Выбора у меня нет. Незаконное проникновение – Ой, простите за беспокойство, – обращаюсь я к выходящему из кабинета уборщику, в которого я только что специально врезалась. – Я пришла навестить бабушку, но опять заплутала. – Я произношу это дрожащим голосом, а добавить немного влаги в глазах совсем не сложно, если вспомнить, что мне предстоит впервые встретиться с дедушкой. – Если она решит, что я не пришла, это разобьет ей сердце. – Я передвигаюсь чуть в сторону, так, чтобы ему пришлось повернуться спиной к двери. – Мне сказали, что у нее сейчас обед, но я никак не могу найти, где здесь столовая. Не могли бы вы мне показать? Мне приходится прилагать огромные усилия, чтобы не смотреть на дверь, которую он должен оставить открытой, отвлекшись на меня. У него добрые глаза, и я слышала, как он насвистывал, прибираясь в кабинете. Он явно из тех, кто захочет предложить помощь расстроенной девушке… Ну же, давай… – Я тоже тут постоянно плутаю, – говорит он, подмигнув мне, кладет ключи на свою тележку и предлагает мне взять его под руку. – Давайте пойдем, отыщем вашу бабушку. Когда мы заворачиваем за угол, я оглядываюсь через плечо и вижу, как Малькольм хватает ключи с оставленной уборщиком тележки и проскальзывает внутрь кабинета. Секунду спустя его окна плотно закрывают жалюзи, и я наконец шумно выдыхаю. – Не переживайте, – произносит уборщик. – Бабушка не обидится, если вы на несколько минут задержитесь. Как только в поле зрения появляется столовая, я говорю ему, что мне нужно отойти в туалет. Руки у меня потеют так сильно, что я пугаюсь, что переиграла, потому что уборщик предлагает заглянуть в столовую и предупредить бабушку, что я сейчас подойду – пусть я только покажу, где она. – Это так мило с вашей стороны, но я и так сильно вас задержала. Но спасибо за предложение! – Я убегаю в туалет, прежде чем он успевает сказать что-то еще. Как только дверь закрывается, я прислоняюсь к ней и выжидаю, пока не услышу удаляющийся скрип его кроссовок по линолеуму. Малькольм сказал, что ему нужна только пара минут, чтобы взломать систему видеонаблюдения и найти моего дедушку. – Они используют камеры «Hikvision», – пояснил он, когда я не поверила, что он может справиться так быстро. – Несколько лет назад была обнаружена команда для командной строки, позволяющая получить админский доступ. Ее использовали хакеры по всему миру. В «Серебряном возрасте» так и не потрудились обновить прошивку, когда производитель выпустил патч, так что да, две минуты, максимум. Он сказал это так уверенно, что я ожидала увидеть, как он ждет меня на лестнице, где мы договорились встретиться, – стоит, скрестив ноги и прислонившись к стене. Но его там нет. Проходит еще одна минута. Потом еще одна. Я уверена, что заставила уборщика задержаться по меньшей мере на пять минут, задавая бессмысленные вопросы по поводу каждого кабинета, мимо которого мы проходили. Пять минут, плюс еще минимум две. Пожалуй, даже ближе к десяти. Возможно, Малькольм переоценил свои способности. Или уборщик вернулся, застал Малькольма в кабинете и вызвал охрану. Скорее всего, Малькольм воспользовался первой возможностью сбежать, которая у него появилась, и оставил меня здесь одну, без какой-либо информации о том, как найти дедушку. Вероятно, он уже шагает по улице далеко отсюда. Я грызу ногти, которые так и не успели отрасти с прошлого раза, когда мне пришлось ждать человека, который не вернулся. В паре этажей надо мной открывается дверь, и по лестничной клетке разносится громкий женский голос: – Именно это я и сказала. Но ты же знаешь этого старого дурака – он скорее меня покусает, чем улыбнется. Так что я сказала ему: «Ладно, Джордж. Я принесу тебе расческу для той последней пряди волос, которая у тебя осталась». Так вот, я пошла и принесла ему расческу. И он берет ее, смотрит на нее, потом на меня и говорит: «Женщина, ради всего святого, на кой мне расческа? Ты же видишь, что я лысый, как белоголовый орел». Другая женщина, с более высоким голосом, смеется в ответ. Я прижимаюсь к стене, стараясь стать как можно меньше и незаметнее. Пульс ускоряется, и хотя признаки волнения помогут мне более убедительно рассказать свою историю этим женщинам, если вдруг они спустятся вниз по лестнице, от этой лжи не будет никакого толка, если Малькольм не появится и не расскажет мне, что делать, когда они уйдут. Я не могу подойти к регистратуре и спросить, в какой палате мой дедушка. Я даже не смогу сказать им, что пришла к кому-то с этого этажа, потому что я никого больше не знаю. А что, если он, выйдя из кабинета, тут же наткнулся на охотника за головами или кого-то еще из наемников миссис Эббот? Малькольм сказал, что они, вероятно, усилили наблюдение после того, как заметили маму на кладбище неподалеку, – поскольку считали, что ее единственный живой родственник находится здесь. Я прижимаю кулак к животу, чтобы кислота перестала плескаться внутри, дав мне возможность мыслить яснее. Думай. Думай. Рядом со мной открывается дверь, и я от неожиданности подпрыгиваю чуть ли не на полметра. В нее вваливается запыхавшийся Малькольм. – У нас проблема. Открытие Я перестаю тревожиться насчет двух женщин, которые по-прежнему разговаривают где-то наверху, совершенно не замечая, как мы с Малькольмом шепотом переговариваемся друг с другом. – А что такое это «Отделение проблем с памятью»? – спрашиваю я. Но тут же понимаю и сама, и кулаки сжимаются так сильно, что остатки ногтей больно впиваются в ладони. – У него деменция. Шестая стадия, судя по его медкарте. Как только я узнал, где он, я стал рыться в его данных. Вот почему ушло столько времени. Малькольм замечает, как сжались мои кулаки, как я прикусываю губу. Он сглатывает, тянется к моей руке, но потом передумывает. – Возможно, он не сможет ничего тебе рассказать. Ты понимаешь это, верно? Стадий всего семь, так что вероятность… – Это неважно, – отвечаю я, злясь на него и смутно осознавая, что мой голос стал достаточно громким, чтобы заставить тех женщин наверху замолчать на полуслове. Я беру Малькольма за руку, не сомневаясь и не задумываясь над этим порывом. – Он – единственный, кто ее знал, кто видел ее и говорил с ней в тот день. Должна быть причина, по которой он думает, что она невиновна, и мне нужно… – мой голос срывается. – Ладно, – отвечает Малькольм. – Хорошо, мы попробуем. Когда он произносит это, я готова его расцеловать. Я ограничиваюсь тем, что обнимаю его и говорю ему спасибо, уткнувшись в его футболку. Когда он отвечает на объятия, меня пронзает воспоминание о том, как я стояла рядом с Эйденом и убеждала его побыстрее выбраться в окно. Тогда я подумала, что Эйден смелый, пусть даже слегка неосторожный, потому что он потратил несколько драгоценных секунд на то, чтобы обнять меня, а потом еще высунулся обратно, чтобы в последний раз поцеловать. Правда, он рисковал, что на него обрушится гнев моей мамы – и ничем больше. Малькольм проник в «Серебряный возраст» вместе со мной, отлично зная, что может случиться, если нас поймают. И даже сейчас, когда мы только что узнали, что все это может быть зря, он согласился, когда я настояла, чтобы мы все-таки попытались найти дедушку. Он был не обязан это делать. Я чувствую, как бьется его сердце. Пульс у него быстрый, я понимаю, что сам он напуган и на взводе, но все-таки помогает мне. Я отстраняюсь, потому что, если я могу чувствовать, как бьется его сердце, значит, и он может чувствовать мое. Что бы ни случилось с моим дедушкой – а я по-прежнему отчаянно цепляюсь за свою надежду, – если есть какой-то способ помочь Малькольму, не выдавая маму, я клянусь, что найду его. * * * За те несколько минут, что Малькольм провел в кабинете, он буквально превзошел себя. Он не только нашел палату моего дедушки и узнал пароль, нужный, чтобы попасть на его этаж, но и зациклил запись с камер в ведущем к ней коридоре. Кто бы ни следил за экранами, они ничего не увидят, когда Малькольм откроет дверь и мы войдем внутрь. Как только я вижу дедушку, у меня перехватывает дыхание, а подбородок дрожит, потому что он сидит у окна, и в падающих из него лучах света я вижу, что похожа на него: формой глаз, изгибом носа. Мне хочется одновременно заплакать, рассмеяться и броситься к нему. Единственная причина, по которой я этого не делаю, – то, что он смотрит на меня, совершенно не узнавая. – Мистер Яблонски? Он хмурит лохматые седые брови. – Я не хочу идти заниматься рукоделием, и я не хочу больше есть ту жижу, которую подают в столовой. – О нет, мы здесь не работаем. – Я делаю шаг к нему, а затем, заметив, что это его не пугает, еще один. – Меня зовут Кэйтелин. Можно? – Я показываю на пустой стул рядом с креслом, в котором он полулежит. Дедушка сердито кивает. – А ему что тут надо? – спрашивает он, показывая взглядом на Малькольма. – Это мой друг, он меня сюда подвез. Кхм, мистер Яблонски? – Я хочу, чтобы он отвлекся от Малькольма и снова обратил внимание на меня. Я стараюсь не огорчаться из-за того, что он по-прежнему хмурится. – Я рассчитывала поговорить с вами о вашей дочери. – У меня нет дочери. – Но ведь на самом деле есть. Я наклоняюсь вперед, чтобы ухватить мамино фото в рамке, стоящее у него на тумбочке. – Видите? – Возможно, это единственная личная вещь во всей палате. Я поворачиваю фото к нему и, не в силах удержаться, провожу пальцем по маминому улыбающемуся лицу. Вот это фото следовало бы использовать в том репортаже. На нем ей не больше двенадцати, и она сидит на траве, сдвинув на лоб солнечные очки, и улыбается в камеру.