– Мне очень не хочется поднимать этот вопрос, – произнес я, – но что ты собираешься делать с институтом? – Я сказала, больше никаких расставаний, помнишь? Если пропущу промежуточные экзамены, стипендия будет под угрозой, но… – Я оплачу твое обучение. Она вздохнула, а я остро ощущал кожей, как ее обнаженная грудь на вдохе прижимается ко мне. – Не знаю, Миллер. Мне трудно, но я уже говорила Шайло, что плохого в этом ничего нет. Я становлюсь сильнее. Более сосредоточенной и целеустремленной. Тяжелая работа мне по силам. Но я оказалась не готова к тому, как нелегко находиться вдали от тебя. – И я тоже. Будет слишком, если попросить тебя остаться со мной на весь тур? – Да, – твердо ответила она. – Потому что больше не будет никакого тура, ведь правда? Что говорит доктор Брайтон? – Что мне нужно больше отдыхать. Может, он и прав. Я не хочу таскать тебя за собой по всей стране, Вайолет, и не хочу снова оставлять тебя. Но завтра на концерте в Сиэтле будут руководители «Рук помощи», а с ними куча детей. Я не могу их подвести. Черт возьми, я и так их подвожу. Если отменить гастроли, то и они и лейбл получат меньше денег. – Будут и другие гастроли, Миллер. Никто не станет возмущаться, ведь речь идет о твоем здоровье. – Я выступлю на этом концерте. Ради них. Один концерт, и тогда сможем планировать дальнейший шаг. Вайолет немного помолчала, потом вскинула подбородок и посмотрела на меня. – Тебе это нравится? Из статьи в «Роллинг Стоун» создалось впечатление, что нет. – Мне нравится быть на сцене. Выступать перед фанатами. Но все остальное какой-то сюрреализм. – В смысле? – Куда бы я ни пошел, люди говорят мне, какой я крутой, даже если не знают меня. Даже когда я веду себя как полный придурок. Я уже полгода ни с кем по-настоящему не разговаривал. Мне достаточно сказать «хочу пить», и десяток людей бросится подать мне стакан. Знаю, что верх идиотизма жаловаться на подобные вещи, но очень легко, черт побери, позволить всему этому вскружить мне голову. Я жертвую на благотворительность, чтобы почтить борьбу моей мамы и не забывать свое прошлое. Вайолет улыбнулась и поцеловала меня в грудь над сердцем. – Мне нравятся твои слова. – Она опустила взгляд, ее голос стал глуше. – А что насчет твоего отца? Живот скрутило в узел, расслабленная тяжесть во всем теле исчезла. Я сел и потянулся за стаканом воды на ночном столике. – А что с ним? Я знаю, зачем он звонит спустя семь лет, явно не чтобы меня поздравить. Хочет получить свою долю. Вайолет села рядом со мной и натянула простыню на грудь. – Возможно. А вдруг нет? Вместо того чтобы гадать, чего он хочет, спроси себя, чего хочешь ты. Хочешь поговорить с ним? – Зачем мне с ним разговаривать? Он разрушил наши жизни. Мы были вынуждены жить в гребаной машине. Маме приходилось делать… ужасные вещи, чтобы выжить. Он не заслуживает даже ответа на свои телефонные звонки. Она прижалась ко мне щекой. – Дело не в том, чего он заслуживает, Миллер. А в том, чего заслуживаешь ты. Разговор с ним может тебя успокоить. – А может только ухудшить ситуацию. Вайолет взяла меня за руку и поцеловала в плечо. – Только ты знаешь, как будет правильно. – Я подумаю, – произнес я. – В конце концов, он может больше и не пытаться связаться. Я всей команде сказал, что не собираюсь отвечать на его звонки. Возможно, я уже упустил свой шанс. – При этой мысли я стиснул зубы от боли в сердце. – Думаю, что у всего происходящего есть свои причины, но мы не всегда способны вовремя их разглядеть. Я взглянул на нее. – Даже у нас? Нам потребовались годы, чтобы разобраться в наших отношениях. Только теперь я тебя не отпущу. – Я никуда не собираюсь. – Она прижалась ко мне. – Если решил, что раньше я доставала тебя за твои показатели… Я рассмеялся и поцеловал ее в макушку. – Скучал по твоим придиркам. Врач меня дико раздражает, но твоя забота всегда была приятна. – Может быть, это тоже предначертано свыше, – произнесла она. – Я все больше и больше задумываюсь о своем пути в медицине. Я зациклилась на идее стать хирургом точно так же, как и на своей влюбленности в Ривера Уитмора. Просто всегда так было, и все. А теперь мне кажется, что хирургия не самый лучший для меня вариант. – Но ты мечтала об этом еще до нашего знакомства. Она взяла меня за руку, провела пальцем по линиям на моей ладони. – Может показаться странным, но я все больше и больше чувствую, что ключ к тому, чтобы узнать правильный путь – это свернуть со своего собственного. Так же, как это было с тобой. Я должна была перестать обманываться насчет моих чувств к тебе. Они реальные. Неотвратимые. Может быть, с моей карьерой то же самое. – Вайолет посмотрела на меня, ее улыбка светилась в полутьме комнаты. – Может быть, ответ все это время лежал у меня под носом. У меня округлились глаза. – О чем ты говоришь? – Не хочу показаться слишком странной или сумасшедшей, но, возможно, мне предначертано стать эндокринологом, раз мы созданы друг для друга. Я нахмурился. – И тебе предначертано заботиться обо мне? – Мы оба заботимся друг о друге. – Как? Что я даю тебе взамен? – Ты бережешь мое сердце, – тихо произнесла она и улыбнулась. – Будешь моим личным музыкантом, который пишет для меня любовные песни. Кстати говоря, раз уж грядет последний концерт перед перерывом, как думаешь, сможешь достать мне билет? – Черт, да я могу тебя даже на сцену посадить. – Нет, нет, нет. Я хочу быть как все, наблюдать за тобой в твоей естественной среде обитания, пока весь мир будет кричать твое имя. – Она с притворным раздражением покачала головой. – Так с кем тут нужно переспать, чтобы заполучить билет на концерт Миллера Стрэттона? Я рассмеялся и затащил ее на себя сверху. – Ты на него смотришь, детка. Утро превратилось в день, и мы с трудом выбрались из постели. Вайолет в смежной комнате одевалась к нашему вылету в Сиэтл, а я тем временем сидел за столом над принесенным нам в номер завтраком. Пришел доктор Брайтон, чтобы проверить мои показатели и уровень сахара в крови. – Пока на вид все неплохо, – вынес он свой вердикт. – Но меня больше беспокоит состояние после концерта, Миллер. Я надеялся, что инсулиновая помпа поможет стабилизировать твое состояние, но этого не произошло. Подозреваю, что у тебя более редкая форма диабета. Мы называем его лабильным, или хрупким. Значит, что он не так эффективно реагирует на лечение и сопровождается более высокими рисками. – Значит, мне будет хреново, независимо от того, продолжу я тур или нет, – с горечью заметил я. – Не сочтите меня безрассудным, док, но показатели никак не зависят от того, выступаю я или нет. Ничего не изменится. – Да, это признак лабильности, но стресс может спровоцировать подъем уровня сахара в крови. Тур – это ведь колоссальная нагрузка. – Верно, но сейчас я чувствую себя прекрасно. Лучше, чем за все последнее время. Как насчет сегодняшнего вечера? – Ты спрашиваешь меня, сможешь ли участвовать в концерте? Да. Но стоит ли? Я бы предпочел, чтобы ты этого не делал, пока я не проведу полное обследование почек и эндокринологической системы, и не сделаю тест А1С, предпочтительно в условиях стационара. Я поморщился. – Не могу. Сегодня важный день. Обсудим все позже. Он поджал губы. – После. Тогда я сделаю все, что вы захотите. – Очень хорошо. Я проверю тебя перед концертом, после него и утром. – Спасибо, док. Он собрал свои инструменты и на выходе поприветствовал Эвелин. – Привет, Эв, – поздоровался я. – Ты уже поела? Может, заказать тебе что-нибудь? – Нет, спасибо, – отказалась она, нервно разглаживая юбку. Эвелин никогда не нервничала. – Что стряслось? – Твое расписание на сегодня у Тины, и попозже она согласует с тобой встречу с Брендой Рознер, генеральным директором «Рук помощи». И фактически с этого момента Тина возьмет на себя все мои обязанности. – Она расправила плечи. – Я пришла попросить об увольнении.