Узнав от Шанды, что в улусе давно живут доверенные люди красноярского воеводы, посол Дага-батор попросил неотложной встречи с ними. Степанко Коловский после некоторого раздумья согласился на переговоры. Он рассудил так: если киргизы не пускали его к Алтын-хану, то нужно хотя бы объясниться с монгольским послом, сказать ему все, что поручил сказать воевода. Послы встретились в белой юрте Мунгата. Кроме русских и монголов здесь присутствовал лишь Шанда, который скромно устроился в глубине юрты за спиной у русских. Дага-батор сделал крупный глоток пенного айрана из предложенной ему большой серебряной чаши, вытер рукавом лоснящиеся от жира губы и пустил ту чашу направо по кругу; вторым из нее изрядно отхлебнул Степанко, он передал айран Ивашке, и вскоре чаша пустою вернулась к Даге, он поставил ее прямо перед собой и, закрыв сонные глаза, стал не спеша перебирать пальцами сандаловые четки. Степанко же с подчеркнутой беззаботностью смотрел в очаг и терпеливо ждал, когда хитрый монгол покончит играть четками — тоже нашел заделье — и заговорит, спросит о здоровье великого государя всея Руси Алексей Михайловича, холопом которого был повелитель Дага-батора Алтын-хан. Но Дага не спешил, наоборот, четки в его руках щелкали все тише и реже. Дага ждал, что разговор начнет Степанко тем же вопросом. Что Алтын-хан — царь, что Алексей Михайлович — царь, а мало ли кто кому клялся на верность — кому приходилось туго, тот и давал клятвы. Да, Гомбо Эрдени клялся когда-то, но дело было давно, и не сам он возглашал ту клятву — шерть, а выкликали ее зайсаны. Устав ждать, когда заговорит Дага-батор, Степанко тоже закрыл глаза. Видно, дела у Алтын-хана не так уж плохи, что послы его столько времени ждут всяческих почестей. Однако Степанко упрям, он ни за что не заговорит первым: кочевой монгольский царь козявка по сравнению с батюшкой-царем! Возьмет ли Алтын-хан всем своим войском Красный Яр, неизвестно, а у московского царя таких Красных Яров, может, с сотню или даже с тысячу будет. Так кто над кем царь? Кому надо оказывать великий почет? Дага-батор гадал: если Алтын-хан своим дерзким приходом напугал русских, то они заговорят первыми. Подождет русский посол да и спросит о здоровье Алтын-хана. Если же казаки сильны и не боятся монголов, то говорить все-таки придется Даге, нужно хоть что-то узнать о намерениях красноярцев, раз нечаянно столкнулся с ними на киргизском порубежье. Не случайно они оказались тут: Степанко шел к Алтын-хану с каким-то важным словом воеводы, а может, и самого Белого царя. Степанко подумал, что если бы монголы решили идти под Красный Яр, то Дага-батор не вступил бы в прямые переговоры. Вот и выходит, что Алтын-хан побаивается русских, не хочет ссориться с московским государем. Можно и не ждать увертливого да лживого слова Даги — пусть перебирает четки, а Степанко уйдет к себе в юрту и завалится спать. Прошлой ночью спалось дурно, кости ломало, попариться бы теперь в баньке, да где она, банька, у киргизов? Степанко встал с кошмы, за ним поднялись Ивашко и Якунко. Ушли, оставив монголов с Шандой. И сразу же Дага-батор забеспокоился, заерзал, как на гвозде. Он надеялся, что русские вышли ненадолго, что они непременно вернутся. Ведь это Алтын-хан привел сильное войско к ним, а не они войной оказались по ту сторону Саян. Русские не вернулись. Дага-батор прождал их до конца дня, и ночь прождал, не покидая белой юрты. А утром послал Шанду к Степанке договариваться о новой встрече. И когда в полдень Степанко с товарищами чинно прошел на почетное посольское место и сел, Дага-батор заговорил, прижав к сердцу украшенные перстнями руки и склонившись в низком поклоне: — Здоров ли государь всея Руси Алексей Михайлович? — Здоров, слава Богу. А ваш Алтын-хан мугальский? — Здоров наш властелин и повелитель, — учтиво ответил Дага. — Едем мы к нему спросить, пошто он в Киргизской земле объявился, какая корысть жить ему здесь и пошто он зорит улусишки на Упсе[6] и Ербе и прочих реках, — вызывающе вскинув желтую редьку головы, сказал Степанко. Кутая грудь в шелковый халат, Дага думал о том, как достойно ответить упрямому русскому. Если признать, что Алтын-хан холоп Белого царя, то нужно просить прощения за все прошлые и настоящие вины. Это не входило в посольские планы Даги, он, вместо того чтобы защищаться, сам перешел в наступление: — Почему Алтын-хан не получает царского жалованья? — Пусть он и бьет челом батюшке-государю. А пошто же Алтын-хан недобром на Киргизской земле объявился? — Пришел за племянником Мерген-тайшою, чтобы взять его в плен, — почтительно ответил Дага, понимая, что простоватый на вид Степанко изворотлив в словесном поединке и с ним нужно держать ухо востро. — Разве на Красном Яру не знают об этом? — Ваш Алтын лучше бы не шел к киргизам, а попросил бы Москву выдать ему его племянника… — Но чтобы выдать мятежного тайшу, его надобно победить, взять в плен. Где найдут русские такую силу? — пряча лукавые глаза, сказал Дага. В юрту осторожно, как побаивающаяся хозяина собака, заглянул Мунгат. Шанда взглядом позвал его, вдвоем они быстро разлили пузырящийся густой айран по чашкам и услужливо преподнесли послам. Отхлебнув глоток резкого, бьющего в нос любимого напитка кочевников, Степанко продолжал, не давая опомниться монголу: — Зачем киргизским князцам и их людям всяческий разор чините? Или забыл Алтын, что они есть государевы холопы на все времена? — Они наши извеку и всегда нам дань платили, что отцу Алтын-хана — Шолой Убаши, что самому Алтын-хану. Не так ли? — Дага обратился к Шанде. — Так, так, — князец прищелкнул языком и утвердительно закачал головой. — Алтын-хан берет ясак разбоем, и ему в том запрет от нашего государя. — Так, так, — подтвердил Шанда. — Чего хочет красноярский воевода? — прямо спросил Дага, рассчитывая на откровенность русского посла. — Воеводе то надобно, чтобы Алтын отошел с Киргизской земли. — А коли не отойдет? — Воевать будем. Наше войско уже на конях, — попробовал припугнуть Степанко. Дага невесело рассмеялся, прикрывая рот рукой в серебряной наручи: — У вас сотни, а у моего повелителя тысячи цириков! Степанко возразил: — Считать не умеешь. Ежели бы на вас шли одни красноярцы, а то и томичи, и кузнецкие, и енисейские, и ачинские ратные люди. Да и киргизы во всей степи поднимутся. Что твой Алтын делать будет? — Мало, мало вас, как туч в небе. — Мы будем биться! — воскликнул возбужденный Степанко. — И всякая туча осыплет вас смертным дождем. Дага-батор помолчал, собираясь с мыслями, затем поправил под собой подушку и сказал учтиво: — Я передам моему повелителю эти, не очень скромные, слова. Но если даже Алтын-хан, могущественнейший и мудрейший из ханов всей земли, решит уйти за Саяны, в Великую степь, ему нужно кормить в том неблизком пути свою конницу. — Когда нам голодно, мы покупаем скот. Купите и вы у киргизов. Дага рассмеялся снова, наблюдая, как под решетчатым потолком карты пластами копится белый дым: — Это все равно, что покупать у себя… Теперь же мне нужно знать, где кочует начальный князь Ишей. — Мы не пасем его, — взбив свою жидкую бородку, грубо ответил Степанко. Когда казаки с подобающей чину степенностью вышли из юрты, Ивашко улыбнулся и подмигнул Степанке: — Они побегут домой, ей-богу. Степанко не совсем понял, о ком говорит толмач: то ли о монгольских послах, то ли о всем войске Алтын-хана. Но спрашивать не стал. Степанко надеялся, что убегут те и другие. Смотрел Ивашко на спокойную и задумчивую Киргизскую степь и удивлялся, как знакома и как бесконечно близка она ему. Может, прежде он видел во сне эти каменистые, бурые и красные холмы, и поросшие багульником, облепихой и караганой распадки, и уходящие далеко в мутную дымку, на юг, зубчатые цепи поднебесных гор. Но, может, запомнились они ему с детства, память эта всегда дремала в Ивашке, в его дикой, степной крови. Так было и когда впервые встретился он с прекрасной дочерью Тойны — маленькой Ойлой и увидел игривые голубые огоньки в ее узких глазах. При виде незнакомца смущенная Ойла полыхнула румянцем и ускорила легкие тревожные шаги, и потом пугливо выглянула из-за юрты. Она не думала, что Ивашко смотрит ей вслед, и еще более смутилась, а когда выглянула в другой раз, в ее глазах опять прыгали смешинки. Однажды он ахнул, как Ойла ловко вскочила на крутогривого сильного коня и, играючи плетью, стремглав понеслась в седую степь, к далеким курганам. Раскрыв рот, Ивашко с восхищением глядел на вихревое снежное облако, в котором закружились и потонули она и ее статный и резвый конь. А старый Торгай неслышно подошел к Ивашке и сказал: — Богатырь девка, однако. — Куда она? — Скот пасти надо. Брат ее, Маганах, где-то ходит, коня ищет, а Ойла вместо него. Хороша девка? Ивашко вздохнул. Торгай услышал этот протяжный вздох и понял его настоящую причину. Только слепой не заметит цветущей красоты Ойлы, а этот киргизский парень, приехавший с русскими, сразу достойно оценил ее. Но парню, однако, не будет удачи, потому что с Ойлы давно уже не сводит глаз «лучший» князец Шанда. У Шанды есть молодая, красивая женка, однако кто помешает ему, знатному в степи человеку, взять себе вторую женку — совсем юную Ойлу? Так подумал Торгай, а сказал он почему-то иное: — После Маганаха у Тойны родилась дочь, ее назвали Харга. Потом Тойна много раз ходила молиться к родовой горе, чтобы у нее снова родился сын. Она ходила туда, привязав к шапке лишнее перо орла, это перо и должно было принести ей сына. Однако она родила дочь — Кудай что-то напутал, но Тойна ни сколько не жалеет об этом. Ойла ездит на коне, словно настоящий парень, бьет из лука без промаха. А как нежны черты ее похожего на луну лица! Шанда тоже заметил, что Ойла пришлась Ивашке по душе — ведь этого никак не скроешь, и, оставшись в посольской юрте наедине с Ивашкой, он сказал: — Вот если бы ты не был новокрещеном, то женился бы на Ойле. А как качинцы отдадут девку за живущего по русскому обычаю? У нас в улусах есть свои женихи. Ивашко вспыхнул было, но унял себя, промолчал, отметив, что перед ним соперник, спесивый и недоверчивый степной князец, он не остановится ни перед чем, чтобы взять Ойлу себе в жены. Но захочет ли Ойла быть за Шандой? А почему бы ей и не пойти за него: он молодой и крепкий, что кедр. Как червь дерево, эта мысль постоянно точила душу Ивашки. Ивашко не хотел отдавать девушку Шанде. Едва стемнело, он вошел в юрту к старой Тойне, сказал ей: — Мне надобен твой сын Маганах, — а сам не спускал трепетного взгляда с занятой шитьем Ойлы. — Сына нет. Он далеко. Кто знает, когда придет? — ответила Тойна и пригласила Ивашку пройти на мужскую половину юрты и сесть. Тойна давно приметила спокойного большелобого киргиза, одетого в богатый русский кафтан. Ивашко был и стрижен по-русски, под горшок, а киргизы брили темя и заплетали сзади волосы в косу, как это делали монголы. Отличала Ивашку и доброта: с доброй улыбкой входил в юрту, с улыбкой здоровался — все нравилось Тойне, не то она не позволила бы чужому мужчине бывать в юрте вечером. Старшая дочь Тойны — Харга спросила у Ивашки, долго ли русские послы будут жить в Мунгатовом улусе. Общительность девушки не удивила толмача, он приписал ее давнему соседству качинцев с острогом. Мунгат все годы стоял под самым городом, девушки еще детьми посещали русские дома, видели русских у себя в юрте. — Алтын-царь уведет цириков за Саянский камень, тогда и мы уедем. — На Красный Яр? — оторвалась от шитья Ойла. — В город, — он поднял на нее теплые глаза. Ойла снова смутилась и перевела взгляд на костер, бушевавший в юрте. И языки яркого пламени показались ей распластанными гривами скачущих по степи крепконогих коней, и спросила Ойла: — Почему я не видела тебя верхом? — Киргизы попрятали наших бегунов. Киргизы боятся, что мы уедем раньше, чем нужно им. — А ты сам кто? Разве не киргиз? — прикрывая ладонью красное от жары лицо, отодвинулась от костра Харга. Тойна подала Ивашке чашу айрана и с нарочитой строгостью прикрикнула на дочерей: — Вы замолчите, сороки? Дадите человеку сказать слово? Поощряемые мягким тоном материнских слов, девушки рассмеялись и разом уткнулись в шитье.