне пьяный гул стоит. Пир ландскнехтам тоже не дешев был. Подлец трактирщик просил тридцать восемь монет. А когда Волков сказал, что даст двадцать пять и ни пфеннигом больше, так схватил эти деньги и ни слова не возразил. И еще радовался вор. Видно, даже так хорошего лишку взял. А еще людям Сыча, что на том берегу сидят, и самому Сычу много денег шло. И еще по мелочи, по мелочи, по мелочи. Нет. Не терял он денег, и никто его не обворовывал. Нет. Просто текут они сквозь пальцы, как вода. Не удержать. Он засыпал серебра себе в кошель, опять даже не считал его, две полных пригоршни. Надо будет Бригитт дать пять монет на женские нужды. Бригитт. Не женщина, а удовольствие. Не зря говорят про рыжих, что в них огонь дьявольский. Вчера ночью еще неизвестно, кто кого брал, он ее или она его. Словно бес в ней любовный был: и царапалась, и кусалась, словно зверек. А еще выла сквозь зубы, чтобы не кричать, дом не пробудить. Такую бы ему жену, раз Брунхильды нет. От нее были бы хорошие дети, дочери были бы красивые, а сыновья яростные. А ему досталась эта бледная немощь, вечно недовольная и вечно препирающаяся с ним. Надо будет Бригитт десять монет дать. Она ему нужна. Он вздохнул и опять вспомнил про деньги. Война, стройки, пиры, покупки. Ох, недешевое это дело — быть господином. Захлопнул сундуки, запер их и пошел вниз смотреть, как дворовые собирают скарб для переезда. Сел в кресло. Как и договаривались еще вчера, пришли к нему Еган и господин фон Клаузевиц. — Еган, господину рыцарю обещано мной тысяча десятин пахоты. На солдатском поле еще есть земля, что не распахивается? Свободная там есть земля? Или солдаты все распахали? — О, какой там, — Еган махнул рукой, — там много целины, бурьяна столько, что коня измордуешь, пока все поднимешь. — Выдел господину Клаузевицу лучшую тысячу. Рыцарь поклонился Волкову. — Хорошо, землицу-то найдем, не самую худшую, а кто же ему пахать-то будет, мужиков-то у нас лишних нет. — Ну, может, он солдат наймет, а ты скажешь им, как и когда лучше пахать и что сеять. — Ну, ясно, — сказал Еган без всякой радости. А чего ему радоваться, еще одна забота. — Господин Клаузевиц, — продолжал Волков, — а думаете ли вы строить дом, или тут у меня будете жить? Рыцарь задумался и сказал после: — Дом не по карману. Ваш этот дом вполне пригоден для жилья. Я не из тех спесивцев, что требуют личных апартаментов. — Да, но здесь помимо вас будут жить и другие люди: и мой поп, которому теперь будет принадлежать дом, и молодые господа из города. И мои оруженосцы. — Ничего, я не дерзкий человек и напрасных свар не затеваю, тем более что из всех ваших людей я буду страшим, а значит, должен быть им примером. — Хорошо, но имейте в виду, что для дома вы можете брать все, что найдете на моей земле, бесплатно. Мои офицеры поначалу, пока не было кирпича у нас, строили свои дома из орешника и глины, хорошего леса на них уходило немного, дома были просты, но удобны и даже красивы, если их побелить. А теперь у нас и кирпич свой, солдаты жгут его во множестве, он дешев. — Вот как? — задумался фон Клаузевиц. — И где же мне будет позволен ставить дом, если надумаю? — Да где захотите, хоть тут, в Эшбахте, хоть у сыроварни. — У сыроварни это… — Это как ехать к амбарам, к реке, на восток, там дома всех моих офицеров. Впрочем, если вас не тяготит жить с другими господами тут, то живите, я просто предложил вам. — Спасибо, — рыцарь поклонился, — я буду думать. * * * Пришли из нового дома госпожа Эшбахт и госпожа Ланге. Бригитт весела, радостна, вся светится от переезда и от того, что у нее будут свои покои. Даже Элеонора Августа, и та не так недовольна, как обычно. Даже сама заговорила с Волковым. Стала говорить, что надобно купить в дом. — Будет, будет вам, — морщился кавалер, слушая разговоры и причитания женщин. — Перин и простыней у нас достаточно с приданого госпожи. Посуды у нас столько, что лишняя есть. Коли гости придут, так всем серебряных стаканов хватит. — А кровати, — с возмущением говорил жена, — мне… Нам нужна новая кровать. А Бригитт кровать? Я хочу, чтобы у Бригитт была хорошая кровать. А еще гобелены на стены.