— Да, они такие, законы доброй войны им неизвестны. — Думаю, что от вас они просто так не отстанут, раз вы дважды их побили, они еще раз придут, в упрямстве им равных нет. Конечно, это было правдой, и Волков это знал, но он не мог взять этого рыцаря к себе: — Друг мой, — чуть подумав, отвечал господин Эшбахта, — для меня честь, что такой человек как вы, просится на службу ко мне, но я не так богат, что бы содержать рыцарский выезд и чемпионов. Земля моя убога, а мужиков не ней почти нет. Все, что имею я, брал я мечом, и если войны не будет, или не будет эта война приносить серебра, то есть мне, моим офицерам и прочим людям моим придется просо. — Я знаю, что земля ваша бедна, — продолжал рыцарь, — но я знаю, что вы офицерам своим даете тысячу десятин в прокорм. — Без мужиков, — замети Волков, поднимая палец. — Без мужиков. — Да-да, — кивал фон Клаузевиц, — я знаю, все знают, что мужиков у вас очень мало. Но я попрошу вас все равно меня взять к себе, дать мне тоже земли и еще долю в добыче… Даже не офицерскую, поначалу я согласен на сержантскую, пока не проявлю себя. Вам все равно придется воевать, а лучше иметь таких людей как я, при себе, чем нанимать второпях, когда нужда будет. Кавалер молчал, смотрел на молодого человека и думал. И тут же, тут же за спинкой его стула замаячила фигура монаха. Он зашептал на ухо Волкову: — Брать его надобно, раз ничего кроме земли не просит. Земли то у вас нераспаханой куча, чего ее жалеть, а не придется он вам по вкусу, так всегда можно будет погнать. — Дурак, это холопа можно погнать, а с рыцарем еще объясняться придется, — сказал кавалер раздраженно, — да и откуда ты все знаешь, откуда ты знаешь, что у меня земли непаханой куча? — Так Еган мне жалуется все время, что рук у него свободных нет, земля мол, простаивает не паханая. Волков отмахнулся от него и сказал рыцарю: — Сегодня решения принимать не буду, садитесь за стол пока, завтра все решу. Кавалер Георг фон Клаузевиц поклонился ему и сел за стол. Глава 11 Утром он, конечно же, дал согласие, брат Семион проклевал ему всю голову, что нужно брать рыцаря на службу. Причем голова у Волкова болела, а чертов монах был бодр, здоров и свежевыбрит. Рыцарь оказался не один, был у него послуживец, или может быть, оруженосец с конем, и еще у него был вьючный конь, на котором возился доспех и прочий рыцарский скарб. А помимо рыцаря к Волкову приехали братья Курт и Эрнст Фейлинги, тоже с людьми, с ним было четверо хорошо вооруженных конных послуживцев, а также телега с возницей. Все они стали ждать на улице господина Эшбахта, почти перекрыв на ней движение, а он, как назло, когда мылся, дернул шеей, да так, что боль пронзила его опять чуть не до поясницы. Кое-как брат Ипполит привел его в чувство обезболивающей и вонючей мазью. Волков думал, что неплохо было бы ему ехать домой в карете, жаль, нельзя. За старика начнут почитать. Даже на телеге было бы хорошо, кинул бы перину да лег. И лежи себе, пока не приехал. И шея не шевелится лишний раз, и ногу не крутит через час езды. Нет, нельзя. Скажут, что стар. Старик за собой людей повести не может. И дело тут не в праве и не в уважении. Старик не может напугать. Крикнет он: «Стой на месте и сражайся, иначе убью!» Кто будет сражаться и не побежит, кто послушается? Кто старика испугается? А командира должны не только уважать, но и бояться. Поэтому кавалер и ездил на коне, хотя так хотелось в перине на телеге хотя бы, раз кареты нет. Урожай давно был собран, даже уже частично продан, мужики в Эшбахте вместе с солдатами ждали от господина фестиваля. Но на рынок Волкову за пивом и съестным самому ехать было невмоготу. Послал туда Рене, пусть престарелый муженек его сестры помогает по-родственному. Не зря же он ему в приданое за сестру холопа дал. Домой шли с целым обозом из телег. Одного пива двадцать две двадцативедерных бочки. Не считая больших корзин с колбасами и сырами, мяса в полутушах, хлебов, пирогов и пряников для девок и детей, даже бочонка меда, Волков дал Рене тридцать монет, так тот все и потратил. Кавалер не хотел экономить в мелочах, ему было нужно, что бы мужики и солдаты, все солдаты всех офицеров, были довольны жизнью на его земле. Не думали разбегаться, искать лучшей жизни, замерзая по ночам в своих жалких домишках. Господин должен быть и строг, и добр, должен и спрашивать, и награждать. И без крайностей: без жадной лютости, но и без попустительства. Никто этому Волкова не учил, не был он сеньором в пятом поколении, просто он это понимал, так же как понимал, где искать выгоду и стоять на своем, а где и не жадничать. Пусть, пусть людишки порадуются напоследок. Пусть пожируют за счет господина Эшбахта. Октябрь на дворе, уже октябрь, вот-вот с севера дожди полетят, а с юга, с гор, холодные туманы с ледяными ветрами. Волков вздохнул, а за холодными туманами могут и горцы прийти. Поэтому солдаты должны быть счастливы, счастливы, иначе начнут разбегаться. Приехал домой, как всегда ногу крутит, сил нет самому слезть с коня. Теперь еще новые люди все это видели. Все: и фон Клаузевиц, и братья Курт и Эрнст Фейлинги, и все их люди тоже. Волков на них глянул так зло, что все, кто был во дворе и смотрел на него, сразу глаза отвели. А он, скалясь от боли и разминая ногу, пошел в дом, крикнув перед этим: — Монах, за мной ступай. За ним кинулся брат Ипполит, кавалер поморщился: — Да не ты, мошенника этого, брата Семиона позови, — и подумав добавил: — Хотя ты тоже понадобишься. — Шея? — спросил брат Ипполит. — Нет, шея не болит, нога донимает. Жена едва голову подняла, когда он вошел, не встала даже: — Здравы будьте, господин мой. И снова уткнулась в шитье. Сама бледная, еще к бледности своей надела платье черного бархата, холодная, словно рыба дохлая. Некрасивая. Зато Бригитт вскочила, присела низко, голову склонила, так в него глазами стрельнула, что понял Волков: есть у нее, что ему сказать. Но до ночи вряд ли представится случай с ней поговорить. Он велел греть себе воду — мыться. Воды греть много. А сам пока с Еганом поговорил о делах. Тот намеревался, пока дожди не пришли, отправить мужиков рубить куст на дрова. Дров на зиму было совсем мало. Еще о всякой мелочи поговорил, говорил бы еще час, да Волков прервал его. Ему было не до того. Хозяин думал, где ему восьмерых людей разместить, трое из которых господа. Ну не в людской же с холопами, в самом деле. Пока они на улице были, он их в дом не звал. Не звал из-за того, что говорить собирался с братом Семионом, и разговор мог выйти неприятный. Тот как чувствовал это, пришел, присел на край лавки и, пока господину дворовый мужик стягивал сапоги, а брат Ипполит осматривал шею, молился, перебирая четки и закатывая к потолку глаза в праведном, но легком исступлении. — Знаешь, о чем меня спрашивал епископ? — начал Волков, когда брат Ипполит, наконец, престал разглядывать рану на его шее. — Так чего же тут гадать, загадка тут небольшая, — сказал смиренно брат Семион, — видно, спрашивал он вас про костел, построен ли. — Именно, — сказал Волков, он врал, епископ и речи о том не заводил. — И знаешь, что я ему сказал? — Наверное, сказали, что строится, — отвечал монах. — Опять угадал, — продолжал врать кавалер. — А сколько денег у тебя на храм осталось, помнишь? — Сотни две, — произнес брат Семион, чуть подумав. — Сто шестьдесят семь монет, — напомнил Волков и повторил серьезно, делая на это ударение, — сто шестьдесят семь монет от двух тысяч и двух сотен. Монах только вздохнул в ответ. Он посмотрел на Волкова, кажется, понимая, куда тот клонит. — Завтра, позовешь сюда ко мне архитектора, он, кажется, дом доделал? — продолжал кавалер. — Поговорим о храме, денег я на него дам. Две тысячи монет, думаю, будет достаточно. Но считать буду сам, тебе, дураку, веры больше нет. Твой дом я забираю… Брат Семион сидел понурый, а тут вскинул на Волкова глаза, тот даже подумал, что сейчас он спорить начнет или даже просить будет. Но нет, монах лишь пожал плечами и опять опустил голову. — Забираю твой, но тебе свой отдаю, — продолжи кавалер. Монах снова ожил, уставился на Волкова, обрадовался, кажется: — Ваш дом мне пойдет? — Только дом, амбары, овины, хлева и конюшни мои будут, но и ты можешь ими пользоваться, телеги, я тоже тут на дворе буду держать, колодец мой будет, мне скот поить надобно, а огород твой. Холопы будут тут же жить, в людской, одну девку тебе в прислугу дам. Но в прислугу, — Волков поднял палец, предостерегающе, — пользовать ее не будешь, а начнешь, и она пожалуется, так я ее у тебя заберу. Кажется, все пока устраивало хитрого попа. Он понимающе кивал, на все соглашался. — А еще тут у тебя будут господа кавалеры жить, сам мне их насоветовал брать, тут внизу будут жить, твои покои вверху, послуживцы их будут с холопами жить в людской. Вот это, кажется, брата Семиона не устраивало, скривился едва заметно, видно, один хотел жить в огромном доме. Но кавалера его недовольство мало заботило, тем более что он кое-чем готов был монаха успокоить: — Сто шестьдесят монет, что остались от денег на церковь, оставишь себе на обустройство, — Волков замолчал и потом добавил серьезно. — И займись уже костелом, займись уже. Дождешься, попрошу у епископа другого попа на приход. На том разговор был закончен. Все, включая дворню и жену, весь этот разговор слышали. Госпожа Бригитт не удержалась, встала и начала выходить из-за стола. Рука у Волкова лежала на подлокотнике кресла, так она как бы невзначай руки его коснулась бедром. Стала извиняться и говорить: — Господин, так мы что, переезжаем в тот красивый дом, что у края деревни стоит? Этот вопрос интересовал всех присутствующих, включая жену его, которая тоже хотела это знать, да от спеси не хотела сама спрашивать. — Да, — сказал Волков, — теперь вы, госпожа Ланге, на лавках спать не будете, у вас будут свои покои. — Правда? — обрадовалась та, едва не запрыгала. — А можно мне узнать, какие мне покои положены? — Выберете сами после того, как госпожа Эшбахт выберет нам спальню. — Ах, Господи, как это хорошо, — никого не стесняясь, вроде как в благодарность госпожа Ланге склонилась и с грациозным приседанием поцеловала руку Волкова. — Спасибо вам, господин. — Можно ли нам с госпожой Эшбахт уже посмотреть дом? — Идите, — сказал кавалер, — посмотрите, решите чего в доме не хватает. Потом скажите. Жена, хоть и не благодарила его, но сразу бросила свое рукоделие, и пошла с Бригитт смотреть новый дом. Даже Мария, отодвинув сковороды с огня, пошла очаг и печи смотреть, а все дворовые за ней побежали. Он и сам пошел. С ним шли все: и Максимилиан, и Увалень, и Сыч, и оба монаха. Забор высок, ворота крепки, двор огромен, хоть тридцать телег сюда ставь. Амбары, конюшни, хлева большие — и все это крепкое, новое. Двор настоящего хозяина. И колодец, и привязь, и поилка для коней. Курятник таков, что сто кур тут проживут, тесноты не зная. Дом уже почти готов был, мастера кое-что правили по мелочи уже, мыли да собирали все, что лишнее осталось. Молодой архитектор уже ходил по дому, показывая его госпоже Эшбахт и ее подруге. Как Волкова увидал, так стал ему кланяться. Взволновался. Стал ему показывать дом. Дом был и вправду хорош, был он на вид не меньше старого, но в два настоящих этажа с чердаком и подвалами большими под вино и прочее съестное. Полы из хороших досок вощеных, стены чисты, белены. Окна огромны. Двери в две створки, хоть свадьбу выводи через них, крепки и широки, с красивыми бронзовыми ручками. Печи с плитами удобны, другие печи, что с дымоходами для обогрева дома, и вовсе в изразцовой плитке с замысловатыми рисунками. Камин огромен, в него войти может даже сам хозяин, головы не склонит. В нем кабана целиком можно зажарить. Максимилиан в удивлении вытащил меч, поднял его, потянулся им вверх и до потолка не достал. Все посмотрели на это и увидали на блоке красивую люстру под двенадцать свечей. А стропил не увидели, потолок был ровен и побелен, как и стены. Две тысячи талеров! Две тысячи. Теперь ясно было кавалеру, на что этот чокнутый монах потратил столько денег. Столько, что на эти деньги можно было выстроить небольшой костел на пятьсот прихожан.