– А где было твое беспокойство, когда ты заставила меня сесть за руль? – Ждало удобной возможности. И вот она. Теперь повернись боком. Он смотрит на меня сверху вниз по меньшей мере десять секунд, но затем подчиняется. Я провожу пальцами по каждому ребру, стараясь быть как можно осторожнее. Кожа у него горячая, и я совсем не привыкла касаться голой грудной клетки парня. Даже с Эйденом мы лишь целовались несколько раз. Осознание этого заставляет меня отдернуть руку. Щеки заливает краска. После этого я быстро заканчиваю осматривать Малькольма. Кажется, все в порядке, насколько я могу разобраться. Думаю, самое главное подтверждение этого – то, что Малькольм не отшатывается от боли, хотя несколько раз вздрагивает. – Что? Я щекотки боюсь. Теперь, если ты закончила меня лапать… – Он дергает за край футболки, висящей у него на шее. Когда мы разбираемся с ней, я наконец кидаю ему джинсы. – Со своими штанами сам возись. Это заставляет его улыбнуться. Предоставив ему возможность одеваться дальше, я снова берусь за ножницы и смотрю на свое искривленное отражение в металлическом листе, висящем над раковиной. Затем я наклоняюсь и достаю из рюкзака фото с мамой. На нем мои длинные темно-рыжие волосы лежат свободно, с пробором посередине, и немножко закручиваются из-за того, что накануне я спала, не распустив косы. Теперь мне нужно, чтобы моя прическа выглядела совсем иначе. Подняв ножницы, я беру прядь с противоположной стороны и крепко сжимаю ее двумя пальцами. Раньше я видела свои волосы только такими – длинными, прямыми, красновато-коричневыми. Глубоко вдохнув, я отрезаю по меньшей мере сантиметров двадцать. Меня удивляет, что это не больно. Мне почему-то казалось, что без боли тут не обойтись. Осознав это, я набираюсь смелости и отрезаю еще одну прядь, а затем следующую, продвигаясь по кругу аккуратно, насколько это возможно. Я стараюсь не смотреть на кучку волос, растущую у моих ног по мере того, как прядь за прядью падает на пол. Я не спешу, потому что не хочу выглядеть так, будто обрезала волосы в приступе внезапной бессмысленной паники, даже если это близко к истине. Наконец я зачесываю волосы вперед, так, чтобы они падали на лицо, и обрезаю их точно на уровне глаз. Металлическое щелканье ножниц словно отдается в зубах. Мне остается лишь наблюдать, как все новые пряди падают вниз. Малькольм забирает у меня ножницы и встает позади, чтобы подровнять мне волосы на затылке. Наши взгляды встречаются в зеркале, и я отчетливо ощущаю, как близко друг к другу мы стоим. Даже закрыв глаза, я смогла бы ощутить жар, исходящий от его тела. Вздрогнув, я беру упаковку темно-коричневой краски, которую я купила. Раньше я никогда не красила волосы – разве что декоративной краской на Хеллоуин. Трижды перечитав инструкцию, я надеваю полиэтиленовые перчатки и замешиваю краску. Затем я закрываю глаза, подношу пузырек с краской к моим волосам и сжимаю его. Запах похож на нечто среднее между тухлыми яйцами и тухлыми яйцами, которые скрестили с содержимым мусорки, дошедшей за лето до нужной кондиции. Порез на лбу, который заходит за линию волос, горит, будто я лью на него кислоту, но я стискиваю зубы и продолжаю. Цвет получается намного темнее, чем образец на коробке – почти черный. Если бы я красила волосы для красоты, а не для маскировки, я бы расстроилась. Теперь нужно подождать. Малькольм бреется, а я маскирую его синяки с помощью тональника. Когда мы заканчиваем, он выглядит младше девятнадцати и, пожалуй, более невинно. Когда я впервые увидела, как он вывалился из багажника, он был покрыт потом и засохшей кровью, и за предыдущие несколько дней у него отросла щетина. Он выглядел… подозрительно. Теперь он больше похож на студента университета, а не на потенциального преступника. Он выглядит как человек, который распечатывает селфи с бабушкой, потому что хочет носить в кошельке ее свежее фото. Потому что на самом деле он такой и есть. Я снова вспоминаю, как я с ним обращалась, и мне хочется извиниться, но слова застревают в горле, а потом я понимаю, что уже пора смывать краску. Малькольм помогает мне и с этим – помогает справиться с волосами на затылке и набирает воду в бутылку, чтобы промыть те места, куда не достает кран. От вида темных ручейков, стекающих в раковину, меня пробирает дрожь, и я крепко зажмуриваюсь и тру волосы до тех пор, пока не стану совершенно уверена, что вся лишняя краска смыта. Каждый раз, когда я провожу пальцами по прядям, ставшим короткими, у меня начинает кружиться голова. Меня едва не настигает инфаркт, когда я впервые вижу свое отражение в зеркале – с волосами, которые болтаются выше плеч, вместо того чтобы ниспадать на спину. По контрасту с их темным оттенком моя обычно оливковая кожа выглядит тусклой и бледной, а глаза почему-то кажутся больше. Я настороженно смотрю на девушку, которая глядит на меня из зеркала сквозь поредевшую челку. Я выгляжу так, будто от чего-то прячусь. А может быть, я просто именно так себя чувствую. Челка слишком длинная и потому лезет в глаза, и в то же время слишком короткая, чтобы волосы можно было спрятать за уши. Они постоянно падают на лицо, так что его сложно разглядеть. Ладно. Ладно. Это хорошо. Это ведь мне и нужно. Вместо того чтобы побыстрее выбежать наружу, я смотрю прямо в глаза своему новому облику, подойдя настолько близко к зеркалу, насколько позволяет раковина. Это я, но не такая, какой я привыкла себя видеть. Такой я еще никогда не была. Малькольм едва заметно кивает. – Выглядит неплохо. – Я себя даже не узнаю, – отвечаю я, отворачиваясь от него, чтобы надеть новую футболку и куртку. – Но, думаю, ради этого все и затевалось. Он опускает взгляд – может быть, для того, чтобы дать мне подобие личного пространства, а может быть, потому, что это именно из-за него я больше не могу оставаться собой. В отличие от вчерашнего дня, сегодня мне больше не доставляет удовольствия огорчать его, но все же это правильное напоминание: он помогает мне не по доброте душевной, он помогает мне, потому что я поставила его в такое положение. И мы надеемся на совершенно разный исход событий. Не поднимая глаз, Малькольм произносит: – Мне нужно кое-что тебе сказать. Той ночью, когда вы с мамой сбежали, я… Бум, бум, бум! Кто-то стучит кулаком в дверь. – Полиция. Откройте дверь. Немедленно! Применение силы Мы c Малькольмом вздрагиваем от неожиданности, и я едва успеваю заметить, как он сдвигается в сторону, чтобы встать между мной и дверью. – Минутку! – отвечаю я. Адреналин на максимуме, я резко наклоняюсь и принимаюсь сгребать остриженные волосы, чтобы выбросить их в туалет. Малькольм рядом запихивает в наши рюкзаки перепачканную кровью одежду. Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь заметить, что мы еще упустили. Я догадываюсь, что они услышат звук смыва и заподозрят, что мы что-то скрываем, но с этим ничего не сделаешь. Еще несколько ударов в дверь и резких окриков. От каждого из них у меня болезненно сжимается сердце; я буквально чувствую, как оно пытается вырваться из груди. Я кладу руку на грудь. Мне нужно успокоиться. Мне нужно успокоиться. Мы убрали с пола большую часть волос, а то, что осталось, почти незаметно на фоне остальной грязи. На нас с Малькольмом чистая одежда, и мы смогли скрыть самые заметные синяки на его лице. В чем бы там ни было дело, мы сможем выкрутиться, так же, как с менеджером мотеля. Я резко распахиваю дверь, и мне в лицо тут же бьет резкий солнечный свет. – Выйдите из уборной. Я подчиняюсь полицейскому, взяв Малькольма за руку, чтобы он шел рядом со мной. Не знаю, кажется ли мне, но, увидев нас, полицейский несколько смягчается. – Какие-то проблемы? – Я заставляю себя открыть глаза, и от яркого света они начинают слезиться. Полицейский – мужчина среднего роста, но явно с лишним весом, и у меня возникает безумная мысль просто броситься бежать. Мне кажется, ему меня не догнать. Но сможет ли Малькольм бежать достаточно быстро, учитывая его сломанные ребра? – Мэм, у вас все в порядке? Я коротко киваю и еще крепче сжимаю руку Малькольма. Одарив его долгим взглядом, полицейский продолжает: – Работник заправки сказал мне, что видел, как следом за вами в уборную вошел человек в перепачканной кровью толстовке, примерно сорок пять минут назад. – Он бросает взгляд на мои мокрые волосы, а затем снова смотрит на Малькольма, на его свежую белую футболку, поверх которой – такое же чистенькое худи. Затем, когда он резко переводит взгляд на что-то рядом с нашими сцепленными руками, меня прошибает пот: я замечаю ценник, который мы забыли срезать. – Простите, если мы заставили кого-то ждать, – я делаю шаг вперед, чтобы внимание полицейского сконцентрировалось на мне. – Я чувствовала себя не очень хорошо и не хотела оставаться одна на случай, если со мной случится обморок. – Одним движением я откидываю со лба челку и отрываю засохшую корочку со лба, обнажая порез, который теперь выглядит свежим. – До этого мы попали в аварию, и я испугалась, что у меня может быть сотрясение. Полицейский никак не показывает, что он мне верит. Ладонь, которой я сжимаю руку Малькольма, становится скользкой от пота. – Где ваша машина? Я собираюсь было ответить, и мой взгляд непроизвольно обращается в ту сторону, где мы припарковались – дальше по улице, – но Малькольм перебивает меня. – Ее оттащили к дому нашего друга. Колеса разбалансировались. – И дома у вашего друга не было туалета, которым вы смогли бы воспользоваться? – Не настолько хороший друг. Я сглатываю слюну, которая скапливается во рту в огромном количестве, наблюдая за тем, как Малькольм и полицейский смотрят друг на друга лицом к лицу. – Но он живет недалеко? Не стоит заставлять свою девушку много ходить пешком, если у нее сотрясение. – Он нас подвез, – отвечаю я. – И в любом случае, я слишком сильно запаниковала. Сейчас мне намного лучше. Не станем вас задерживать. – Я тяну Малькольма в сторону, но полицейский останавливает нас. – Я хотел бы посмотреть ваши документы. Я судорожно сжимаю ладонь Малькольма. – У нас нет с собой. – В ваших вещах есть что-то незаконное? – Нет, – отвечаю я, но мой голос дрожит. – Мне придется попросить вас показать ваши вещи. – По закону мы не обязаны это делать, если у вас нет ордера, – произносит Малькольм.