Вместо смерти к ней явилось одиночество в паре с отчаянием. Потом голод и пронизывающий холод пустынных ночей. По телу ползали вши, оно горело в лихорадке. Однако смерти не было. Уилла научилась отличать день от ночи по уровню шума и шагам за стенами камеры. Утро знаменовалось появлением начальника тюрьмы. Он шел от камеры к камере, заглядывал в глазки, убеждаясь, что его заключенные еще живы. После этого очередной глазок закрывался, и главный тюремщик шел дальше. О наступлении полудня она узнавала по приходу надзирателей. Они приносили ей кувшин воды, миску с едой (кормили раз в день) и выносили жестяное ведро, куда она справляла естественные нужды. Когда звуки за стенами стихали, наступал вечер. О ночи Уилле сообщали крысы. Она приучилась оставлять им немного еды, задвигая миску в угол, чтобы крысы дрались из-за объедков и не трогали ее. Уилла вела счет прошедшим дням. Камешком, найденным на полу камеры, она делала отметины на стене. По ее подсчетам, в тюрьме она находилась уже тринадцать дней. Надзиратели работали по двое. Разговаривали только между собой. Когда Уиллу одолевал жар, а так бывало почти все время, она могла лишь молча лежать на грязной койке. В немногие светлые промежутки, набравшись сил, чтобы сесть и даже встать, она пыталась вовлечь надзирателей в разговор. Спрашивала, почему ее здесь держат и что они намерены с ней сделать. Однако надзиратели не обращали на нее внимания. Уилла немного понимала по-турецки и из обрывков разговоров улавливала слова «Лоуренс», «Дамаск» и «немцы». Август еще не закончился. В этом Уилла была уверена. Неужели Лоуренс так рано двинулся на Дамаск? Или турки с помощью немцев сумели удержать город? И в каком месте, черт побери, находится она?! Наконец, что турки намерены сделать с ней? Вскоре она получила ответ. По ее подсчетам, это случилось на пятнадцатый день пребывания в тюрьме. Начальник тюрьмы, как всегда, совершил утренний обход, а через короткое время дверь ее камеры снова открылась. На пороге стоял начальник и двое надзирателей. Один держал керосиновый фонарь. Начальник поморщился от зловония, исходящего от Уиллы, и велел ей встать. Но встать она не могла. Не было сил. Ночью у нее подскочила температура. Слабость сопровождалась полубредовым состоянием. – Поднимите ее! – рявкнул надзирателям начальник. Один из них выругался сквозь зубы и сказал, что не хочет к ней прикасаться, поскольку она вонючая и, чего доброго, заразная. Тогда начальник что-то крикнул ему, и надзиратель послушно выполнил приказ. Уиллу вывели из камеры и поволокли по коридору. Дневной свет, льющийся из окон, ослеплял. Она столько времени провела в темноте, что сейчас было больно смотреть. Уилла щурилась. Ее втолкнули в небольшую, ярко освещенную комнату в задней части тюрьмы. К этому времени ее глаза немного привыкли к свету. Посередине комнаты стоял металлический стул. В полу темнело сливное отверстие. При виде его у Уиллы свело живот. Уилла молилась, чтобы все закончилось побыстрее. «Смерть едет на быстром верблюде», – всегда говорил Ауда. Уилла искренне надеялась, что так оно и будет. Надзиратели усадили ее на стул и связали руки за спиной. Только сейчас, при ярком дневном свете, Уилла разглядела, как ужасающе она грязна. Одежда превратилась в лохмотья. Обувь исчезла неведомо когда. Ноги были густо покрыты грязью. На лодыжке краснела сыпь. – Как тебя звать? – по-английски спросил начальник. – Малышка Бо-Пип[13], – ответила Уилла. За время нахождения в тюрьме у нее несколько раз спрашивали имя, но Уилла наотрез отказывалась его называть. Надзиратель со всей силы ударил ее по лицу. Голова Уиллы запрокинулась. Она медленно подняла голову, выпрямилась и стала смотреть в противоположную стену. Вопросы продолжались. Уилла отвечала в том же ключе или не отвечала вовсе. Вопросы звучали все громче. Пощечины сменились ударами. Уилла почувствовала, что ее левый глаз заплыл. Во рту ощущалась кровь, но она по-прежнему ничего не рассказывала о себе. Она думала о Шейми. О Килиманджаро. О времени, проведенном с Шейми в Лондоне. Начальник свирепел, однако Уилла держалась стойко. – А знаешь, грязная сука, что́ я сейчас с тобой сделаю? – не выдержал начальник. – Я засуну свой большой жирный член тебе в задницу и заставлю тебя кричать. А когда закончу, мои люди продолжат. Уилла, чья голова уже свешивалась на грудь, засмеялась: – В самом деле? Ради твоего спокойствия, надеюсь, что у тебя сейчас простуда, причем сильная, и твой нос ничего не чувствует. Начальник обругал ее, затем повернулся к одному из надзирателей и, забыв перейти на турецкий, сказал: – Я к ней не притронусь. Воняет, как отхожее место. В волосах кишат вши. Похоже, у нее тиф. Он уже здесь? Сходи за ним. Пусть займется своей грязной работой. Слышал, он это здорово умеет. «Тиф, – пронеслось в ослабевшем мозгу Уиллы. – Это мне подходит. Жаль, что он раньше не утащил меня на тот свет». Интересно, кого начальник именует «он» и продержится ли она в сознании, чтобы это увидеть? Дверь снова открылась. Послышалась сердитая речь. Вошедший человек говорил по-немецки. Грубая рука схватила ее за волосы и запрокинула голову. – Um Gottes Willen![14] – произнес вошедший. Человек этот был совсем близко. Его голос показался Уилле странно знакомым. Послышался смех, в котором не было ни капли веселья. Одна горечь. Затем вошедший сказал: – Мне стоило бы догадаться, что это ты. Намасте, Уилла Олден. Намасте. Глава 64 Шейми смотрел на искореженные, перекрученные куски металла – останки биплана «сопвич страттер». И как только Уилла уцелела при этом жутком крушении? Скорее всего, покалечилась, причем сильно. Пилоту досталось еще сильнее. Его обезглавленное тело до сих торчало из сплющенной кабины, разлагаясь на пустынном солнце. – Делать что, хозяин? – спросил на ломаном английском проводник Абдул. Здравый вопрос. Что им теперь делать? Если бы я только знал, подумал Шейми. До места крушения они добирались двенадцать дней. Почти две недели изнурительного пути под обжигающим солнцем. Поскольку Шейми знал по-арабски лишь отдельные фразы, а большинство бедуинов не знали ни одного английского слова, Альби посчитал благоразумным запастись фотографиями Уиллы. Шейми с Абдулом останавливались в каждой попадавшейся им деревне и показывали снимки. Они расспрашивали встречавшихся бедуинов: торговцев, пастухов и вообще всех, тратя драгоценное время на расспросы о возможном местонахождении Уиллы. Никто не видел этой чужеземной женщины и ничего не слышал о ней. Шейми и Абдул ехали почти без остановок, устраивая ночлег, лишь когда совсем стемнеет. Едва приехав на место крушения, Шейми принялся тщательнейшим образом осматривать периметр, надеясь увидеть следы, оставленные похитителями Уиллы, однако ветер давно все замел. Шейми поворачивался в разные стороны, всматриваясь в ландшафт и пытаясь понять, что́ могло произойти с Уиллой и где, вероятнее всего, она находится сейчас. Если она попала в плен к турецким солдатам, ее увезли в какой-нибудь гарнизон или военный лагерь. Если же ее захватили бедуины, она могла находиться где угодно. Шейми велел Абдулу отдохнуть и дать отдых верблюдам, а сам достал из седельной сумки карту Альби. На карте были обозначены известные англичанам турецкие военные лагеря, колодцы, часто посещаемые бедуинами, а также пустынные селения, настолько маленькие, что они не имели названий. Поскольку само путешествие на восток и осмотр места крушения не дали никаких зацепок, Шейми решил ездить вокруг останков самолета, постоянно увеличивая длину окружности. Может, таким образом он наткнется на следы, тропу или что-то еще. Он прекрасно сознавал, как мало времени у него остается до возвращения в Хайфу, на новый корабль и сколь велика территория поисков. И как вообще он будет искать Уиллу в этом бесконечном унылом небытии? Ответа Шейми не знал. Это все равно что пытаться найти песчинку в… пустыне. Абдул, задремавший в тени своего верблюда, не заметил отряда налетчиков, двигавшихся с юга. Не заметил их и Шейми, погруженный в изучение карты. Так продолжалось, пока верблюд Абдула не издал тревожный рев. Но было слишком поздно. Бедуины, кроме одного, спрыгнули с верблюдов и окружили Шейми и Абдула. На них были запыленные белые джеллабы, головные платки и у каждого – кинжал за поясом. Абдул мигом проснулся и вскочил на ноги. – Налетчики! Шесть. Очень страшный новость! – выпалил он. – Об этом я уже догадался, – сказал Шейми. – Что вам надо? – спросил он, но ответа не получил. Один из приехавших подошел к верблюду Шейми, открыл седельную сумку и стал рыться. – Эй! Куда полез? Не трогай мою сумку! – сердито крикнул Шейми. Он бросился к бедуину и тут же ощутил кинжал, приставленный к горлу. Между тем налетчик вытащил из сумки пистолет, патроны и одну из фотографий Уиллы, полученных от Альби. Увидев, что снимков несколько, бедуин вытащил и их, передав содержимое сумки шестому, свирепого вида бедуину, оставшемуся сидеть на верблюде. Похоже, это был их главарь. Главарь осмотрел оружие, потом фотографии и что-то крикнул Шейми. Абдул, как мог, перевел: – Он спрашивать, почему ты иметь этот картинки. Он спрашивать твой имя. – Скажи ему, пусть поцелует меня в задницу! – закричал в ответ Шейми. – Пусть вернет мне вещи и убирается отсюда вместе со своей чертовой шайкой воров! Абдул выпучил глаза и покачал головой. – Переведи! – потребовал Шейми. Главарь тоже стал кричать на Абдула, пока тот, дрожа всем телом, не исполнил повеление. Главарь выслушал перевод, кивнул, улыбнулся и что-то приказал одному из своих людей. Шейми не видел, как тот человек вытащил пистолет, взял за дуло, взмахнул и ударил дерзкого чужеземца по голове. Глава 65 – Бабуля! Как я рада, что ты приехала! – воскликнула Кейти Бристоу, сбегая по лестнице родительского дома в Мейфэре. – Идем наверх! – сказала она, хватая бабушку за руку. – Не так прытко, Кейти! Дай мне сначала плащ снять! – ответила запыхавшаяся Роуз Бристоу. Кейти позвонила ей час назад. Голос у внучки был очень встревоженный. Роуз мигом собралась и приехала. – Так что стряслось? – спросила она у Кейти. – Ты стрекотала, как пулемет. Я тебя едва понимала. – С мамой плохо. С тех пор как они с отцом вернулись из госпиталя, она почти ничего не ест. Представляешь? Вот уже две недели! Не спит. Едва разговаривает. Лежит в постели, сжавшись в комок. Роуз нахмурилась: – А твой отец куда поехал? – В Уикершем-Холл. Навестить Чарли. Бабуль, он все перепробовал. Говорил с мамой. Обнимал ее. Приносил ей чай. Даже кричал на нее. Ничего не помогало. Тогда он вызвал из Оксфорда меня. Мои усилия тоже ничего не дают, а уж я перепробовала все мыслимые способы. Бабуля, я просто не знаю, что́ теперь делать. Руки опускаются. Я никогда не видела маму в таком состоянии. Никогда… – Произнеся последнее слово, Кейти залилась слезами. – Успокойся, Кейти, – сказала Роуз, прижимая к себе внучку. – Разберемся. Твоя мама пережила ужасное потрясение. Ей нужно время, чтобы снова встать на ноги, только и всего. Теперь сходи на кухню, завари себе чай, а я поднимусь к ней. Взявшись за перила, Роуз стала подниматься на второй этаж. Она еще не успела навестить Чарли в госпитале. Питер жаловался на участившиеся боли в груди, а тут еще эта ужасная инфлюэнца, свирепствующая вокруг. Роуз не хотела оставлять мужа одного, боясь, как бы ему не стало хуже. Джо заезжал к родителям и рассказал о случившемся. Роуз никогда не видела сына таким подавленным и растерянным.