– Миллер. Голос заставил меня застыть на месте. Я не слышал его семь лет. Семь лет этот голос не произносил моего имени. Я медленно обернулся. На меня смотрели мои собственные глаза. Отец стоял, тоже засунув руки в карманы джинсов, рядом со скамейкой возле входа в лабиринт. Я словно смотрел на себя лет через двадцать. Его кожа загорелее, возможно, от работы на улице, но сходство настолько явное, что смотреть было больно. Сердце терзали тысячи разных эмоций. Тысячи мыслей крутились в голове, но самая громкая о том, что этот человек бросил нас с мамой и оставил без крыши над головой. И все же я почти позволил себе смягчиться. – Хорошо выглядишь, – произнес он. – Нет, не хорошо. – Ладно, может быть, не так, как обычно. Но для меня хорошо. Вот мы и встретились… – Он прокашлялся. – Я звонил. – Знаю. – Я не виню тебя за нежелание общаться. Даже не знаю, с чего начать. – Аналогично, – признался я. Он сел на скамью, уперевшись локтями в свои длинные ноги. Я сделал точно так же. – Я читал статью в журнале, – сказал отец. – Как давно он у тебя? – Диабет? С тринадцати лет. Как мой отец, ты, полагаю, должен быть в курсе. – Знаю. Я здесь не для того, чтобы просить прощения. Или потребовать часть твоего состояния. – Чего ты хочешь? – Помочь. Моя жена Салли прочитала статью в журнале. Было похоже, что у тебя неприятности. Я вздрогнул, словно от удара, поняв, сколько всего я не знаю о его жизни. – Твоя жена – моя мать, – язвительно заметил я. – Но, думаю, ты забыл об этом. Он опустил взгляд на руки. – Салли – это та женщина, ради которой я оставил твою маму. – Так вот почему ты нас бросил? Ради другой женщины? – Эмоции едва не выплескивались через край, но усилием воли я сдержал их, спрятал под покров яда и гнева на отца. – Господи, какая банальщина. Не смог сдержать член в штанах и оставил нас бездомными. После твоего ухода мама не смогла платить по счетам и нам пришлось жить в машине. Ты знал об этом? Или чертова Салли прочитала это в «Роллинг Стоун»? – Мне очень жаль, Миллер. – Его голос был хриплым, но твердым. – Я был молод и глуп и поступил неправильно. Но я влюбился в нее. – Ты влюбился в нее? – Я хрипло хохотнул. – Это типа все меняет? Браки разваливаются, потому что люди влюбляются в других людей, но они не прекращают любить своих детей. – Я не прекращал, – возразил он, его глаза блестели. – Клянусь тебе в этом. И я ничего от тебя не жду. Совсем ничего. Даже твоего прощения. Но мне больше нечего предложить. Тебе больше не нужны мои деньги. Они были нужны давным-давно. И я уже давно отказался от своего права называться твоим отцом. Но ты болен, и я могу помочь тебе выздороветь. Я потер лицо обеими ладонями. – Господи, Вайолет сказала то же самое. – Твоя девушка? Я кивнул. – Хорошенькая? – Красивая. – Ты ее любишь? – Она – единственная причина, по которой мы сейчас разговариваем. Я собирался послать тебя к черту. Даже если это убьет меня. – Упрямец, – произнес он с гордой улыбкой и со слезами на глазах. – Как и всегда. Только взгляни на себя. Так вырос. – Папа… – я с трудом сглотнул. – Не надо. – Позволь мне сделать это для тебя, а потом я уйду, – хрипло сказал он. – Тебе не обязательно говорить со мной или видеться. Ты не обязан впускать меня в свою жизнь. Я лишь хочу быть уверен, что она у тебя есть. – Чтобы очистить свою совесть? – спросил я дрожащим голосом, опасаясь не справиться со слезами. Меня убивало, как его боль вызывала мою собственную, расплавляла твердую броню гнева и оставляла открытые раны. – Это единственная причина? Он поднялся на ноги. – Нет. Не единственная. – Потому что она хороша, пап. Только осел откажется. Ты на это рассчитывал? Что у меня не будет выбора? Что ж, так и есть. – Я чувствовал, как разваливаюсь, семь лет боли прорывались наружу. – Я могу согласиться на твое донорство и все равно не простить тебя. Я не прощу тебя. Не прощу… Не говоря ни слова, он обнял меня, и на меня внезапно обрушились тысячи детских воспоминаний об отцовских объятиях. Они переполняли меня, и я цеплялся за них, цеплялся за отца. Настоящего, реального, из плоти и крови. – Прости, – прошептал он, гладя мои волосы, хватая меня за футболку. – Мне так жаль. Он повторял это снова и снова, и с каждым разом слова все глубже заседали в сердце. Пока я наконец не впустил их. 33 Вайолет Я шла по чересчур ярким коридорам, освещенным, как в полдень, несмотря на то что было уже около полуночи. В больницах день и ночь никак не различались, что было вполне уместно, подумала я. И для людей, чьи любимые лежали в этих стенах, тоже не было никакой разницы, день сейчас или ночь. Часы сливались, прерываясь новостями – хорошими или плохими, – которые меняли ход следующих нескольких часов. Или всей жизни. – Ты нам что-нибудь сыграешь, Вайолет? – поинтересовался один из медбратьев, когда я проходила мимо, крепко сжимая гитарный футляр Миллера. – Ты заслуживаешь лучшего, Эрик, – пошутила я. Он рассмеялся, а я продолжила свой путь до конца коридора, в палату Миллера. Маргарита, дежурная медсестра, встретила меня теплой улыбкой. – Уже поздно, – сказала она. – Завтра важный день. – Я надолго его не задержу. Но у нас запланирован урок игры на гитаре. Не могу пропустить. – Не сомневаюсь, – усмехнулась она. – Повеселитесь. Но не слишком. Я улыбнулась, хотя в груди у меня все сжалось. Нет, не очень-то весело перед такой серьезной операцией. Но Миллер попросил меня вернуться после времени посещения, и я собиралась оставаться рядом так долго, сколько он захочет. Он сидел на краю кровати, поверх одеяла; он ненавидел беспомощное валяние, и его жутко бесила больничная сорочка. Вместо нее на нем были фланелевые брюки и майка, взгляд задумчивый. – Привет, – сказала я, садясь рядом с ним и положив футляр с гитарой на колени. Я поцеловала его в щеку, в губы, откинула волосы с глаз. – Думаешь о завтрашнем дне? – И не только о завтрашнем, но и о следующих, – произнес он. – Если они у меня будут. – Будут, – с жаром воскликнула я, содрогнувшись от страха. – Мне не следовало бы так с тобой разговаривать, но… – Все нормально, – отрезала я. – Мне тоже страшно. Но о тебе позаботятся, и когда все закончится, у тебя начнется новая жизнь. «У нас у всех». Миллер открыл футляр и достал гитару. – Мы это уже проходили. Семь лет назад. В тот день, когда ты спасла меня. Такое ощущение, что прошла целая жизнь. – Думаю, в тот день ты спас и мою, – ответила я. – Тогда-то я и поняла, что люблю тебя. Довольно большое откровение для тринадцатилетнего подростка. Я не знала, что со всем этим делать. Миллер повернулся и сел повыше, прислонившись спиной к матрасу.