– Будет вам, мистер фон Брандт, – замахал рукой Барретт. – Я не хотел вас обидеть. Расскажите о том, что было дальше. – Мод сильно напилась. Мне стало невыносимо слушать ее упреки, и я подумал, что разумнее всего отвезти ее домой. – Макс сделал паузу. – Она заявила, что я пожалею. Как видите, она оказалась права. Я сожалею, очень сожалею. Мне нельзя было заявлять о разрыве с ней. Знай я, насколько хрупка ее психика, ни за что бы этого не сделал. – Как по-вашему, где она могла достать морфий столь сильной концентрации? Намного сильнее той, что продается в аптеках. – Я знаю, что она частенько прибегала к морфию. Но понятия не имею, где она его добывала. – Помедлив, Макс произнес: – Инспектор Барретт… – Да? – Иногда Мод курила сигареты с добавкой опиума. Однажды она рассказала, где их достает. В Лондоне есть некое место под названием Лаймхаус. Это вам поможет? – Мистер фон Брандт, – засмеялся Барретт, – в Лаймхаусе предостаточно мест, где мисс Селвин Джонс могла покупать такие сигареты. Да и морфий тоже. – Он завинтил колпачок ручки и закрыл блокнот. – Спасибо, что уделили мне время, мистер фон Брандт. Больше мы вас не побеспокоим. Барретт встал. Макс тоже встал. Он проводил инспектора до двери. – Вот если бы вы женились на мисс Селвин Джонс и она, будучи очень богатой женщиной, вдруг покончила бы с собой, мы бы задали вам еще много вопросов, – сказал Барретт, останавливаясь возле двери. – А в данной ситуации у вас не было никаких корыстных мотивов. Смерть мисс Селвин Джонс – банальное самоубийство. Газетчики будут разочарованы. Им всегда подавай сенсационную историю со всякими гнусностями и загадочной чепухой, которой полны романы. Но порой смерть весьма проста и печальна. Такая, какая есть. Примите мои соболезнования, мистер фон Брандт. Всего вам доброго. – Благодарю вас, инспектор. И вам всего доброго. Макс уже собирался закрыть дверь, когда Барретт вдруг обернулся: – Вы позволите дать сам совет? – Конечно. – Не корите себя так жестоко. Если бы разбитое сердце считалось преступлением, лондонские тюрьмы были бы переполнены. Макс печально улыбнулся. Инспектор Барретт откланялся и ушел. Макс закрыл дверь, налил себе бокал вина и тяжело опустился на стул. Сгущались сумерки, но зажигать свет он не стал. Он сидел и смотрел на догорающий камин. По его щеке скатилась слеза, затем вторая. Он вовсе не разыгрывал спектакль перед инспектором уголовной полиции. Его печаль была настоящей, как и чувства к Мод. Он наслаждался ее обществом. Ему нравилось ее чувство юмора. А как бесподобна она была в постели. Макс скорбел по ней. Она не заслуживала такого конца. Макса снедало раскаяние. Но у него не было выбора. Ее присутствие он почувствовал сразу, как только открыл дверь. Нос уловил аромат ее духов. Макс молил Бога, чтобы она просто пришла, стосковавшись по нему, и теперь ждет его в постели. Однако его сердце сжалось от печали и гнева, когда, бесшумно подойдя к двери спальни, он увидел на столе фотографии и документы. Потом он увидел, как Мод запихивает их в сумку. Макс сразу понял: отсюда она поспешит прямиком в полицию. Или к знакомым политикам вроде Джо Бристоу, а то и к самому Асквиту. И его тщательно построенный карточный домик рухнет. Макс знал, как ему поступить, и действовал без колебаний. На этот случай у него имелся небольшой запас сильнодействующих средств. Он подмешал наркотик в вино, потом отвез одурманенную Мод к ней домой, где сделал несколько уколов, вогнав ей в вены содержимое двух пузырьков морфия. Макс не думал, что все это будет сопровождаться такой мучительной душевной болью. Он сидел не шевелясь, глядя на угли в камине. Возле двери номера что-то тихо прошелестело. Макс поднял голову и посмотрел на дверь. Под нее подсунули конверт. – Дальнейшие приказы, – сказал он себе, гадая, будут они на немецком или на английском. Как всегда, на конверте не окажется ни обратного адреса, ни марки. На мгновение Макса охватила безудержная ярость. Трясясь от гнева, он встал, схватил со стола вазу и швырнул об стенку. Ваза разлетелась на мелкие кусочки. Осколки дождем брызнули во все стороны. Для тех, кто отдавал ему приказы, Мод ничего не значила. Она была расходным материалом. Бауэр и Хоффман – тоже. Он и сам был расходным материалом. Макс это знал. Для них никто не имел ценности. – Подумаешь, одна жизнь, – говорили эти люди. – Что она значит по сравнению с миллионами жизней? Однако для него эта жизнь значила, притом много. Он почти полюбил эту женщину. Макс подавил вспышку гнева. Да, он сблизился с Мод, позволил себе испытывать к ней чувства. Какая дурацкая ошибка! И повторять эту ошибку ни в коем случае нельзя. Если бы он держал Мод на расстоянии, она бы не пришла к нему в номер и не нашла то, что совсем не предназначалось для ее глаз. Носком ботинка Макс сдвинул крупные осколки в кучку, затем позвонил администратору и попросил прислать горничную для уборки оставшихся. Потом подошел к двери, поднял конверт, вскрыл и стал читать послание. Пора вновь браться за работу. Мод мертва. На сердце было тяжело от горя. Макс знал: это не главное. Главное – она не успела сообщить о своей находке. Ни один из его агентов не был разоблачен. «Любовь – опасная штука, – мысленно сказал себе Макс. – Слишком опасная. Однажды ты уже проходил этот урок, но предпочел его забыть». Макс подошел к камину, бросил в огонь письмо и конверт, пообещав больше не забывать уроков. Глава 34 Шейми посмотрел в окно спальни отеля. Солнце переместилось на западную часть неба. Он прикинул время: часов пять вечера. Косой неяркий свет заливал их постель и фигуру обнаженной Уиллы, дремавшей рядом. Шейми хорошо знал этот свет: печальный, серый свет супружеской неверности. Женатым людям, по крайней мере счастливым, он был неведом. Они занимались любовью в темноте или при ярком утреннем свете. Шейми притянул Уиллу к себе и поцеловал в макушку. Она что-то сонно пробормотала. – Любовь моя, мне скоро нужно уходить, – сказал он. – Уже? – спросила проснувшаяся Уилла. Он кивнул. Этим вечером Королевское географическое общество устраивало обед для благотворителей, где ожидалось его присутствие вместе с Дженни. Ей Шейми сказал, что ему весь день придется общаться с теми, кто, возможно, готов сделать пожертвование, а потому с ней он встретится уже в стенах КГО. Шейми хотелось появиться там раньше Дженни, чтобы не дать ей ни малейшего повода заподозрить его во вранье. Они с Уиллой постоянно тревожились, что Дженни узнает. Или Альби. – Пока я не ушел, покажи мне свои фотографии, – попросил он Уиллу. – Ах да. Фотографии. Забыла о них. С тобой я забываю обо всем. То же происходило и с Шейми. Он поражался собственной забывчивости, которая распространялась и на крайне серьезные вещи, забывать о которых он был не вправе. Например, о том, что он женат, что жена любит его и носит их ребенка. Долго это не продлится, думал Шейми, глядя, как Уилла встает и надевает блузку. Он знал: когда-нибудь их встречи закончатся. Они оба знали. Но пока Шейми гнал от себя мысли о неизбежной разлуке. Порывшись в объемистой сумке, Уилла вытащила пачку фотографий. На всех был запечатлен Эверест. Поскольку Шейми не был на ее лекции в КГО, этих снимков он не видел. Но ему очень хотелось их увидеть. Хотелось оценить ее мастерство фотографа, увидеть Эверест и Ронгбук, в котором она жила. Шейми попросил ее захватить снимки. – Все это войдет в мою книгу, – сказала Уилла, выкладывая снимки ему на колени. – Пояснительный текст готов. КГО уже назначило редактора. Месяца через три можно будет отдавать в печать. – Замечательно, Уилла! Поздравляю! Уверен: твой альбом ждет сногсшибательный успех… Так. Посмотрим. Шейми потянулся за первым снимком и тут же замолчал, завороженный мастерски сделанной фотографией и невыразимым величием Эвереста. – Северный склон, – пояснила Уилла. – Снимала с вершины ледника. Я провела там две недели. Все охотилась за удачным моментом. И как назло, вершина постоянно была скрыта облаками. А утром последнего дня делаю себе чай и вижу: облака вдруг рассеялись. Чувствую, что ненадолго. Еще полминуты – и облака наползут снова. Слава Богу, аппарат стоял наготове. Я успела вставить пластинку и щелкнуть. И буквально через секунду вершину опять заволокло. – Невероятно! – восторженно произнес Шейми. Он взял второй снимок, потом третий. Уилла снимала гору, ледник, облака, Ронгбук и жителей. Были снимки Лхасы и южного склона Эвереста, сделанные с непальской стороны. Шейми смотрел на улицы Катманду, на уличных торговцев и священников. На торговый караван, идущий через коварный перевал. На местную знать в национальной одежде. На застенчивых ясноглазых детишек, глядевших в аппарат из-под дверного полога. Уилла неутомимо давала пояснения, рассказывая, при каких обстоятельствах сделан тот или иной снимок. Говорила о характере священника, которого она запечатлела смеющимся. О красивой жене мэра, о том, какая холодрыга была на перевале Зар-Гама. Шейми интересовало, какой склон Эвереста удобнее для восхождения. Уилла считала, что южный, находящийся в Непале. Однако непальцы враждебно относились к попыткам людей западного мира подняться на их гору. Тибетцы были несколько гостеприимнее, поэтому, если кто-то из европейцев дерзнет подняться на Эверест, нужно из Дарджилинга добираться до Тибета и штурмовать северный склон. – Ты представляешь? Первым достичь вершины Эвереста?! – воскликнул Шейми. – В Королевском географическом обществе все хотят, чтобы первопроходцами стали англичане. – Тогда англичанам надо пошевеливаться. Германия и Франция тоже хотят быть первыми. Успех восхождения будет зависеть не только от подготовленности альпинистов, но и от подготовки самой экспедиции. Да и выносливость тоже важна. Понадобится надежный базовый лагерь и цепь промежуточных лагерей. Их устройством и оснащением должна заниматься половина участников экспедиции и шерпы. Раньше чем начнет сказываться горная болезнь, они спустятся вниз и будут отдыхать. А к вершине пойдет вторая половина – лучшие альпинисты. Лучшие и наиболее выносливые. Им нужно будет как можно быстрее подняться и столь же быстро спуститься. Добавь к этому погоду, ветер и температуру, которые должны им благоприятствовать. Уилла показала места на северном склоне, которые, по ее мнению, наилучшим образом подходили для промежуточных лагерей. Шейми слушал, кивал и постоянно задавал вопросы. Такого воодушевления он не испытывал со времен его путешествия с Амундсеном. Шейми захватила сама идея восхождения на высочайшую гору мира. На краткий миг к нему вернулось счастливое состояние, знакомое ему по Африке, где они с Уиллой вместе путешествовали, устраивали привалы и обсуждали штурм Кили. Они были одним целым. – Видишь темное пятно ниже седловины? – спросила Уилла, ткнув пальцем в очередной снимок. – До сих пор не могу понять: то ли это тень от проплывавшего облака, то ли трещина. Шейми посмотрел на Уиллу, и его сердце защемило от любви к ней. Он жаждал ее тела, постоянно думая о близости с ней. Но еще сильнее он жаждал единства их душ. Захваченный нахлынувшей тоской, Шейми отвернулся и взял самую первую фотографию. – Какая красота! – прошептал он. Уилла покачала головой: – Нет, Шейми. Настоящей красоты этих мест ты не видел. Мои снимки – лишь бледное отражение. Черно-белые картинки, неспособные передать всего великолепия Эвереста. Если бы ты увидел собственными глазами. Жаль, что я не могу тебе этого показать и увидеть, какое у тебя будет лицо. Жаль… – Она вдруг замолчала. – Что? Что случилось? – спросил Шейми. – Нам ведь не суждено… увидеть Эверест вдвоем. Шейми отвернулся. За окном быстро темнело. Наступал вечер. Нужно покидать номер, ехать в КГО, где он должен быть по долгу службы, а потом домой – к месту его принадлежности. Словно уловив его мысли и чувства, Уилла прильнула к нему и тихо сказала: – Нам надо это прекратить. – Я бы прекратил… если бы знал как, – невесело рассмеялся Шейми. Глава 35