Мужчина выделялся могучей комплекцией. Смоляная борода, глаза цвета грозового неба. Его спутница была высокой и крепко сбитой. Все в ней дышало силой и незыблемостью, кроме поистине воздушных волос: блестящее иссиня-черное облако обрамляло лицо с крупными чертами. Быстрые, сноровистые пальцы плели соломенную корзину, пока мужчина любовно точил лезвия двух топоров. Дюжина не могла наглядеться на чету, подойдя так близко, что могла бы протянуть руку и коснуться обоих. – Ну и как быть? – тихо спросила женщина, косясь на детей. – Если не продадим урожай, зимой умрем с голода. – Знаю, – мрачно откликнулся мужчина. – Но в Эмбере неспокойно, некогда безопасные тропы больше не безопасны. Лесной клан свирепствует из-за сожженных домов; заклинатели деревьев говорят, что их подожгли нарочно. Вождь Ундина переправила плавучие деревни на сушу. Горные икары не высовываются из своих пещер, пустынников оттеснило песчаной бурей. Всех тревожит то, что творится… под землей. – Он уставился себе под ноги, лицо потемнело, будто грозовая туча затмила небосвод. – Получается, к рынку не подобраться ни безопасной тропой, ни через Эмбердол, ни через лес. – Женщина закусила губу. Птицы, звонко щебеча, гонялись за мошкарой. – Продадим урожай Рифкину, – объявила она чуть погодя. – Конечно, много он не заплатит, зато весь риск ляжет на его плечи, а не на твои. – Рифкину? – возмутился мужчина, гневно раздувая ноздри. – Он не даст и половины цены! – Девочкам нужны оба родителя, – отрезала женщина. – А половина – это лучше, чем ничего. Мужчина медленно кивнул и провел рукою по волосам. – Можно мне к ручью? – раздался позади Дюжины запыхавшийся голос. Обернувшись, она увидела маленькую девочку: розовые щечки, серые глаза, лукавая улыбка и мамино облако смоляных волос. – Только если Синичка пойдет с тобой, – улыбнулась женщина. – Конечно пойду, – воскликнула старшая девочка, ее глаза горели нетерпением. – Береги ее как зеницу ока, а то продадим тебя пещерному клану, – шутливо пригрозил отец. – Ох и здоровенный лунный камень мы сторгуем – всем на зависть. Синичка прыснула и обняла младшую сестру. – Не нужна мне нянька, – на ходу ворчала Фиалка. – Я ведь уже взрослая. – Знаю, – шепнула Синичка. – А вот мама с папой – нет. Фиалка лучезарно улыбнулась сестре, на щеках появились ямочки. Дюжина непроизвольно потянулась к ней, но обернулась почему-то Синичка – и испуганно вскрикнула. Их глаза встретились, и Дюжина ощутила болезненный укол, будто рыболовный крючок впился в грудь. Все вокруг накренилось, дрогнуло, налилось кровью, очертания расплылись. Посреди серой, лишенной всяких красок пустыни оставалась только Синичка. Дюжина заморгала в тщетных попытках отвести от нее взгляд. За спиной хрипло каркнула ворона. Волосы на затылке медленно встали дыбом. По спине заструился холодный пот. Дыхание сделалось судорожным и прерывистым. Дюжина узнала этот звук. Синичка удалялась прочь. Она выглядела иначе, старше и была теплее одета. Упругий стремительный шаг не замедляла туша лани у нее на плечах. Мир вокруг нее постепенно приобретал очертания. Под ногами девочки обозначилась наезженная колея, пересекавшая крутые холмы. По обе стороны от нее колосились зеленые и золотистые травы. На паутине между стеблей блестела роса. В воздухе веяло прохладой. Мир точно переродился. Однако Синичка спешила, закусив губу. Дюжина порывалась развернуться и уйти, но ноги не слушались. Горло сковал страх. Непреодолимая сила влекла ее вслед за Синичкой. Вместе они поднялись на вершину холма, и перед ними открылась долина, разделенная на поля. Посередине извивался прозрачный ручей, а за ним раскинулась деревня травяного клана. – Поа, – прохрипела Дюжина, упиваясь зрелищем. Ветер подхватил слово и швырнул ей обратно в лицо. Поа, Поа, Поа. Синичка застыла вполоборота, прислушиваясь, однако ее взгляд скользнул мимо Дюжины, не замечая. Через мгновение она вновь устремилась вперед, увлекая Дюжину за собою. Маленькая уютная деревушка обрамляла зеленый луг, надежно затененный тремя вековыми платанами. Хижины из искусно сплетенной травы были покрыты лаком. Орнамент плетения – предмет особой гордости хозяев – разнился от домика к домику, делая их неповторимыми и уникальными. В поле колосилась спелая пшеница, стебли шелестели на ветру. Ласточки носились над землею, пикировали вниз и возвращались с полным клювом добычи. У подножия холма Синичка замерла, устремив взгляд на забор, тянувшийся вдоль тропы. Глубоко в перекладине засела стрела. Ее точно не было там, когда Синичка уходила. Древко было из черного, как сама ночь, дерева – мазок тьмы на теплом каштановом фоне. Вместо оперения направление полету задавали крылья летучей мыши. Ими, по легенде, украшали стрелы пещерного клана. Синичка коснулась стрелы, точно хотела удостовериться в ее подлинности. В следующий миг недоумение сменилось паникой. Вздрогнув, девочка пристально посмотрела на Поа. Хотя час был ранний, в деревушке царило странное запустение. Над трубами не вился дымок, не слышались голоса. Даже из загонов не доносилось ни звука. У Синички вырвался судорожный испуганный вздох, туша соскользнула с плеч. В воздухе веяло бедой. Дюжина пыталась зажмуриться, не смотреть, но тщетно. Царапнув когтями по дереву, на забор приземлилась ворона. Черные глаза хитро поблескивали, острый как бритва клюв был испачкан кровью. Взгляд Синички метнулся от окровавленной птицы к безмолвной деревне и обратно. – Нет! – прошептала она и затрясла головой. С испуганным воплем девочка побежала, едва касаясь земли, хотя отчетливо понимала: поздно! Снова болезненный укол, рыболовный крючок пуще прежнего вонзился в грудь, мир на мгновение померк, а когда картинка вернулась, Дюжина стояла у края большой ямы, вырытой на лугу в центре Поа. На глубине шести футов Синичка исступленно копала, свежая земля запеклась по периметру ямы, точно кровь. По лицу Дюжины струилась грязь вперемешку с потом, но девочка продолжала рыть, не останавливаясь ни на секунду, даже когда грязная жижа потекла в остекленевшие от горя глаза. В опустевших хижинах царило безмолвие, крыши почернели от облепивших их ворон и щетинились стрелами. До самого заката гробовую тишину нарушало лишь судорожное дыхание Синички, скрип лопаты да мягкий стук земляных комьев. Похолодев от страха, Дюжина отвернулась; ноги подкашивались, сердце лихорадочно колотилось. С нее довольно! Но в какую бы сторону она ни направляла взор, он всюду натыкался на темные зловещие стрелы, победно усеявшие все пространство. Синичка выбралась из ямы и подкатила тележку. Дюжина крепко зажмурилась. Укол. Над лугом сгустились сумерки. Дюжина с облегчением увидела, что могила засыпана, а мерзкие вороны исчезли. Перед небольшим костром, скрестив ноги, пристроилась Синичка. Она сидела не шелохнувшись, с прямой, будто застывшей, спиной, только грудь вздымалась и опускалась в такт дыханию. Тишина обволакивала ее, точно саван. Дюжина старалась дышать медленно и глубоко в попытке унять тошноту, нахлынувшую вместе с потоком чудовищных воспоминаний. Дрожащими руками Синичка взяла отцовские топоры. Из ее горла вырвалось рыдание, затем отчаянный крик – скорее звериный, чем человеческий. Внезапно весь мир вокруг вспыхнул огнем. Каждый дом, каждое дерево, даже трава в поле были охвачены необъяснимым пламенем. А в эпицентре ада заходилась криком невредимая Синичка. Глава 14 – Дюжина… ДЮЖИНА! Очнись! Жадно хватая ртом воздух, точно утопающий, девочка вырвалась из омута сна. Постепенно крик в ушах смолк, пелена перед глазами рассеялась. Она сидела на импровизированном ложе, скрученные одеяла, как веревки, обвивали ноги. Пятак, Шестой и Пес сгрудились рядом – потрясенные, испуганные. Хрум царапал ей щеку, вторая горела, как от пощечины. Дыхание ее было прерывистым, на ресницах блестели слезы. Эмоции хлестали через край, пробирали до костей, туманили рассудок. Но мало-помалу все их вытеснил стыд. – Чего уставились? – рявкнула Дюжина, но вместо грозного окрика вышел жалобный писк. Пес ласково ткнул ее носом. Изумление на лицах Пятака и Шестого сменилось жалостью. Под их взглядами стыд перерос в слепящую ярость. Пятаку лишь чудом удалось увернуться от обрушившегося на него кулака. – Ты что?! – завопил он, пятясь. – Во имя Эмбера, что с тобой не так? Дюжину захлестнуло до боли знакомое чувство, до сих пор надежно подавляемое сонным молоком, – чувство смертельной паники, словно бабочка бьется в морилке в тщетных попытках ускользнуть. Все тело обмякло, во рту пересохло, а сердце бешено колотилось. Но страшнее всего, страшнее самих кошмаров было осознание, что правда выплыла наружу, принеся с собою сострадание. Нет, нельзя этого допустить! – Дюжина, все хорошо, – мягко заверил Шестой, по-прежнему глядя на нее с сочувствием. Собравшись с силами, она замахнулась, но Шестой был начеку и ловко отпрянул; выражение его лица, доводящее девочку до бешенства, не изменилось. – Прекрасно тебя понимаю. Честно. Сам долго не мог обойтись без сонного молока. В первую ночь все на стенку лезут. Пятак подтвердит. – Эй! – возмутился Пятак. – Прикуси язык! Это, вообще-то, тайна! Шестой заморгал. Постепенно дыхание ее выровнялось, пульс уже не зашкаливал. Совладав с собою, Дюжина попыталась изобразить гримасу отвращения. – Может, еще обнимемся? – Ее голос был холоднее снега под пальцами. – Сделай милость, избавь меня от своих слезливых историй. Шестой помрачнел. Пятак одарил ее таким презрительным взглядом, что любой другой устыдился бы, но Дюжина лишь воинственно вздернула подбородок. Пятак угрюмо побрел на место и принялся собирать вещи. Шестой лучше скрывал свои чувства: целый спектр эмоций промелькнул в его глазах и исчез. – Светает, – ровным тоном произнес он. – Пора в путь. Хрум слизывал соленые капли с ее щек. Будь они вдвоем, Дюжина зарылась бы лицом в теплый мех, а сейчас ей оставалось только гладить бельчонка по шерстке. Совершая размеренные, монотонные движения, она постепенно успокоилась. На снег легла огромная тень Пса. – Ты не первая, кого терзает прошлое. Я повидал немало таких рекрутов на своем веку. Захочешь поговорить, обращайся. Не успевшая толком улечься ярость вновь вырвалась на волю. – С какой стати мне изливать душу истукану, который не спит и понятия не имеет о страхе и боли? – Голос Дюжины полоснул по воздуху, точно кнут. Пес смотрел на нее не отрываясь. Не выдержав, она отвела взгляд. – Я не говорил, что не испытываю страха, – тихо добавил он. – Нашли чем мериться, – проворчал Пятак, седлая Громилу. Губы Шестого растянулись в тонкую бледную линию. Дюжина запихнула непромокаемые накидки в мешок, стараясь подавить стыд и все прочие чувства. Хрум лизнул ее в щеку, в глазках-бусинках сквозила тревога. – Все в порядке, – слукавила девочка, нежно потрепав зверька по голове.