– Малькольм, когда он явится сюда, нас здесь уже быть не должно. – Тогда как мы выберемся? Прорыв Я закрываю глаза, хотя понимаю, что даже с открытыми ничего не увижу. Я представляю себе помещение, которое успела разглядеть перед тем, как дверь закрыли. Я заметила низкий лежак-футон и маленький деревянный стул с витыми ножками. Окон не было. Я запрокидываю голову, открываю глаза (никакой разницы), пытаюсь вспомнить, видела ли что-то еще, кроме висящей под потолком лампочки. Я тут же нащупываю выключатель, щелкаю им, но это не дает никакого эффекта. Отвернувшись от Малькольма, я игнорирую протестующие возгласы, которые он издает, когда я медленно продвигаюсь вперед. Когда мои лодыжки натыкаются на край футона, я забираюсь на него, вытягиваю свободную руку вверх, к потолку. Малькольм тем временем хватается за другую – пожалуй, слишком сильно. – Кэйтелин? Что ты делаешь? Я отвлекаюсь от изучения потолка и вслепую вытягиваю вперед руку, слезаю на пол и мелкими шажками продвигаюсь вперед, пока кончики пальцев не касаются головы Малькольма. Я провожу ими по его плечам, наклоняясь вперед, пока не натыкаюсь губами на его ухо. – Эй, эй! – восклицает он, отклоняется назад и распрямляется. – Мне нужно было отвлечься, но не настолько же, хотя… Я снова приближаю его голову к своим губам, поднявшись на цыпочки и не обращая внимания на тот факт, что мои губы снова оказываются у его уха. Понизив голос настолько, что его едва можно расслышать, я объясняю: – Я пытаюсь говорить с тобой так, чтобы нас не подслушали. – То, что мы не слышим никого с той стороны двери, не означает, что там никого нет, особенно после того, как мы, забывшись, позволили себе повышать голос. – Я проверяю, есть ли в потолке выход на чердак. Не помню, видела ли я что-то подобное. А ты? С каждым словом Малькольм поеживается под моими руками, и только когда он поворачивает голову, чтобы прошептать ответ мне на ухо, я понимаю почему. Наши щеки почти соприкасаются. Его теплое дыхание колышет тонкие волоски на моей шее, заставляя вздрогнуть и меня. – Я пришел в себя уже после того, как они закрыли дверь. – Мы справимся быстрее, если оба будем искать. Ничего, если я отпущу тебя? – Ты будешь думать обо мне хуже, если я скажу нет? – Вероятно, – произношу я с улыбкой, которую он не может увидеть. Если он может шутить об этом, значит, он справится. Ничего больше не говоря, он забирается на стул, а я возвращаюсь на футон. То и дело я слышу тихий скрип, когда он передвигает стул на новое место. – Кэйтелин. Просто мое имя. Я иду на голос, и, когда я добираюсь до стула, Малькольм спускается на пол, уступая место мне. Потолок из бетона, поверхность под пальцами шершавая, так что я сразу же замечаю гладкий скругленный край, окаймляющий люк. Ладонь Малькольма лежит на моей ноге, чуть выше колена, просто чтобы помочь мне удержать равновесие, потому что стул, как и все остальное в этой комнате, держится из последних сил. Протянув руку вниз, я стискиваю его пальцы. Да, я надеялась именно на это. Люк небольшой, может, чуть больше полуметра в поперечнике, но по сравнению с форточкой с зазубренными краями, в которую я протиснулась в мотеле, это будет легче легкого. Спустившись на пол, я, не выпуская руки Малькольма, отвожу его как можно дальше от двери – получается примерно метра на полтора. Затем я шепотом говорю ему, на этот раз не подходя настолько близко: – Не помню точно, кажется, я не видела в коридоре лестницу наверх, так что может оказаться, что это единственный выход на чердак. Он закрашен, нам придется отскрести края, чтобы его открыть. Возможно, это указывает, что они просто забыли о его существовании. Щека Малькольма касается моей. А может быть, и нет. Мы по-прежнему настолько близки друг к другу, что он замечает, как я киваю. – Это наш лучший шанс. Малькольму не нужно видеть меня, чтобы понять, что стоит за этими словами. Да, я ужасно боюсь Синеглазого, но, если я так и не найду маму, это будет хуже любой физической боли. – Но мы сможем выбраться через него? – спрашивает он. – Других выходов из этой комнаты я не вижу. Это не отвечает на его вопрос. Я понятия не имею, что мы найдем на чердаке и как это поможет нам выбраться, но в любом случае у нас станет больше возможностей, чем есть сейчас. – Нужно что-то острое, чтобы освободить люк от краски. – Я снова поднимаю взгляд, представляя лампочку над головой. – Я могу разбить лампочку, но она, наверное, слишком хрупкая. А в темноте будет легко порезаться об осколки. Малькольм отворачивается, и я слышу, как он перемещается по комнате. Пространство для поиска не слишком велико. Все помещение и правда размером с мой шкаф. Шорох становится громче, и вместе с ним становится громче мой пульс. Я не хочу, чтобы наши тюремщики услышали шум, который покажется им странным. – Не переживай, – говорю я своим обычным голосом. – Я объясню все детективу, когда он явится. Пока что мы в безопасности. Нам просто нужно подождать. Малькольм замирает, и я задумываюсь, понял ли он, что я произношу это одновременно, чтобы успокоить Синеглазого и охотника за головами, и чтобы замаскировать шум от его движений. Но тут он отвечает таким же ровным тоном: – Ты права. – Он встает, и его ладонь касается моей руки, а затем поднимается к плечу. Наклонившись ко мне, он шепчет: – Мне нужна твоя сережка. У меня в ушах – сережки-гвоздики с крошечными изумрудами, которые мама купила мне на прошлый день рождения, не знаю уж, исполнилось мне тогда на самом деле шестнадцать или семнадцать. Когда я найду маму, у нас с ней случится величайшая из всех ссор – после того, как я буду обнимать ее три дня подряд. Я никогда не снимала эти сережки. В то утро, когда я постригла и покрасила волосы, сбросив старую кожу, мне даже не пришло в голову их снимать. Но теперь я, ни секунды не сомневаясь, делаю это и передаю Малькольму это маленькое, но драгоценное украшение. Затем мы продолжаем говорить ни о чем, громко и отчетливо, и некоторое время спустя Малькольм вкладывает в мою ладонь не только сережку, но и короткий шуруп, который он, наверное, выкрутил из рамы футона. – Подойдет? – спрашивает он. – Есть только один способ узнать. Мы продолжаем перебрасываться пустыми фразами, одновременно шепотом описывая друг другу наши действия. Параллельно я постепенно готовлю наш побег. Я провожу острым концом шурупа под внутренним краем люка. Слой краски толстый, и из-за сырого воздуха он поддается не так легко, как мне хотелось бы. Я прижимаю левую ладонь к люку и непрерывно давлю на него, стараясь ощутить хотя бы малейшую подвижку. Наша разница в росте не настолько велика, чтобы, если я залезу на стул, наши с Малькольмом глаза оказались на одном уровне, но при этом достаточно мала, чтобы мне оказалось достаточно лишь слегка согнуться и коснуться его, не отвлекаясь от основной задачи. – Две стороны поддаются, – говорю я ему на ухо. Язык заплетается от волнения. Малькольм кладет руку мне на плечо, не давая мне выпрямиться. – Ты не обязана меня прощать, – произносит он. – Ни один мой поступок. Если я попросил прощения, это не означает, что я ожидаю от тебя ответа. – Он отпускает руку, но я не двигаюсь с места. – Я просто хочу, чтобы ты это знала, что бы ни случилось. И спасибо, что спасла мою жизнь тогда, в мотеле. Кажется, я тебе этого еще не говорил. У меня перехватывает дыхание. Мы беседовали шепотом, так тихо, что нам приходилось прижиматься друг к другу, чтобы различить слова. Сейчас я наклонилась к нему, и его голова рядом с моей. Это настоящие объятия, и я не могу не ощущать, что наши сердца бьются вместе. – Почему ты просто не сказал ему то, что он хотел узнать? – спрашиваю я. – Тогда он бы не стал держать тебя в багажнике все эти дни. – Не знаю, – его ответ звучит так, словно он произнес его, пожав плечами, но я не отстаю. – А мне кажется, знаешь, – говорю я, пробуя эти слова на вкус, и понимаю, что, пожалуй, верю в них. Одно дело – сомневаться, стоит ли сдавать меня и маму, не зная точно, чего будут стоить его действия. И совсем другое – несколько дней провести связанным в темноте. – Ты дал нам намного больше времени, чем должен был. Намного больше, – с уверенностью в голосе произношу я. Я чувствую, что он смотрит на меня – и знает, что он свободен благодаря мне, точно так же, как я спаслась благодаря ему. Он спас меня, еще даже не зная, кто я. Я прерывисто выдыхаю. Впервые с момента, когда начался этот кошмар, я не чувствую напряжения, готовности нанести удар или броситься бежать при малейшей опасности. Я не сижу рядом с Малькольмом, держа в руке нож, и не ощущаю, как меня душит страх перед тем, что впереди. – Я прощаю тебя. Он замирает в неподвижности, словно статуя, кажется, даже его сердце останавливается, пока он осознает эти слова. – Да? – Но больше не ври мне. – Нет, больше никогда. Я видел, как ты обращаешься с ножом. Каким-то образом я понимаю, что мы оба улыбаемся. – Тогда давай выберемся отсюда. Малькольм принимается совершенно обычным тоном рассуждать о двух оставшихся дома золотых рыбках, которых зовут Стэн и Олли, а я тем временем атакую две оставшиеся стороны застрявшего люка. Он выиграл этих рыбок два года назад на ярмарке для девочки, которая под конец вечера попыталась выкинуть их, что отбило у него желание звать ее на второе свидание. Я рассказываю ему о кафе, где работаю я и мои лучшие подруги, Регина и Кармель. Я чувствую себя немного печально, вспоминая их. К этому моменту Регина, наверное, убедила себя, что я исчезла, потому что она сделала что-то не так, а Кармель, которая слишком хорошо знакома с причудами моей матери, наверное, думает, что я как раз переживаю очередной переезд. Она будет сходить с ума от беспокойства, пока я не позвоню ей и не скажу, что я в порядке. А Эйден… он сам предсказывал, что я его кину, так что если он вообще меня вспоминает, то явно жалеет о том, что вообще со мной связался. Может, он даже уже засматривается на кого-то еще. По крайней мере, я надеюсь, что это именно так. Альтернатива – он осознал, что случилось что-то плохое, и теперь переживает за меня. Или, что еще хуже, обратился в полицию. Прямо сейчас я не могу справиться со всеми этими мыслями о людях, которые мне дороги, так что я с удвоенной силой принимаюсь за люк. Через минуту я останавливаюсь. – Малькольм? Я устала. А ты устал? Думаю, нам стоит поспать. – Наверное, я слишком сильно подчеркнула голосом слово «спать», но как раз в этот момент мне удается одолеть последний край люка, и он поднимается. Сдвинув его в сторону, я поднимаюсь на цыпочки, так что голова просовывается в проем. Чердак, размерами больше похожий на тесную кладовку, проходит над всем домом и по самую двускатную крышу забит коробками и всяческим хламом. Судя по покрывающему все толстому слою пыли и многочисленным трупам мышей, валяющимся на полу, сюда давно никто не поднимался. Скользя взглядом мимо гнили и мусора, я замечаю то, что вообще позволило мне увидеть все остальное: окно. Тусклый лунный свет, заливающий чердак мутным туманом, не сильно лучше, чем тьма внизу. Но, вспомнив о клаустрофобии Малькольма, я тяну его за руку и освобождаю для него место, чтобы он смог увидеть свет, пусть и слабый, и немного свободного пространства. Прижавшись к нему, я шепчу: – Сможешь забраться? Он не отвечает. В следующую секунду он уже оказывается рядом со мной, а затем опирается локтями о края проема. От нас обоих вниз сыплется пыль. Не издав ни звука, Малькольм подтягивается, забирается наверх и поворачивается, чтобы ухватить меня за руку. – Подожди. Спустившись вниз, я передвигаю стул поближе к стене, но так, чтобы по-прежнему можно было дотянуться до Малькольма. Когда наши тюремщики откроют дверь – надеюсь, это случится не скоро и не из-за того, что их привлекла наша шумная попытка побега, – каждая минута их растерянности будет на счету.