– Я тоже скоро пойду. Но сначала хочу навестить Стивена, если вы не возражаете. – Ничуть, – ответил доктор Барнс и нахмурился. – Есть какие-нибудь признаки жизни? – Возможно, – дипломатично ответил Сид. – Вы серьезно? – обрадовался психиатр. – Погодите радоваться, дружище. Я же сказал «возможно». Пока не знаю. Мне показалось, что я увидел проблеск. Вчера, когда водил его в конюшню. Я узнал, что его родня – фермеры, и решил… – Как вы это узнали? Стивен отказывается говорить. – Написал его отцу. Попросил как можно подробнее рассказать о жизни Стивена. Довоенной, разумеется. – (Удивленный доктор Барнс кивнул.) – Вот так мне и пришла мысль взять его в конюшню, поводить среди лошадей и коров. Мне показалось… может, я это только вообразил… но мне показалось, что его дрожь немного уменьшилась. Я видел, как у него изменился взгляд, когда он увидел Ганнибала, крупного тяглового жеребца. Это длилось всего секунду. Вот я и решил нынче вечером снова прогуляться с ним в конюшню, когда животные вернутся с полей и там будут доить коров. – На редкость нетривиальный метод, но, ради Бога, продолжайте. Спокойной ночи, Сид. – Та-ра, док. Сид прошел по длинному коридору в конец здания. Стены палат, находящихся там, были обиты войлоком и не имели коек. Только матрасы. Эти палаты предназначались для жертв психических травм. Многие из них совершенно не пострадали телом, однако Сид знал: из всех пациентов Уикершем-Холла эти – самые тяжелые и закрытые для внешнего воздействия. Когда они с Индией открывали этот госпиталь, оба и понятия не имели о фронтовых психических травмах. Они были готовы принимать пациентов, лишившихся рук и ног, получивших сильные ожоги и травмы черепа от пуль и осколков. Но для них самих было настоящим шоком увидеть дрожащих и трясущихся молодых мужчин. Иные сидели в колясках, застыв, как изваяния. Глаза одних были плотно закрыты, у других – опущены вниз, у третьих – почти вылезали из орбит, словно они и сейчас смотрели на массовую бойню, повредившую рассудок. Доктор Барнс предлагал таким пациентам рассказать о пережитом на поле боя, поделиться случившимся, а не держать в себе. Иногда это давало результат, иногда нет. Сид внимательно наблюдал за методикой психиатра. Тот, конечно же, руководствовался самыми благими намерениями, однако Сида терзали сомнения. Эти солдаты прошли через ад кромешный. Поможет ли им рассказ о пережитых ужасах? – Ну кто захочет снова и снова говорить об этом? – спросил он у Индии. – Разве наши бедняги не хотят попросту забыть все это? Им хочется любоваться деревом, гладить собаку и не вспоминать, как сидели в окопах. По крайней мере, до тех пор, пока не окрепнут и не научатся справляться с воспоминаниями. – Похоже, у тебя появилась идея, – сказала Индия. – Может, и появилась. Очень может быть. На следующий день Сид отправился к доктору Барнсу и спросил, не разрешит ли он вывести часть пациентов на прогулку. Эти люди столько дней провели в четырех стенах, что ходьба на свежем воздухе принесет им только пользу. Доктор Барнс, всячески старавшийся облегчить участь своих пациентов и откликавшийся на любые полезные предложения, быстро согласился. Сид начал с девятнадцатилетнего Вилли Маквея. Весь взвод этого парня погиб на Сомме. Сам Вилли получил ранение в бок и целых два дня пролежал на поле сражения, рядом с мертвыми и умирающими товарищами, пока его не обнаружил военный врач. Когда его привезли в Уикершем-Холл, его тело напоминало статую, а широко распахнутые глаза сверкали, как у испуганной лошади. Апрельским утром Сид взял Вилли под руку, и они двинулись вокруг Уикершем-Холла, обойдя все триста акров. Шли медленно. Сид опирался на трость, а Вилли ковылял на негнущихся ногах. По дороге Сид показывал парню расцветающие нарциссы и тюльпаны, свежие листочки на иве и готовые распуститься бутоны сирени. Когда они пришли на огород, Сид усадил Вилли между вскопанными грядками и засунул его одеревеневшие руки в сочную, влажную землю. Эти прогулки длились пять недель подряд, не давая никаких заметных результатов. Но Сид не оставлял своей затеи. И вот через два месяца прогулок вокруг госпиталя и по окрестным лесам Вилли вдруг присел в саду перед кустиком земляники, сорвал ягоду, съел и спросил, можно ли ему еще. Сид сорвал ему вторую земляничину, а потом собрал целую корзинку. Попроси его Вилли, он охотно принес бы парню всю землянику, какая росла в саду. Сид стоял и смотрел, как Вилли ест ягоды. Ему хотелось хлопать в ладоши и пританцовывать на месте. На следующий день Сид спросил садовника Генри, не разрешит ли он Вилли пропалывать грядки. – А если этот парень истерику закатит? Истопчет мне все посадки? – Не закатит, Генри. Знаю, что не закатит, – ответил Сид. На самом деле он ничего не знал и где-то даже опасался, что если что-то случится, то достанется ему, а не садовнику. Но опасения были напрасными. Сид уселся на краю огорода и наблюдал за Вилли с беспокойством молодой мамаши, чье дорогое чадо делает первые шаги. Поведение Вилли было безупречным. Он пропалывал грядки, заботливо присыпая землей основание каждого кустика, а затем помогал Генри собирать ягоды. В конце дня Генри похвалил его работу, на что Вилли простодушно ответил: – У моего отца был земельный надел. Я часто помогал ему. Это были самые длинные фразы, произнесенные им с момента появления в госпитале. Конечно же, случались и рецидивы. Гроза загнала Вилли под скамейку. Сид и Генри потратили добрых два часа, уговаривая парня вылезти. Обратная вспышка у мотоцикла повергла пациента в бегство. Он с воплями бросился в здание госпиталя и три дня не вылезал из палаты. Однако успехов было больше, чем рецидивов. Это касалось не только Вилли. Радовал Сида и Стэнли. Сид узнал, что тому нравится месить тесто для хлеба. Повторяющиеся движения действовали на него благотворно. Теперь он помогал госпитальной поварихе миссис Калверт печь хлеб. Прогресс наблюдался и у Майлза. Тот без конца играл на воображаемом пианино, пока Сид не купил ему настоящее, и теперь Майлз исполнял Брамса, Шопена и Шуберта, разнообразя досуг пациентов. А вот в поведении Стивена не было никаких сдвигов к лучшему. Этого беднягу, тронувшегося рассудком, привезли в госпиталь полгода назад. На шее краснели следы от веревки. Стивен пытался покончить с собой. Стивен бросал Сиду вызов. Сид неутомимо работал с ним день за днем, применяя все мыслимые способы. Когда ни один из них не дал результата, мелькнула мысль написать отцу Стивена и расспросить о жизни сына в родном доме. Отец быстро ответил, описав свою ферму, поля и скот. Так Сид узнал о норовистой тягловой кобыле Белле, управляться с которой мог только Стивен. Сид сразу же подумал о Ганнибале, госпитальном жеребце. Как и Белла, Ганнибал отличался внушительными размерами и скверным характером. Сладить с ним удавалось только Генри, и то не всегда. Сид попросил садовника оставить Ганнибала на пастбище дольше обычного. Среди природы конь вел себя лучше, чем в стойле, что и требовалось Сиду. Он рассчитывал морковкой подманить коня к ограде и сделать так, чтобы Стивен дотронулся до холки. Подойдя к палате Стивена, Сид остановился и сделал глубокий вдох, а затем выдох, пытаясь унять волнение. Оно могло все испортить, спугнув и Ганнибала, и пациента. Сид очень надеялся, что его замысел удастся, и тогда Ганнибал протопчет дорожку к Стивену. Это при благоприятном раскладе. При неблагоприятном – своевольный конь может лягнуть их так, что они приземлятся в соседнем графстве. Сид торопливо шагал через луг, направляясь к коттеджу Брэмблс. Так назывался дом управляющего имением Уикершем-Холл, где они с Индией обосновались. Стемнело. Индия наверняка выговорит ему за очередное опоздание на чай. Сид не предполагал задерживаться, но сегодня в его работе со Стивеном наметился перелом, и он потерял счет времени. Сид пребывал в радостном возбуждении. Ему не терпелось рассказать об этом Индии. Она тоже тревожилась за Стивена, спрашивала о нем и почти ежедневно навещала сама. Подойдя ближе, Сид увидел жену. Индия сидела на кухне у стола и читала. Сид ненадолго остановился, глядя на нее из темноты. Много лет назад он вот так же смотрел на окна ее квартиры в Блумсбери. Это было еще до их женитьбы и рождения детей. Он тогда и представить не мог, что эта женщина подарит ему столько счастья. Подперев голову рукой, Индия листала страницы. Опять, наверное, свой «Ланцет» читает. Когда он впервые ее увидел, она, молодой, еще неопытный врач, была полна решимости улучшить здоровье своих пациентов. С тех пор ничего не изменилось. Наоборот, ее решимость только возросла. Идея устроить госпиталь в Уикершем-Холле принадлежала ей. Когда стали поступать первые раненые, Индия добровольно взялась лечить их в лондонской больнице Бартс, но вскоре поняла: шумная городская больница не годится для длительного пребывания раненых солдат. Им требовалась не только врачебная помощь, но и что-то еще. Сид наизусть помнил письмо, которое она ему тогда написала. Мой дорогой Сид! Сегодня у меня появилась замечательная идея. Я отказалась от мысли продать Уикершем-Холл. Я превращу имение в госпиталь для раненых воинов. В место, где они не только смогут получить самую лучшую врачебную помощь, но и будут находиться в комфортабельных условиях столько, сколько понадобится для их полного выздоровления. Я увидела способ превратить это унылое, безрадостное место во что-то полезное и обнадеживающее. Я не могу придумать лучшего способа почтить память моей сестры. Сердце мне подсказывает: Мод со мной согласилась бы… Это письмо он получил в январе 1915-го. Он жил вдали от Индии уже несколько месяцев. Узнав о самоубийстве сестры, Индия взяла детей и отправилась в Лондон. Ей хотелось докопаться до причин, толкнувших Мод на самоубийство, и разобраться с наследством. Все свое движимое и недвижимое имущество Мод оставила Индии. Наследство тяготило Индию. Ну зачем ей имение в Оксфордшире? Лондонский дом, где все напоминало о Мод, был вообще для нее невыносим. Индия решила продать то и другое. В Лондоне она рассчитывала пробыть два, от силы три месяца, а затем вернуться в Калифорнию, в Пойнт-Рейес. Но жизнь нарушила планы Индии. Вскоре началась война. Индия сумела продать лондонский дом сестры, а продажа Уикершем-Холла застопорилась. Люди тревожились о ближайшем будущем и не спешили тратиться на большие имения. Помимо действий на суше, воюющие европейские державы повели войну на море, устраивая сражения и блокируя подступы к берегам врага. Пересечение океана стало небезопасным. Вскоре после вступления Англии в войну с Германией Сид отправил жене телеграмму и потребовал, чтобы она и дети ни в коем случае не возвращались сейчас в Соединенные Штаты и ждали конца войны. Как и многие тогда, Сид думал, что война продлится несколько месяцев. Самое большее год. Как же они ошиблись. Германия захватила Бельгию, а затем Францию. Казалось, Италия и Россия тоже падут. Месяц за месяцем войска кайзера наступали по всем фронтам и казались неодолимыми. Вторжение в Англию становилось все реальнее. Случись такое, защитить жену и детей Сида будет некому. И тогда Сид передал ранчо в руки опытного управляющего и начал долгое путешествие в Саутгемптон. Чтобы не волновать Индию, он ничего не сообщил о приезде. Просто пересек Америку на поезде, затем Атлантику на пароходе, и в один прекрасный день появился на пороге лондонского дома Фионы и Джо. Едва увидев мужа, Индия накинулась на него, крича: – Разве ты не слышал, что германские подводные лодки топят гражданские корабли? Накричавшись, она обняла Сида, поцеловала и сказала, что рада его приезду. К этому времени госпиталь в имении Мод уже действовал. Индия самостоятельно набрала персонал и закупила все необходимое. У нее имелось достаточно своих денег плюс целое состояние, оставленное Мод. Джо с Фионой тоже пожертвовали деньги на госпиталь. Индии хотелось работать там постоянно, и она предложила Сиду перебраться из Лондона в Уикершем-Холл. Он быстро согласился. Лондон был для него не самым дружественным местом. Пусть с него давно уже сняли обвинение в убийстве Джеммы Дин, подружки дней его молодости. Однако Сид боялся не полицейских. В лондонском преступном мире наверняка остались те, кто его помнил и не питал к нему особых симпатий. Чем раньше он покинет город, тем лучше. В Оксфорд они поехали поездом. Сидя в вагоне, Сид думал, чем станет заниматься, пока Индия весь день занята в госпитале. Поначалу у него была мысль пойти добровольцем в армию, но он знал, что его не возьмут, и хромая нога – не единственная причина. Достаточно увидеть шрамы, оставленные на его спине плеткой-девятихвосткой. Отметины его тяжелой юности. Тюремные надзиратели постарались. Эти шрамы кричали о тюрьме, а сержанты на призывных пунктах не жаловали бывших заключенных. Сиду не пришлось долго раздумывать, чем бы себя занять. Никакая пара рук не была в госпитале лишней. Он помогал вскапывать госпитальный огород – необходимое подспорье в условиях карточной системы. Перетаскивал на госпитальную кухню лед, ящики с яйцами, мешки с мукой, мясные туши с рынков, магазинов и ферм. Он помогал кормить раненых, мыть и перевязывать искалеченные тела солдат, моряков и летчиков. Разговаривал с ними, успокаивал и обнадеживал, пытаясь всячески поднять их дух. Бо́льшую часть раненых составляли рабочие и крестьянские парни, которые неохотно вступали в разговоры с местными врачами. Индия наняла толковых врачей, но это были люди другого круга. Их властная манера говорить отпугивала раненых. А в голосе Сида по-прежнему звучал говор Восточного Лондона, хотя он давным-давно не жил в тех местах. Парни видели его грубые рабочие руки, умевшие держать не только стетоскоп и ручку, и узнавали в нем своего. Ему доверяли. Перед ним раскрывались. Пациенты рассказывали Сиду о своей довоенной жизни, о том, когда и где их ранило, делились страхами. Сид узнавал о них то, чего никогда бы не узнали врачи. И Сид, к своему громадному удивлению, обнаружил, что ему нравится выслушивать раненых и говорить с ними. У него это замечательно получалось. Его юность и молодость прошли в Англии. Тогда он только брал; точнее, отбирал чужое: деньги, драгоценности и еще много такого, что ему не принадлежало. Теперь он отдавал, получая особое удовлетворение, какого никогда еще не испытывал. – Не желаете ли выучиться на врача, мистер Бакстер? – в шутку спросила его Индия, видя, как он возвращает к жизни еще одно покалеченное тело и сломленный разум. – Нет уж, спасибо. Я слышал, там все слишком просто, – ответил Сид, поддразнивая ее. – У меня есть дело поинтереснее. Собираю футбольную команду. Парни стосковались по футболу. Думаю, вытащу их из палат, пусть разомнутся. Дорогуша, ты не обидишься, если я поскачу в спортзал? И с планшетом в руке Сид поспешил в спортивный зал, устроенный в одной из конюшен. Индия поймала его за рукав, притянула к себе и шепнула: – Хороший ты человек, Сид, и я тебя люблю. Он ее тоже любил. Больше жизни. Сид думал об этом сейчас, глядя на силуэт жены. Из кухонного окна лился теплый желтый свет. Сердце Сида было готово разорваться от переполнявших его нежных чувств. Придя домой, он снял куртку и сапоги, оставив их в прихожей, после чего прошел на кухню. Обрадованная Индия подняла голову: – На плите тебя ждет жаркое из кролика. Миссис Калверт готовила. Она и печенье испекла. – Спасибо, дорогуша. А где дети? – В кроватях, где же им еще быть? Десятый час, между прочим. – Уже? Я и не заметил. Сид положил себе порцию жаркого, попутно рассказывая Индии про Стивена. Сегодня он водил парня знакомиться с Ганнибалом. Едва увидев Сида, конь, естественно, выказал свой мерзкий характер: прижал уши и начал бить копытами. Но до фырканья, лягания и прочих лошадиных пакостей дело не дошло, поскольку Ганнибал увидел Стивена. Конь широко раскрыл глаза и навострил уши. Сид не знал, присуще ли лошадям любопытство, однако в тот момент Ганнибал показался ему охваченным любопытством. Стивен не поднял глаз, не протянул руки, но тем не менее увидел Ганнибала. Сид это почувствовал. Стивен увидел коня не глазами. Возможно, сердцем или душой. Чем именно, Сид не знал. Зато он знал другое: впервые за эти шесть месяцев у Стивена прекратилась дрожь. Ганнибал неспешно приблизился к изгороди. Сида он напрочь игнорировал, глядя только на Стивена. Несколько секунд Сид боялся, что вот-вот случится непоправимое: Ганнибал разинет могучую пасть и откусит парню полголовы. Но ничего подобного не случилось. Конь обнюхал Стивена, потом тихо заржал и фыркнул. А затем прижался своим громадным бархатным носом к щеке Стивена. Раз, другой, третий… пока не произошло другое чудо: Стивен поднял руку и положил Ганнибалу на шею. В этот момент Сид посмотрел на лицо парня… Сид не забудет этого до конца жизни. Такой взгляд он видел на лицах солдат, когда те приезжали в отпуск и обнимали жен и детей, которых не видели несколько лет, и часто думали, что вообще больше не увидят. Стивен был еще слишком молод и не успел обзавестись женой и детьми. Но когда-то у него была лошадь. Давно, в другой, более счастливой жизни.