Мы встаем так, чтобы оказаться к зеркалу спиной, и я медленно поднимаю его рубашку. Я сомневаюсь, что смогу сохранить невозмутимое выражение лица, если окажется, что его травмы выглядят хуже, чем раньше. Увидев его торс, я вздрагиваю. Хуже. Намного хуже. Увиденное тут же отбивает мой волчий аппетит. – Ничего не торчит, – Малькольм произносит это таким тоном, что мне кажется, будто он удивлен. Я встревоженно прикусываю губу, но тут он берет пластырь и резким движением вкладывает его мне в ладонь. – Забудь. Мы с этим справимся. Мне что, самому, что ли, себя перевязывать? На самом деле я не знаю, как фиксировать повязкой ребра, но я стараюсь как могу. Когда я заканчиваю, Малькольм для пробы делает вдох и сообщает, что теперь стало немного лучше. Но затем мы все-таки роемся в аптечке и забираем несколько флакончиков с остатками обезболивающих. – Так что теперь? – говорит Малькольм, когда мы оба одеваемся. – Ты знаешь, что не можешь позвонить никому из близких. Сейчас за всеми уже наверняка следят. Возможно, их телефоны прослушивают. Я киваю, думая об Эйдене. О Кармель, Регине и всех остальных из кафе, в котором я работаю. Работала, мысленно поправляюсь я. К этому моменту я пропустила уже достаточно смен, чтобы меня уже точно уволили, хотя наш сосед мистер Гиллори наверняка до сих пор понятия не имеет, куда делись мы с мамой и почему его машина оказалась на той парковке у «Walgreens». В памяти всплывают все новые имена и лица, и каждый образ ранит сердце. Есть люди, по которым я скучаю, – жизнь, по которой я скучаю. И я не могу вернуться. – У меня есть план, – говорю я, надеясь, что Малькольм не заметит, как сдавленно прозвучал мой голос. Он не замечает. Он слишком сосредоточенно изучает воротник фисташково-зеленой футболки поло, которую дала ему миссис Гудвин. – Что за взрослый человек позволяет своей маме пришивать к одежде этикетку с именем? – Понятия не имею, – отвечаю я, обрадовавшись, что он отвлекся. Малькольм разворачивается и немного приседает, чтобы я сама могла убедиться – да, на этикетке темно-синим фломастером написано «Майкл». Я сдерживаю смех. – Скажи спасибо, что у нее не три дочери. – На одежде, которую она дала мне, я не нахожу никаких надписей. Мне достались джинсы и светло-розовый свитер толстой вязки. Одежда мне слегка тесновата. – У вас все нормально? – окликает нас с лестницы миссис Гудвин. Тут же метнувшись обратно в свою комнату, я отвечаю ей, что мы сейчас подойдем. Когда мы спускаемся вниз, чай приглашающе дымится в двух кружках с цветочными орнаментами, а рядом две огромные тарелки с мясом в соусе чили. Рот тут же наполняется слюной, и я изо всех сил стараюсь не наброситься на еду, как… как человек, который за последние три дня не ел ничего, кроме протеинового батончика. – Миссис Гудвин, пахнет очень вкусно. Она краснеет. – Моему мужу очень нравилось, упокой Господи его душу. Я приготовила вам побольше, потому что вы оба выглядели голодными. Телефон вон там, на столе. Я подхожу к телефону, поднимаю трубку и подношу к уху, но тут же останавливаюсь, чтобы миссис Гудвин заметила мою нерешительность, и прикусываю губу. – Поверить не могу, что я такая глупая, – говорю я. – У мамы как раз недавно сменился номер. В телефоне он был, а на память я еще не запомнила. – Я обращаю встревоженный взгляд на Малькольма. – Ты знаешь чей-нибудь номер? Он смотрит на миссис Гудвин, потом на меня, и, не переставая жевать, отвечает: – Нет? – его голос звучит скорее вопросительно, но миссис Гудвин, похоже, не обращает на это внимания. Положив трубку, я с растерянным видом сажусь обратно на стул рядом с ним и смотрю на хозяйку дома: – Держу пари, Майкл, Анна-Мария и Кристен знают номера своих друзей и близких наизусть. – Ха, – отвечает миссис Гудвин. – Майкл постоянно теряет телефоны. Он бы даже свое имя забыл, если бы я его на одежде не писала. У Кристен и Анны-Марии дела чуть-чуть получше. – Протянув руку через стол, она похлопывает меня по руке. – Дом твоих родителей далеко? Я буду рада подвезти вас после того, как вы поедите и согреетесь. Малькольм под столом сжимает мое колено, и я улыбаюсь. – Это было бы чудесно, миссис Гудвин. Наш адрес… Засада Миссис Гудвин наклоняется к соседнему сиденью, чтобы обнять меня, когда мы останавливаемся у дома Лоры. – А теперь пообещай, что позвонишь мне после того, как вы приведете себя в порядок и отметите день рождения брата. – Обещаю. Она пахнет корицей, которую добавляла в наш чай, и я позволяю себе вдохнуть этот успокаивающий запах. – И одежду мы вам тоже вернем. – Оставьте себе. Я все равно собиралась отдать ее в благотворительный фонд. Лучше заходи как-нибудь, чтобы выпить чаю. Она оглядывается на заднее сиденье. – И ты тоже, Малькольм, – добавляет она. Я объясняю ей, что мы собираемся зайти через заднюю дверь, так что ей совсем не нужно ждать снаружи, чтобы убедиться, что мы точно вошли в дом. Прижавшись друг к другу под зонтиком, который миссис Гудвин сунула нам в руки, прежде чем выпустить из машины, мы забегаем за угол дома и смотрим, как она уезжает. Малькольм обхватывает меня за талию. – Все еще хочешь это сделать? Нет, я хочу смотреть вслед доброй женщине, которая отдала мне свитер и накормила меня мясом в соусе чили. Я не хочу думать о женщине, чью жизнь я, возможно, разрушу в ту секунду, когда позвоню в дверь. Но я киваю. На этот раз мы не спеша возвращаемся к передней двери и проходим по мощенной кирпичом дорожке. Дом – трехэтажная постройка в колониальном стиле, с белой облицовкой, идеально черными ставнями и тремя мансардными окнами, выступающими из двускатной крыши. Газон безупречно ухожен, его, по сезону, по обеим сторонам от обрамленного колоннами крыльца украшают фиолетовые маргаритки, розовые хризантемы и золотистые ложные подсолнухи. Это красивый, ухоженный дом, пусть даже не такой большой и роскошный, как поместье Эбботов, каким я его помню по репортажу, – поместье, в котором она, вероятно, однажды поселилась бы, если бы Дерек не погиб. Сожалеет ли она об упущенных возможностях так же, как и о потере мужа? Входная дверь покрашена глянцевой черной краской, и мне не хочется поднимать руку, чтобы постучаться. Но за ней может быть моя сестра. Или ее мать. Или никого. – Ты хочешь, чтобы я… – Малькольм показывает на дверь. Я скованно и едва заметно качаю головой. Сейчас я должна быть сильной. Я стучу в дверь. Мне открывает женщина. На ней кардиган, того же оттенка розового, что и у меня. Волосы у нее длинные, темно-русые, с проблесками медового оттенка, и почему-то они не вьются, несмотря на сырость. Макияж у нее тоже едва заметен, и на ее слегка загорелом лбу – ни морщинки. Но она не застывает в потрясении. Сначала она настороженно и вежливо здоровается с нами, но затем черты ее лица заметно изменяются. Вот она смотрит на меня совершенно беззаботно, подняв свои изящно изогнутые брови, а в следующее мгновение она отшатывается, и кровь отливает от ее лица. Ее рот открывается. – Мам! – доносится сверху. – Я не могу найти свою зарядку! – Шум дождя заглушает слова, и их трудно разобрать, но, услышав этот девичий голос, я, больше не задумываясь, делаю шаг вперед. – Нет! – глухо шепчет женщина – Лора, – вцепившись рукой в дверной косяк, чтобы преградить мне путь. Затем, непринужденным и сладким голосом, совершенно не соответствующим суровому выражению лица, она отвечает: – Я положила ее на твою тумбочку! Малькольм, Лора и я ждем, застыв, словно статуи. Несколько секунд спустя до нас доносится: – Нашла! Лора всматривается в мое лицо – еще раз, более внимательно. В ее лице ничего не меняется, совсем ничего, но я вижу, как белеет кожа на костяшках пальцев той руки, которой она по-прежнему преграждает нам путь. – Вы знали, – говорю я, и в моем голосе звучат одновременно обвинение и констатация факта. Теперь это выглядит очевидным. У меня нет времени обдумывать, почему она отреагировала именно так, когда открыла нам дверь. Но с того момента, когда девушка наверху подала голос – девушка, которая, скорее всего, является моей сестрой, – я не могу думать больше ни о чем другом. Лора узнала меня, и мою кожу покалывает, словно по ней разбегаются полчища мелких насекомых. – Как вы… Она поднимает руку, и ее ноздри гневно раздуваются. Она показывает, что я говорю слишком громко. Я не кричала, но и не шептала. Чтобы принять решение, ей оказывается нужна лишь секунда тишины, а затем она резко приходит в движение.