Иренек выстрелил по казакам, но этот выстрел не ободрил киргизских парней, не помог навести порядка. Киргизы дождем бросились врассыпную — кто к своим коням, кто за юрту начального князя или просто наутек. Лишь слепой Иженей, сейчас еще более похожий на тарбагана, стоял неподалеку, не зная, куда бежать, и кричал в отчаянии: — О Кудай! О Кудай! И все-таки некоторые из парней опомнились, схватили пищали и открыли торопливый ответный огонь по казакам. Завязалась перестрелка. Стоя на одном колене, Иренек заряжал пистоль. Он уже взвел курок, когда к нему подскочил возбужденный Маганах и с силой потянул князя за юрту, где, вздрагивая телом, стоял неоседланный аргамак. Иренек с лета вскочил на коня и направил его пологим кочковатым склоном вниз, к Иштыюлу. Уже на яростном скаку крикнул Маганаху тревожным опавшим голосом: — Спасай Иженея! Лишь выскочив по густым, хлеставшим по лицу ветками, березнякам на гриву, Иренек остановил едва не запаленного аргамака и повел ухом. Перепалка стихала. Где-то слева и справа слышался приглушенный звон копыт. Со дна долины доносились возбужденные голоса победителей. Иренек повесил голову. Все теперь осталось там, у Иштыюла: и белая юрта начального князя, и табуны, и пленники, и деньги, на которые Иренек хотел выкупить Итполу. И слава Иренека тоже была там. 23 Третий по счету Алтын-хан метался, как зверь, плотно обложенный охотниками. С юга Великой степи его по-прежнему теснил сильный, не прощающий обид Тушету-хан, с запада наседали джунгары. Понимая свое бедственное положение, Лопсан уже не заносился перед русскими, как прежде, а искал у них защиты. Посланному из Томска Роману Старкову он внушал мысль о том, чтобы ему, Лопсану, построили острог в устье реки Упсы. — Я дам аманатов, а сверх того и голова моя будет у великого государя в новом городе. Это был уже другой Лопсан, осторожный, мирный и на редкость сговорчивый. И когда Старков попросил хана назвать приглянувшееся ему место на Упсе, тот с видимой покорностью ответил: — Где укажете, там и хорошо. И еще Алтын-хан просил дать ему побольше оружия и доспехов, чтобы он мог отстаивать свои интересы, а заодно и интересы России. Пока в Москве судили да рядили, как откликнуться на запросы Лопсана, пока Роман Старков ездил по Упсе в поисках подходящего места для острога, джунгарский Сенге-тайша принялся действовать споро и решительно. Черные калмыки вплотную прижали Лопсана к горам, и тогда он сделал стремительный прыжок через Саяны в хорошо знакомую ему Тубинскую землицу. После перекочевки тубинцев под Канский острог и прихода их в долину Уйбата степи по Упсе запустели. Лопсан не нашел здесь прежних улусов, только изредка цирикам попадались корьевые юрты тубинских кыштымов, бежавших от монголов в горы и леса. Алтын-хан со всеми своими многочисленными улусами стал лагерем между Упсою и лесным озером Тазикуль. Неподалеку от стойбища вздыбилась крутая гора, с которой были видны предгорья Саян, а за Саянами уже нечего было делать Алтын-хану, там на его земле владычествовал ненавистный ему Сенге-тайша. У цветного шелкового шатра Алтын-хана с утра до ночи толпились встревоженные зайсаны. Хан не ездил на охоту, не пировал — он беспрерывно советовался с придворными, советовался даже по самым незначительным делам войска и всего ханства. Испытывая немалые затруднения в продовольствии, Алтын-хан все-таки не пошел набегом на киргизов, хотя дорога туда ему была хорошо известна, а послал к Иренеку хитроумного Дага-батора. Лопсан с нетерпением ждал спасительного указа Москвы о строительстве острога. С надеждой глядел в сторону Киргизской орды. Но время шло, а никаких послов к хану не было. Не возвращался и Дага-батор, рыскавший по Абакану, Уйбату и Июсам в поисках начального князя Иренека, разбитого русскими на Иштыюле. Наконец Дага объявился. Однако он не привел с собою коров и баранов, он приехал с пустыми руками. А следом за ним со скромной свитой из уцелевших в бою воинов прискакал Иренек. Начальный князь киргизов искал помощи в борьбе с русскими, он надеялся найти ее у Алтын-хана. Лопсан не волокитил с приемом Иренека — разговор у них состоялся в тот же день. Когда Иренек вошел в ханский шатер, он с большим трудом узнал Лопсана. Пятнадцать лет назад это был молодой, красивый, ухоженный человек с уверенным, властным взглядом. Теперь перед Иренеком сидел бледный и беспокойный мужчина неопределенного возраста, выцветшие глаза его суетливо бегали по шатру, не в состоянии задержаться на ком-нибудь. Изрядно постарели и его верные зайсаны, в том числе и Дага-батор. Они выглядели растерянными и напуганными и угрюмо молчали даже тогда, когда Лопсан обращался к ним, спрашивая их совета. «Ничего в мире не стоит вечно, — думал Иренек. — И царства рушатся, и люди умирают». Иренека уже не могли обмануть ни малиновый блеск парчи, которою сплошь был обтянут шатер изнутри, ни огромные золотые чаши с воскурениями, ни дорогие бухарские ковры, расстеленные у ног монгольского властелина. Хан без своей земли ничего не значит, если даже на нем одно золото и соболя. Лопсан стал расспрашивать Иренека о том, как живут киргизы, не беспокоят ли их русские и джунгары. Хан уже знал от Дага-батора о разгроме киргизского отряда, но не обмолвился о том ни словом. Наоборот, он считал землю киргизов якобы процветающей, богатой скотом, не разоряемой соседями. Иренек поддакивал ему. В Киргизской орде, мол, все благополучно, Кудай зорко следит, чтобы не случилось где падежа скота и чтобы женщины рожали каждый год — лишние воины кому помешают? — А мой бог мало дает мне скота, и женщины ходят с пустой утробой. — Так не сменить ли монголам бога? — Брат хутухта[10] не позволяет, — с искренним огорчением сказал Лопсан. Это был разговор на равных, он вполне устраивал Иренека. Пожалуй, стоило и поторговаться: киргизы дают скот, а монголы идут воевать Красный Яр. И киргизский князь начал свою речь издалека: — Если не страшиться, то и скалу можно разрушить. Разве у Белого царя в Сибири больше войска, чем у могучего Алтын-хана? Лопсан понял, куда клонит Иренек, но открытая война с русскими не входила теперь в ближайшие планы монголов. Хан спросил: — Не поделятся ли киргизы скотом? Не дадут ли в наше войско смелых цириков? — Какою ценой? — отбросив приличествующую беседе двух властелинов вежливость, в упор спросил Иренек. — Ценою твоей головы, которую просит у меня Белый царь, — холодно ответил Лопсан. В толпе придворных произошло движение. Алтын-хан по-прежнему воевал. Алтын-хан грозил, и с ним должен был посчитаться киргиз — природный данник монголов, ибо одно только слово монгольского владыки — и вздрогнет от ужаса степь и захлебнется она кровью. Но хитрый Иренек понимал: Алтын-хан не станет сейчас грабить киргизов, он боится Сенге-тайшу. Проведай Сенге о набегах Лопсана — джунгары скоро будут здесь, им совсем не безразлично, кто получит с киргизов албан. И как бы прочитав Иренековы мысли, хан невнятно проговорил: — Сенге склоняется к миру. Что монголы не бросятся на Красный Яр, сомневаться не приходилось. И начальный князь киргизов не утруждал себя напрасными уговорами Лопсана. Иренек считал необходимым закончить лишь разговор о собственной голове, и он сказал: — Моя голова — малая цена за тулуп с царского плеча. Иренек напоминал Алтын-хану о последнем приезде к монголам Романа Старкова. Русский посол подарил хану соболью шубу, крытую золотым атласом. Дерзость киргиза толкнула в сердце, но не рассердила Лопсана. Более того, хан почувствовал себя даже польщенным, что о полученном им в знак дружбы подарке повсюду идет слава. И он, довольно погладив усы, улыбнулся: — Хороший тулуп. И все-таки Иренек не мог уехать от Алтын-хана, не пообещав ему скота. Такое решение подсказывали киргизу его мысли о безопасности собственных улусов. Лопсан злопамятен, и если дела его поправятся — Киргизской земле снова быть разграбленной и разоренной монголами. По ковыльной, желтой от закатного солнца степи, несколько опередив немногочисленную охрану, бок о бок скакали два знатных всадника. Один из них, плосколицый монгол Дага-батор, был в этой степи чужим, ему ни о чем не говорили широкие пастбища, окруженные горами, и извилистые долины рек, и зеленая стена лиственничного леса, уходящая неведомо куда. Ему были безразличны рыжие толпы могильных камней на курганах и гора Кошкулах, имеющая два уха. Он не огорчится, если все это вдруг станет прахом, и не порадуется, если в источнике Торча окажется живая вода, а в урочищах Оспа, Бей-Булук и Ташеба станет тесно скоту. Иная земля породила Дага-батора, и ту, иную землю, он носил в своем сердце. Другим всадником был горбоносый и хищноглазый Иренек, возвращающийся в свой улус от Алтын-хана. С печалью и нежностью глядел он на родную степь. Она вскормила и вспоила его, дала ему ум и силу, чтобы он защитил ее от чужеземцев и умножил ее богатства. Этого не сумели сделать ни Номча, ни Ишей, не сделал этого и сам Иренек. Первая же попытка что-то приобрести силой кончилась неудачей. Но пусть не кичится красноярский воевода: времена меняются. И начальный князь киргизов недаром едет сейчас, как с другом, со своим давним, беспощадным врагом. Может случиться, что они вместе пойдут войною на Красный Яр, и ради этого совсем не жалко отдать сегодня табуны и отары. Когда-то Иренек обвинял Ишея в нерешительности и даже в трусости, и вот он сам теперь начальный князь и точно так же, как Ишей, заигрывает с соседями, под улыбкою прячет острую боль, хитрит — таков, видно, удел всех правителей. Поймут ли это его сыновья? — Не спеши, если круто. Не унывай, если трудно. О чем задумался, князь? — спросил Дага-батор. Иренек встрепенулся. В самом деле, чего это он улетел мыслью так далеко? Стоит ли перетряхивать старую обувь, если она вся сопрела? Нужно думать о том, как вернуть себе славу отважного и мудрого, утраченную на степной речушке Иштыюл. Воистину мудрым оказался Иженей, старый, слепой князец, почуявший беду задолго до ее прихода, но Иренек не послушался Иженея, и расплата за то была жестокой: в один час он потерял все, что наживал многими годами. — Я думаю, к чему тогда, на Божьем озере, ты хвалил мое войско. Я думаю, зачем ты натравливал меня на русских сборщиков ясака. Дага-батор скрипуче рассмеялся: — Рваная одежда сменится, острая заноза вытащится. У реки Уйбата они остановились. Разнуздали коней и ослабили подпруги у седел. Скакуны тянули воду сквозь оскаленные зубы. Иренек ладошкою зачерпнул воды и плеснул себе в потное лицо и опять вспомнил сыновей — так плескались они на Божьем озере. Если Иренеку придется трудно в бою, то пусть сыновья лучше умрут, чем окажутся аманатами на Красном Яру. С их смертью начальный князь будет все-таки свободен, тогда как аманатство привяжет его к русскому острогу. Далее путь всадников лежал вдоль Уйбата, по заросшей полынью и пикульником узкой долине. У самого берега зеленели островки осоки, вся другая трава уже пожелтела и стала жесткой, как щетина вепря. Неожиданно из-под ног коней вылетела крупная дрофа, тяжело прохлопала крыльями на подъеме. Иренек выхватил пистоль и выстрелил. Пуля взрыхлила землю и тонко пропела в небо. Дага-батор снова проскрипел в коротком смехе: — Улетела, — и заколотил в ладоши. Иренеку пришел на память случай, когда он убил князя неба. Как радовался он тогда! Но это было давно, все были еще молоды: и Итпола, и Маганах. А Итполу жаль — который уж год сидит пленником у Герасима Никитина, и помочь ему Иренек не может. Впрочем, Итпола виноват сам — не нужно было ему кочевать к Красному Яру. — Маганах! — позвал Иренек. — Слушаю, князь, — отозвался тот, горяча своего скакуна. — Ты доволен конем? — Доволен, князь! — Заметь, я сдержал слово. Долина резко повернула вправо. По руслу пересохшего ручья обогнули невысокую скалистую гору. Иренек поймал ноздрями легкий запах березового дыма. Неподалеку где-то были люди, скорее всего пастухи, потому что, насколько знал начальный князь, в этих местах улусы не кочевали. Впереди обозначилось бурое болотце, за ним густо бугрились купы тальника. Чавкая грязью, кони одолели топкое место и пошли вдоль кустов, позвякивая удилами. Вскоре тальник кончился, по пригорку побежал редкий кряжистый сосняк, пахнуло густым настоем хвои и грибами. Едва углубились в лес, увидели поджидавшего всадников человека на сухопарой киргизской лошади, он скромно поприветствовал Дага-батора и Иренека и присоединился к ним.