– Иди сюда. – Он подвинулся, освобождая мне место, и я забралась на кровать, прижавшись спиной к его груди. Он положил гитару мне на колени и вытянул руки по бокам от меня. – Я тоже не знаю, что со всем этим делать. Боюсь словами все только испортить. Я хочу, чтобы ты это прочувствовала, Ви. Я откинулась на него, и мы соприкоснулись щеками. Я слышала ровный стук его сердца, отбивавшего уверенный такт. Во мне эхом отдались первые ноты нашей песни, а затем к ним присоединился голос Миллера, низкий, хриплый, под тихий перебор гитары. – Ты знаешь, ты знаешь, как сильно люблю…[16] Миллер резко оборвал игру и оттолкнул гитару. Он крепко прижался ко мне всем телом и уткнулся лицом мне в шею. – Я здесь. – Я держала его, стараясь тоже быть для него якорем, когда кажется, что весь мир разваливается на части. – Ты… боишься? – Только тебя оставить. Я закрыла глаза. – У тебя не получится. Я не позволю. Его грудь поднялась и опустилась от тяжелого вздоха. – Я хочу жениться на тебе, Ви. Хочу состариться вместе с тобой. Хочу праздновать наши годовщины свадьбы, и чтобы гости аплодировали стоя, слыша количество вместе прожитых лет. Хочу говорить людям, что ты – любовь всей моей жизни и что я знал об этом еще в тринадцать лет, когда встретил тебя. И это правда. Больше никогда никого не будет. Я повернулась в его объятиях с дрожащей улыбкой на губах. «Что ты сказал?» Он прочитал мои мысли, что ему часто удавалось. – Я не знаю, что произойдет завтра, поэтому просто заявляю всем, кто готов меня слушать, – если у меня будет шанс, я больше его не упущу. – И я тоже, – ответила я. – Заявляю прямо и перед всеми. В глазах Миллера светилось счастье. Неуловимое. Он никогда не верил, что оно задержится надолго, и я поклялась делать все, что в моих силах, чтобы каждый день его радовать. Он поцеловал меня, и, несмотря на страх, в груди появилась легкость. Надежда. Я старалась подпитывать ее, а не страх, и улыбнулась Миллеру в губы. Наш поцелуй скреплял предложения и клятвы, наполнившие больничную палату, которым, однако, придется подождать, чтобы воплотиться в реальность. Я знала, что этот день настанет. Мы с Миллером то сходились, то расходились, но всегда возвращались друг к другу. Это неизбежно, как прилив, но прекрасно в конце. Эпилог Миллер Три года спустя… Я выхожу на сцену и сразу же вижу ее. Даже среди тысячи лиц в ликующей толпе, под широкополой шляпой, защищающей ее светлую кожу, я моментально узнаю Вайолет. Рядом с ней стоит Сэм. Он вырос и больше не похож на тощего мальчика, которого мы взяли на воспитание полгода назад. С фотоаппаратом перед лицом, он снимает зрителей, фестивальные палатки и меня с группой на сцене. Моя семья. Мы не планировали, что все произойдет так скоро. Вайолет еще не окончила ординатуру, но Бренда из Международной организации «Руки помощи» позвонила мне и сказала, что это срочно. Приемная семья, в которой жил Сэм, переезжала, но не забирала мальчика с собой. Могу только представить, каково это. Как щенок, которого выбросили за ненадобностью. Не обязательно виновата приемная семья. Так работает система: люди приходят и уходят из жизни Сэма, чтобы он не слишком привязывался к ним. Но господи, ему же одиннадцать лет. Он не должен сам о себе заботиться. Это обязанность родителей. Предполагалось, что он поживет с нами временно, пока агентство не найдет для Сэма постоянную семью. Но вскоре стало совершенно очевидно, что Вайолет не собирается его отпускать. Я тоже не смогу, и, боже, мне нравится, как она его любит. Мы молоды, и она жутко занята, надрывая задницу в Калифорнийском университете в Сан-Франциско, но сразу же смогла освободить для Сэма место в нашем доме и в своем сердце. Она все равно собирается стать эндокринологом, хотя, благодаря отцу, я больше не диабетик. Но Ви изменила свое решение не только ради меня. Она нашла свое призвание. Я люблю шутить, что она поступила в медицинскую школу в тринадцать лет, когда ей пришлось заботиться обо мне. Знаю, что из нее выйдет великолепный врач, и делаю все возможное, чтобы ее взлетная полоса была максимально свободна от препятствий. Три года назад, после концерта в Сиэтле и госпитализации, я взял долгий перерыв. План состоял в том, чтобы остаться в Техасе, пока Вайолет закончит учебу в Бейлорском университете, но она слишком скучала по Санта-Крузу. Она неохотно позволила мне взять на себя ее обучение и поступила в Калифорнийский университет, как всегда мечтала. Окончив его, она поступила в Медицинскую школу в Сан-Франциско. Мы сняли дом в районе Марины с видом на залив и Алькатрас, и я написал альбом. Если можно так назвать нацарапанные в блокноте песни. Но именно так я и начинал в тринадцать лет, посвящая Вайолет свои стихи. Я бросил гастроли, чтобы восстановиться после операции, а мой отец сдержал свое обещание. После пересадки он вернулся в Орегон к своей жене. Время от времени мы переписываемся по электронной почте; он любит шутить, что проверяет работу своих внутренних органов, и ругает их, если они доставляют мне неприятности. Но по большей части все хорошо. Мне приходится принимать иммунодепрессанты, но все прижилось почти идеально. Благодаря ему моя жизнь стала намного легче. Огромный подарок и мостик к нашим отношениям. Возможно, когда-нибудь они перейдут за пределы обмена редкими письмами. Но спешить некуда. Я не тороплюсь и позволяю всему идти своим чередом, не задерживаясь, но и не бросаясь вперед. Когда я достаточно поправился и написанные мною песни начали приобретать реальную форму, я полетел в Лос-Анджелес, чтобы записать альбом. Но никаких гастролей. Этот фестиваль в Маунтин-Вью, штат Калифорния, – первое и последнее выступление, которое я дам в ближайшее время. Я не могу сразу же броситься в омут с головой. Мне нужно думать о семье. Эта мысль почти заставляет меня расхохотаться в микрофон от сумасшедшего гребаного счастья, но толпа ждет мое приветствие. Я смотрю на Вайолет с Сэмом, и меня захлестывает огромная волна любви. Любви, смешанной со страхом, такой же, которая побудила моего отца выйти из тени и помочь мне. Любовь отца к сыну. Из-под своей большой широкополой шляпы Вайолет одаривает меня понимающей улыбкой, обнимая Сэма за плечи. Интересно, каково будет теперь выступать и перед ними тоже? Я и моя группа, которая гастролировала со мной три года назад, играем песни из нового альбома, вперемешку с некоторыми старыми хитами. Я больше не пою «Дождись меня». Мне это не нужно. Наш сет заканчивается, и становится ясно, что три года относительного затишья не уменьшили любви моих поклонников, как я думал раньше. Они остались со мной, пока я лечился, и очень им за это благодарен. Наконец-то я могу оценить плоды своего сумасшедшего труда. На сцене я полностью отдаю себя зрителям, но они возвращают мне это в десятикратном размере. Конечно, некоторые пришли посмотреть и на другие группы. – Не хочешь остаться? – спрашивает Антонио. – Будет круто. – Не сомневаюсь, – отвечаю я, – но у меня другие планы. В моей груди растет возбуждение, совершенно иного рода, чем испытанное мною раньше. Оно даже больше, чем перед выходом на сцену перед двадцатью тысячами поклонников. Из шатра за сценой я окунаюсь в жаркий полдень, и моя команда охраны и менеджеров провожает меня в машину, чтобы отвезти в отель. – А с кем Ви и Сэм? – спрашиваю я Франклина, начальника нашей охраны. – Моррис привезет их через десять минут после тебя. – Спасибо, мужик. В вестибюле отеля меня встречает сияющая Тина. Теперь она стала моей незаменимой правой рукой, а Эвелин работает в пиар-компании в Лос-Анджелесе. Я не сомневаюсь, что ее ждет огромный успех. В ее власти подчинить своей воле даже вселенную. В гостиничном номере на кофейном столике лежит подарок, завернутый в синюю бумагу с зеленой лентой, а сверху-толстый белый конверт. – Он ведь этого хотел, верно? – уточняю я у Тины. – «Кэнон EF 24», – отвечает она. Я киваю и потираю руки, не зная, куда их деть. Тина видит мою нервозность и молча протягивает мне бутылку воды. – Ему понравится. – Спасибо, Тина. Надеюсь, – говорю я, но живот скручивает не от вида дорогой камеры. Я хочу, чтобы у Сэма было все самое лучшее. Ему всего одиннадцать, но его талант уже очевиден. Некоторые люди с самого детства знают свое призвание. Как я и Вайолет. Но многие люди вынуждены трудиться на ненавистной работе, чтобы свести концы с концами, в то время как их истинная страсть задыхается и увядает, не найдя выхода. Поэтому я основал фонд, который финансирует культурные программы для малообеспеченных детей. Я с удовольствием показываю средний палец идее, что нужно быть богатым или баловнем судьбы, для которого удачно сложились обстоятельства, чтобы страсть и призвание превратились в работу. Через двадцать минут приезжают Вайолет и Сэм. Я всех выпроваживаю, и Вайолет немедленно подходит ко мне, снимая шляпу и очки. В ее глазах плещется то же нервное возбуждение, что бушует во мне. Она целует меня. – Ты готов? – Нет, – усмехаюсь я. – А ты? – Не знаю, – честно отвечает она. – Но сделаю все, что в моих силах. Большего нам и не остается, верно? – Ты всегда так поступаешь, – говорю я. – По отношению ко мне. – Как и ты, любимый, – отвечает она. – Мы заботимся друг о друге. – Мы оба оборачиваемся и смотрим на Сэма, который неуверенно кружит вокруг кофейного столика. – А теперь позаботимся о нем. Сердце болезненно щемит, пока я наблюдаю, как паренек изучает подарок. На карточке четко написано его имя, но он все еще не уверен, что это для него. – Что это? – спрашивает он. Мы с Вайолет подходим к столу. – Почему бы тебе не открыть и не посмотреть? – предлагает она.