– Макс, когда это случилось? – спросила Уилла. – Когда тебя перевербовали? Когда ты стал двойным агентом? – Меня никто не перевербовывал. Я с самого начала был двойным агентом, – ответил Макс. – Вот уже несколько лет я являюсь членом Британской секретной службы и занимаю там достаточно высокое положение. Образно говоря, я еще очень давно увидел письмена на стене. Я понял, насколько безумен кайзер. Ему требовалась любая причина для развязывания войны. Не Сараево, так нашелся бы другой прецедент. Я хотел сделать все возможное, чтобы помешать этому безумцу и предотвратить войну. Уилла недоверчиво покачала головой: – И как же ты мешал кайзеру? В Дамаске я сразу поняла, на чьей ты стороне, и это не было стороной союзников. Я и подумать не могла, что ты – двойной агент. – Моя роль была тяжелой, но я должен был ее играть и играл. Вначале понадобилось убедить Берлин в моей лояльности кайзеру. Это оказалось достаточно просто. На военной службе мне дали безупречную характеристику, после чего я вошел в состав германской секретной службы. Начальство узнало, что у меня есть дальние родственники в Лондоне, и уцепилось за эту ниточку. Меня заставили устроить ссору с моим дядей, промышленником, главой нашей семейной фирмы и горячим приверженцем кайзера. Спектакль был публичным. Мы с дядей прилюдно рассорились в ресторане из-за моего недовольства политикой кайзера. Дядя заявил, что отныне знать меня не желает. Через несколько дней я приехал в Лондон. Благодаря моим здешним семейным связям и публичной критике кайзера меня радушно принимали повсюду. – Вы были вне подозрения, что позволяло вам руководить шпионской сетью. Именно это и требовалось Берлину, – сказал Альби. – Совершенно верно. Приехав в Лондон, я сразу же занялся построением сети. Мне требовалось снабжать Берлин сведениями. Важными сведениями. Постоянно. В противном случае, меня бы заподозрили. Отсюда и документы в конвертах, которые Глэдис передавала Дженни, а та – моему курьеру. Но Лондон получал от меня гораздо больше, чем Берлин. Кроме Асквита, обо мне никто не знал. Ни вы, мистер Олден, ни Бёрджесс, ни даже Черчилль. Они и не должны были знать, иначе это ставило меня под удар. Должен сказать, Асквит мне великолепно подыгрывал. Он даже приглашал меня в свое загородное поместье одновременно с другими шпионами. Я имею в виду германских агентов, находящихся в постоянном контакте с Берлином. Таким образом, в Берлине получали косвенное подтверждение, что я выполняю свою работу. Два дня назад я виделся с Асквитом, и он сказал, что союзники победили во многом благодаря моим усилиям. Хотя эти лавры мне нужно бы разделить с «испанкой». Полагаю, она унесла больше жизней немецких и австрийских солдат, нежели солдат союзных сил. – Но из-за ваших лондонских делишек умирали люди! – сердито бросил ему Шейми. Взгляд Макса стал жестким. – Да, умирали. Когда я находился в Лондоне, в глазах других немецких шпионов я должен был выглядеть как германский шпион. Отсюда все эти жестокие и очень жестокие действия. Я сожалею о смерти Мод Селвин Джонс и смерти Глэдис Бигелоу. Я сожалею обо всех страданиях, причиненных Дженни Финнеган. Но такова была плата за роль, которую мне приходилось играть. Очень высокая плата. – Дженни Финнеган была моей женой, – сказал Шейми. – Моей женой, – повторил он. – Наша жизнь вас не касалась… вы не имели права… – Да, она была вашей женой. А кем были все германские моряки, которых вы, капитан Финнеган, отправили на дно Средиземного моря? Кем были они? Я вам отвечу. У каждого из них была мать. Кто-то из них был женат и имел детей. Согласен, Дженни страдала. Мод и Глэдис расстались с жизнью по моей вине. Но как насчет других жизней, которые я спас? Их было гораздо больше. Сколько людей остались в живых благодаря тому, что я и подобные мне способствовали скорейшему окончанию войны? Сотни тысяч? Миллионы? Что правильнее: пожертвовать многими жизнями ради спасения одной? Или одной жизнью ради спасения многих? На этот вопрос, капитан Финнеган, я никогда не найду ответа, и он всегда будет преследовать меня. Вдали между деревьями вдруг замелькали лучи фонариков. – Это наверняка местный констебль. Идет сюда вместе с мистером Уоллесом и Джеймсом. Пока они еще далеко, но я должен исчезнуть раньше их появления, – сказал Макс. – Когда они появятся, расскажите им, что Мэдден с подручным попытались проникнуть в дом с целью ограбления. Вы, капитан Финнеган, застрелили их, поскольку у вас дома имелся пистолет. Макс вынул из-за пояса пистолет Мэддена и подал Шейми. – Теперь у вас есть шанс, капитан Финнеган, – тихо произнес Макс. – Воспользуйтесь им, если считаете нужным. Шейми покачал головой: – Война окончена. – Прощайте, капитан Финнеган. Макс протянул ему руку, однако Шейми не подал своей. – Прощайте, мистер фон Брандт. Спасибо, что спасли моего сына. Шейми повернулся и зашагал к дому. Альби пошел вместе с ним. Уилла осталась стоять. Потрясение лишило ее способности двигаться. Макс повернулся к ней: – Я очень виноват перед тобой. Прости, что пришлось тебя ударить. Там, в доме. Но у меня не было иного выбора. Требовалось, чтобы ты замолчала. Если бы ты и дальше говорила про брата и тетку, которые все знают, это могло бы еще сильнее вздернуть Билли. Он вполне мог застрелить и тебя, и капитана Финнегана. – Не беспокойся, Макс, – горько вздохнула Уилла. – Я не держу на тебя зла. Ни за сегодня, ни за прошлое. Совсем не держу. – И что ты намерена делать теперь? – глядя в землю, спросил Макс. – Не знаю. Переоденусь в сухое. Высплюсь. Потом, наверное, вернусь в Париж, – устало ответила она. – Зачем? Чтобы закончить работу? – подняв голову, спросил он. – Какую работу? – По самоуничтожению. Ты всегда пыталась это сделать. На Эвересте. В пустыне. А теперь в Париже, с помощью иглы. Не надо делать большие глаза. Я умею распознавать зависимых. Ты должна это прекратить. – Какая странная забота о моей жизни. А по-моему, Макс, ты хотел моей смерти. Ты же намеревался расстрелять меня в Дамаске. Я видела берлинский приказ о моей казни. Он был среди бумаг, которые я у тебя похитила вместе с картами. Макс покачал головой: – Я выполняю большинство приказов, но не все подряд. Я бы никогда не позволил тебя расстрелять. Особенно тебя. Я бы стал тянуть время, убеждать Берлин, что у тебя есть еще немало ценных сведений. Но я бы никогда не обрек тебя на казнь. Я бы не смог этого сделать. Такое было бы равносильно самоубийству. – Он помолчал и с грустью добавил: – Убийству всего лучшего в себе. – (Теперь уже Уилла отвернулась.) – Расстанься с морфием. Раз и навсегда. Ты рядом с Шейми. Он рядом с тобой. Вы всегда хотели быть вместе. Так оставайся с ним. – После всего случившегося? – невесело рассмеялась Уилла. – После того, что я сделала его жене? – А что ты ей сделала? Что сделал ей Шейми, встречаясь с тобой в «Кобурге»? Что сделала сама Дженни, солгав ему насчет их сына? Что сделал я? Тебе в Дамаске… Дженни в Лондоне… десяткам других… Подумай о мальчике, – помолчав, продолжил Макс. – Если бы не ты, Джеймс не был бы сейчас с отцом. Да и Шейми вряд ли был бы жив. Без тебя события пошли бы совсем иным, куда более трагичным образом. Подумай об этом. Возможно, в дальнейшем тебе это поможет немного уравновесить чаши внутренних весов. – (Уилла смотрела на него глазами, полными слез.) – Не делай глупости, Уилла. Прими любовь, которую способен подарить тебе этот развороченный мир. Ее не так уж много. Держись за нее обеими руками. Ради себя. Ради Шейми. Ради Джеймса. – Макс крепко обнял ее и поцеловал в губы, потом разжал руки; ему было пора уезжать. – Прощай, Уилла. – Прощай, Макс. Она повернулась и побрела к дому. Макс открыл дверцу машины. Не зная, каким путем ему ехать, чтобы выбраться на шоссе, он посмотрел на небо, надеясь сориентироваться по звездам. Увиденная небесная картина заставила его улыбнуться. – Уилла! – окликнул он, вспомнив, как когда-то давно, в Ронгбуке, она сидела на скале и смотрела на небо. – Что? – упавшим голосом спросила она. – Посмотри, – сказал он, указывая наверх. Уилла подняла глаза. На ее щеках серебрились слезы. А в небесной выси, раскинувшейся над ними, Великий Охотник натягивал лук. В безбрежном океане ночи сверкало созвездие Ориона. Эпилог Сентябрь 1919 года. Кения Шейми с Джеймсом бегали по траве, стараясь не дать упасть воздушному змею, которого они сделали из газеты. Уилла наблюдала за ними с крыльца бунгало. Дому было около двадцати лет. Его окружали красивые цветущие сады. Розы росли и вокруг крыльца. Сейчас они были в полном цвету. – Дикие розы, – пояснил Артур Уэйланд, прежний владелец бунгало. – Мы их везли сюда из Англии. Там они украшали живую изгородь. Жена очень их любила и не хотела с ними расставаться. Как видите, здесь они великолепно прижились. На прошлой неделе Шейми с Уиллой купили этот дом и двести акров прилегающей земли. После сорока лет, проведенных в Африке, мистер Уэйланд возвращался в Англию. Его жена умерла. Двое сыновей жили в Лондоне. Настало время вернуться на родину. Уилла влюбилась в этот дом с первого взгляда. Из его окон, выходящих на запад, открывался захватывающий вид на Килиманджаро. Все трое были счастливы поселиться здесь после нескольких месяцев, проведенных на пароходах, в поездах, отелях и палатках. Она наблюдала за Шейми и Джеймсом и заметила, что Шейми начал прихрамывать. Шрамы, оставшиеся после ожогов, порой досаждали ему. Побаливала и увечная нога Уиллы. Потому-то она и сидела на крыльце, а не запускала змея с ними. Уилла до сих пор привыкала к новому протезу, купленному перед самым отъездом из Англии. Легкостью и возможностями движения он превосходил все ее прежние протезы, однако она все еще приспосабливалась к изменившейся походке и до крови натирала культю. Изготовители протезов значительно усовершенствовали искусственные руки и ноги. Жизнь заставляла. С войны вернулись тысячи безруких и безногих, а этим людям требовалось работать, ходить, поднимать на руки детей. Все мы со шрамами. Все трое. Все покалеченные, думала Уилла, растирая колено. Были раны телесные и раны душевные, спрятанные глубоко внутри. Джеймс и сейчас иногда плакал по матери, а по ночам вскакивал с криком, в испуге, что за ним явились плохие дяди. Мрачные дни бывали и у Шейми. Визит Билли Мэддена в Бинси очень тяжело сказался на нем. Он до сих пор не смирился с ложью покойной Дженни и причинами, заставлявшими ее лгать. Иногда это вызывало у него злость, но чаще – глубокую печаль. Его печалило, что он не сумел стать для Дженни хорошим мужем. А она всеми силами старалась удержать его любовь. Отсюда и этот обман, и ребенок чужой женщины, выданный за их собственного. Печалило Шейми и то, что жертвой обмана стала Джози Мидоуз, пострадавшая от рук Билли Мэддена. У самой Уиллы тоже хватало сомнений и страхов. Некоторые были настолько сильными, что порой ей хотелось схватиться за шприц, но она держалась. Бывали дни, когда она сомневалась, что им с Шейми удастся построить отношения. Слишком многое пережил каждый из них. Уилла боялась, что ошибки прошлого всегда будут преследовать их, а их любовь всегда будет разрушительной. После отъезда Макса она вернулась в дом и рухнула в кресло. Через несколько минут пришли местный констебль, мистер Уоллес и Джеймс. Шейми рассказал им о происшествии, воспользовавшись сочиненной Максом историей. Затем, поблагодарив соседа и полицейского, он простился с ними и уложил Джеймса. Альби разжег огонь, положил на блюдо сыр, маринованные огурчики, ветчину и хлеб, потом открыл бутылку бренди. Несколько часов подряд они ели, пили бренди и разговаривали. Потом уснули: Альби – в кресле, Уилла – в другом, а Шейми – на диване. Впервые с подростковых лет они снова были вместе. Утром все трое решили, что правду расскажут только Фионе, Джо, Сиду и Индии. Остальным, включая полицию, незачем об этом знать, поскольку такая правда лишь повредит Джеймсу. Шейми решил, что когда-нибудь он все расскажет сыну. Но до того дня Джеймсу еще расти и расти. Альби пробыл в Бинси целый день, а затем предложил Уилле поехать с ним в Кембридж. – Нет, – ответил за нее Шейми. – Уилла, оставайся. Пожалуйста. – Ты уверен? – спросила она. Она думала, что после стольких переживаний отец и сын захотят побыть вдвоем. Она любила Шейми и хотела остаться с ним, но не знала, хочет ли он того же. Особенно после случившегося. – Пожалуйста, – повторил Шейми. И она осталась. Они избегали говорить о своих чувствах, о Дженни, Максе и событиях далекого прошлого. Шейми рассказывал ей о лагере для военнопленных и о том, как после войны часть его личности очень не хотела возвращаться в Англию. Он не знал, как жить дальше самому, как растить Джеймса. Уилла рассказывала о своей парижской жизни, о фотографиях и говорила, что рано или поздно вернется в Париж, поскольку совершенно не может жить в Лондоне. Оба были измотаны и потрясены случившимся и тем, что едва не случилось. Жили тихо, выходя лишь на прогулки с Джеймсом и за едой на деревенский рынок. Иногда бродили по окрестностям или отправлялись на ланч в «Королевскую голову». Завтракали дома. Там же читали и играли с Джеймсом. Шейми не дотрагивался до нее и даже не целовал. Уилла понимала его состояние. Он горевал, сердился, его терзало чувство вины. Уилла тоже не решалась проявлять чувства, боясь быть отвергнутой. Так прошла неделя. Потом месяц. Уилла поймала себя на том, что не знает, как ей быть дальше. Остаться или уехать? Она хотела знать чувства Шейми, но спрашивать боялась. Впервые в жизни она боялась. Лучше не знать и жить надеждой, чем узнать наверняка, что Шейми больше не испытывает к ней тех же чувств, какие были у нее к нему. Больше всего Уилла боялась услышать, что он ее уже не любит.