Наконец все собрались: бледные от недосыпа, молчаливые и угрюмые. Спутники избегали смотреть на Дюжину, даже Пес, пока она карабкалась ему на спину. Не обменявшись ни единым словом, компания тронулась в путь; на горизонте занимался рассвет. Напрасно Дюжина пыталась сосредоточиться – мысли ее витали далеко. Сцены из сна преследовали ее наяву. Потускневшие за два года образы отца и матери вновь вспыхнули яркими красками. А Фиалка… Дюжина скорчилась от боли. В памяти всплывали ямочки на ее щечках, прикосновение теплой ладошки. Чего бы она ни отдала, чтобы это длилось вечно! Во рту возник металлический привкус: погрузившись в воспоминания, Дюжина не сразу заметила, что слишком сильно прикусила губу. Стиснув зубы и вытерев кровь, девочка стряхнула наваждение. Некогда расслабляться. Затем и нужно сонное молоко, чтобы утром не наматывать сопли на кулак. Напади на них сейчас гоблин, она лишилась бы головы и даже не заметила. Тогда Семерка сгинет где-нибудь в подземелье. Собрав волю в кулак, Дюжина заставила себя сосредоточиться на следах полозьев. Пейзаж вокруг постепенно менялся, дорога уходила ввысь. Кроны уже темнели под ногами, а впереди, куда ни глянь, высились заснеженные зубцы, ослепляя своею белизной. Горы вырисовывались все ближе, скрюченные пальцы обледенелых скал царапали небосвод. Яркое солнце не спасало от пронизывающего холода. Снежинки алмазной россыпью блестели в утренних лучах. Шапка на лбу Дюжины заиндевела, ледышки на ресницах затрудняли обзор: все перед глазами сливалось в радужное пятно. Несмотря на туго завязанный шарф, морозный воздух обдирал горло, а стоило девочке открыть рот (что случалось крайне редко), как от мороза начинало ломить зубы. Хрум зарылся в медвежью шкуру, время от времени высовываясь, чтобы изучить окрестности. Никогда еще Дюжина не видела такой красоты – самобытной, суровой и беспощадной, – красоты, едва выносившей присутствие посторонних. Впрочем, девочка не тешила себя иллюзиями. Горы коварны, погода здесь может измениться в любой момент. Юная всадница то и дело косилась на небо, втягивала носом воздух, выискивая признаки перемены погоды. Никогда не теряй бдительности! При мысли о Виктории Дюжина расправила плечи. Оружейница никогда бы не позволила себе витать в облаках. Позади перешептывались Пятак и Шестой, но слов было не разобрать. Косолапы шагали ровным строем, и седокам не было нужды повышать голос. Дюжина насупилась – наверняка речь шла о ней. Она обернулась, намереваясь окинуть их суровым взором, но тут ее внимание привлекла неясная точка вдалеке. Из-за снегопада окрестности заволокло пеленой, однако сквозь мерцающую завесу различалось какое-то движение. Прищурившись, Дюжина всматривалась в даль. – В чем дело? – насторожился Шестой, поравнявшись с Псом. На бледном лице застыла тревога, однако за нею читался искренний энтузиазм, подействовавший на Дюжину, как красная тряпка на быка. – Ни в чем! – огрызнулась она. – Если тебя что-то смущает, смотри сам. Или у меня одной есть глаза? Девочка с негодованием заметила, как по губам Шестого скользнула улыбка. Ну и хладнокровие, даже оскорблениями его не проймешь! Дюжина тряхнула головой, стараясь задушить зачатки симпатии к попутчику. Пес устремил в пространство немигающий взгляд: – Не наблюдаю никакой опасности. Однако нельзя терять бдительности, – произнес он и едва уловимым шепотом добавил: – С гоблинами надо держать ухо востро. – Хвала морозу, нашей Дюжине бдительности не занимать. – Голос Пятака сочился ядом. – Если ее глаза по остроте не уступают языку, а по скорости – кулакам… Шестой глухо застонал: – Не надоело? Рано или поздно нам предстоит сражаться всем вместе, и, думается мне, скорее рано, чем поздно. Поэтому мы должны наводить мосты, а не сжигать немногие имеющиеся. Пятак только пожал плечами. – Глупости, – отрезала Дюжина. – Моя цель – спасти Фиа… – Она испуганно осеклась, не закончив фразы. Да что же с ней творится?! – Моя цель – спасти Семерку, а не завести друзей. – Кто бы сомневался! – фыркнул Пятак, заливаясь краской. – Ты совершенно невыносима. Немудрено, что все тебя ненавидят. Дюжина на секунду опешила, в горле встал ком. Не доверяя собственному голосу, она демонстративно повернулась к обидчику спиной и сосредоточилась на следах. От напряжения спину свело судорогой. Хрум лизнул хозяйку в щеку и тихонько заворковал. Шестой что-то шепнул товарищу, но тот не потрудился понизить голос в ответ. – Ничего подобного! – с негодованием выпалил он. – Ей стыдно за то, что мы стали свидетелями ее слез и теперь, видишь ли, виноваты. Хоть бы постеснялась! Я не собираюсь жалеть эту клушу только потому, что она забыла свое дурацкое молоко. Рука Дюжины метнулась к топорам. – Довольно! – Пес встал как вкопанный и ощетинился. – Стая мерцекрылов склевала мне ухо, но даже их клювы приятнее вашей болтовни. – (Пятак с Шестым сочувственно переглянулись.) – Если нечего сказать по делу, лучше помолчите, – рявкнул Хранитель и огромными скачками припустил по следу, бормоча себе под нос: «Плетемся, как улитки… бдительности меньше, чем у ежеглотов». Дюжина непременно вспылила бы, но тут Пятак обнаружил лагерь гоблинов. Глава 15 Они все еще находились в царстве вершин, когда Пятак приметил следы, круто уходящие влево. Дюжина невольно восхитилась остротой его зрения, она-то думала, что у нее самые зоркие глаза. Следы вывели всю компанию к лагерю, испещренному отпечатками ног. Местность была голая – ни единого деревца или камня, чтобы укрыться от пронизывающего ветра. Бедная Семерка. Наверняка продрогла тут за ночь! Над остатками костра еще вился дымок. Взгляд Дюжины шарил по снегу, выискивая следы девочки. Высунувшись из укрытия, Хрум с любопытством озирался по сторонам, его носик подергивался от обилия новых запахов. – Ну и местечко они выбрали для ночевки! – фыркнул Пятак, спешившись. – Какой прок от сарказма? На хлеб его не намажешь, – нарочито громко заявила Дюжина. Она поворошила угли и, стянув варежку, ощутила слабое тепло. – Нет бы привнести дельное замечание, вроде: «Угли еще не остыли, значит у похитителей максимум три-четыре часа форы». Пятак вспыхнул: – Я уже внес солидный вклад, отыскав лагерь. Хрум пренебрежительно махнул хвостом. Дюжина собиралась возразить, но, покосившись на Пса, прикусила язык и вновь принялась изучать истоптанную землю. – Я насчитал восемь гоблинов, – сообщил Пятак чуть погодя и вопросительно глянул на Шестого. Однако первой откликнулась Дюжина: – Я насчитала столько же, но… – Она осеклась и с нарастающим страхом уставилась на отпечатки. – Ни одного следа Семерки. – Сюда, – позвал Шестой. Он опустился на корточки неподалеку, сжав руки в кулаки. – На что это похоже? Остальные сгрудились подле, разглядывая примятый снег. – Похоже, кто-то барахтался в снегу, – с присвистом констатировал Пятак. – Либо его связали и он пробовал встать, либо пытался изобразить снежного ангела. Вот только крылья совсем не удались. Шутка была встречена гробовым молчанием. На белоснежном покрове темнели алые пятна. Неизвестно, пережила ли Семерка минувшую ночь… Пес будто прочел мрачные мысли спутницы: – Пленница важна им по какой-то причине. Значит, ее берегут как зеницу ока. – Если только они уже не получили от нее все, что хотели, – мрачно бросил Пятак. – Что, например? – выпалила Дюжина, стараясь подавить рвущееся наружу отчаяние. Шестой выпрямился, бледный как полотно: – Если она умерла, где тело? Вряд ли бы они потащили с собой труп. Хрум вздрогнул и испуганно съежился на плече хозяйки. Изнемогая от тревоги, Дюжина смотрела на кровавые пятна. Она представила, как Семерка коченеет в сугробе, пока похитители греются у костра. Еще накануне она надеялась, что с заложницей не приключилось беды. Однако, похоже, надежды не оправдались. Напрасно Дюжина силилась отогнать от себя образ Семерки, перед глазами упорно вставало ее лицо: те же ямочки, что у Фиалки, та же улыбка, от которой щемило в груди. Девочка стремительно выпрямилась и принялась исследовать периметр, выискивая не замеченные прежде подсказки, способные натолкнуть на след. Сердце колотилось от страха. Нужно понять, что случилось с Семеркой. Гоблины натоптали повсюду, их следы пересекались вокруг костра. Похолодев, Дюжина всматривалась в восемь глубоких вмятин рядом с тлеющими угольками. Похитители устроились на ночлег поближе к огню, оставив Семерку мерзнуть. Дюжина уже отчаялась, но тут ее внимание привлекла цепочка неглубоких отпечатков, тянувшаяся обратно к следу полозьев. – Сюда! – пронзительным от волнения голосом окликнула она. Хрум радостно заметался, а Шестой моментально кинулся на зов. – Да, это она. – Шестой расплылся в улыбке. – Следы явно человеческие, и размер совпадает. Дюжина, ты настоящий следопыт! Вопреки ожиданию комплимент доставил ей удовольствие. Она едва не улыбнулась в ответ, но вовремя спохватилась. Зачем Шестой набивается в друзья? Только усложняет дело. – Скорее в погоню! Пока они не ушли далеко, – воскликнул он, вскакивая в седло. Мгновение спустя отряд тронулся в путь. Потрясение от вида крови и облегчение, когда следы Семерки все-таки нашлись, помогли Дюжине всецело сосредоточиться на ключевой миссии – разыскать девочку любой ценой. Вскоре трое наездников уже спускались по склону, настолько крутому, что ехать приходилось зигзагами. Тропа увлекала их все ниже, горы смыкались, точно капкан, обступая путников все теснее. В низине тропа утонула во мраке, а небо голубой лентой зазмеилось высоко над ними, как странная перевернутая река. Кругом, зловеще темнея в тусклом свете, высились утесы, настолько крутые, что на них не лежал снег. От них буквально веяло холодом. Хрум глубже зарылся в теплый мех – его ушки заиндевели, чего он совершенно не выносил. – Не нравится мне здесь, – посетовал Пятак, его голос эхом отразился от каменных стен. – Да неужели? – фыркнула Дюжина. – А вот мы, наоборот, в полном восторге. – Все разговоры строго по делу! – рыкнул на них Пес. Дюжина стиснула зубы и уставилась в полумрак. На душе было тревожно. Хрум тоже нервничал и беспрестанно ворочался в недрах медвежьей шкуры, пока девочка не утихомирила его легким шлепком. – Чуете? – сморщившись, спросил Шестой. Дюжина кивнула. В воздухе нестерпимо воняло тухлятиной. – Фу, разит хуже, чем от огра, – скорчил гримасу Пятак. – Хуже, чем от тебя, – буркнула Дюжина, не в силах совладать с собой. – Дюжина! – возмутился Пес, но тут же осекся и замер как вкопанный.