Но оно так и осталась непрочитанным. Я мерила шагами гостиную, нервы были раскалены до предела. – Ви? – позвала с кухни Вероника. – Что случилось? – Миллер, – проговорила я. – Я думаю… То есть я не знаю наверняка, но у меня плохое предчувствие. – О чем? Что-то случилось? – Нет, но… Я вскрикнула от удивления, когда зазвонил телефон. Эвелин. – Эвелин, расскажи мне все! Как он? Что произошло? – Вайолет, – спокойно произнесла она, но в ее голосе слышался страх. – Не хочу тебя пугать, но… как быстро ты сможешь сюда добраться? 28 Вайолет Все произошло как в тумане. Только что я была в своей комнате и лихорадочно сбрасывала в сумку одежду, а в следующую минуту уже летела в Лас-Вегас по билету в первом классе, любезно предоставленному компанией «Голд Лайн Рекордс». В Мак-Карране меня встречала Эвелин на блестящем черном седане с водителем. За тонированными стеклами проносился Лас-Вегас-Стрип. Нам обеим было всего по двадцать лет, но Эвелин облачилась в безупречную юбку А-силуэта и блейзер, в то время как я выглядела серой мышью в своих джинсах, толстовке и с наспех собранными в неаккуратный хвост волосами. – Расскажи мне все, – потребовала я после напряженных приветствий. – Правду. А не тот бред для прессы, типа его госпитализировали из-за «истощения». Эвелин провела по экрану телефона длинными ногтями с идеальным маникюром. – По телефону я так сказала, потому что миру не нужно знать подробностей. Теперь, когда ты здесь, я могу рассказать. Два дня назад Миллер упал в обморок после концерта. У него очень понизились показатели, но в «скорой помощи» смогли стабилизировать состояние. Сейчас он в отеле, отдыхает. – Упал в обморок? – В желудок словно опустился камень. – Насколько все плохо? – Достаточно плохо, чтобы бросить гастроли, но он на это не пойдет, – произнесла Эвелин, наконец отложив телефон, чтобы уделить мне все свое внимание. – Врач говорит, что Миллер слишком усердствует. Но он полон решимости закончить тур, чтобы отвалить своей благотворительной организации кучу денег. Он испытывает чувство вины за все это. – Она указала на элегантный седан. – И он несчастен без тебя. Честно говоря, он ведет себя как настоящий придурок. Отношения на большом расстоянии слишком тяжелы для него. Ты же знаешь, какой он. Либо все, либо ничего. – Я знаю. И благотворительному фонду он так же предан. Он не захочет все бросать. – Ты должна заставить его уйти. Ты единственная имеешь над ним власть. Он меня не слушает. Я покосилась на нее и почувствовала между нами застаревшую горечь прошлого. – Я видела ваши фотографии. Кажется, вы очень близки, – призналась я. – Ты видела всего лишь дружбу. – Она пригладила волосы, стянутые в тугой элегантный хвост. – Несмотря на все мои усилия. Я резко повернула голову. – Что это значит? Она пожала плечами. – Это значит, что я всегда играю до победного. – Она тепло улыбнулась. – Отец любит шутить, что амбиции – это мой Гаторейд. В конце концов, я бы преодолела наше маленькое соперничество. Но потом Миллер написал для тебя ту песню. И их так много. Мне тоже этого хотелось. А какая девушка не захочет? – Значит, ты договорилась провести с ним следующие два с половиной года, чтобы стать такой девушкой? – Он великолепен. Талантлив. А когда поет… – Эвелин осеклась и покачала головой. – Я хотела этого. Хотела стать девушкой из его песен. Думала, что если останусь рядом с ним достаточно долго, то все получится. Это была моя цель, а я никогда не проигрываю. – Господи, Эвелин. – Но я проиграла. Жестоко. Хотя нет, не так. Чтобы проиграть, нужно вдвоем играть в одну игру, а он в ней не участвовал. – Она повернулась ко мне лицом. – В его вселенной есть только ты. И никого больше. И ни я, ни тысяча других визжащих от восторга девчонок не смогли бы этого изменить. Господи, я видела, как девушки безуспешно пытаются привлечь его внимание, но он смотрит сквозь них. У него даже в мыслях нет того, чтобы переспать с кем-то еще. Уверена, это тоже частично объясняет, почему он ведет себя как придурок. – Понимаю. Мне тоже нелегко. Мы обещали друг другу разговаривать каждый вечер, но… – Он и разговаривает с тобой. Каждую ночь. – Эвелин порылась в телефоне, а затем показала мне экран. – Это было два дня назад. Прямо перед тем, как он потерял сознание. Началось видео, которое кто-то снял из-за кулис. Миллер сидел на табурете в центре пустой сцены, освещенный единственным лучом света. Он играл соло на акустической гитаре и пел песню, которую я никогда раньше не слышала. «Дождись меня», пронзительная песня об отчаянии. Его сочный голос взывал в темную бездну толпы, снова и снова. Он волнами излучал эмоции, тоску, только его музыка была на такое способна. Каждое слово западало мне в сердце. – Это для тебя, – тихо произнесла Эвелин. – И больше ни для кого. Видео закончилось, и она молча протянула мне салфетку. Я промокнула глаза. – Спасибо тебе за это. – Ты не должна меня благодарить, – возразила она. – Но и беспокоиться обо мне тебе тоже больше не стоит. Я собираюсь уволиться. – Что… почему? В самый разгар тура? – У меня свои причины. – Она повернулась ко мне. – Но он должен перестать работать до полусмерти. Нужно убедить его в этом, особенно сейчас. Звонил его отец. Я уставилась на нее округлившимися глазами. – Вот дерьмо, – выдохнула я. – Неужели? Это… Ты уверена, что он? Эвелин кивнула. – С тех пор как вышла статья в «Роллинг Стоун». Рэй Стрэттон звонит почти каждый день. Миллер не хочет с ним разговаривать. Даже слышать об этом не хочет. – О боже… – Я тяжело откинулась на сиденье, сердце болело за Миллера. Как он, должно быть, растерян. Сколько боли должен чувствовать, когда бередят старые, так и не затянувшиеся раны. – Он мне не говорил. – Потому что не хочет, чтобы ты переживала. Но я переживаю, Ви. И доктор Брайтон тоже. Седан свернул к отелю-казино «Белладжио» и покатил по круговой подъездной дорожке. – Завтра он уезжает в Сиэтл, – сообщила Эвелин. – Будет масштабное шоу. Приглашены руководители благотворительного фонда «Руки помощи», и они приведут за кулисы кучу детей. По приглашению Миллера. Я уеду к концу недели. – Она собрала сумку и телефон и надела очки от Гуччи, чтобы скрыть слезы. – Позаботься, чтобы это был его последний концерт. Эвелин провела меня в казино «Белладжио», через вестибюль, где потолок пестрил буйством красок тысяч стеклянных цветов. Их красота успокаивала бурлившие во мне эмоции. Я шла, задрав голову, тогда как Эвелин быстро шагала рядом, ничуть не впечатленная. Она органично вписывалась в обстановку отеля, я же чувствовала себя немытой и грязной. – Девушка со мной, – бросила она охраннику у частного лифта. Кабина доставила нас наверх, и мы оказались в широком пустынном коридоре. – У меня такое чувство, что в любую секунду могут выскочить репортеры, – призналась я, пока мы миновали одну дверь за другой. – Весь этаж наш. – Эвелин остановилась у номера, возле которого стоял здоровяк с бейджиком на мясистой шее. – Привет, Сэм. – Привет, Эв. – Он кивнул мне и открыл перед нами дверь. Я кивнула в ответ, пораженная, сколь многим лейбл обеспечивал Миллера: частные лифты, охрана и целые этажи шикарных отелей. В груди разливалось чувство гордости, хотя я все больше чувствовала себя чужой в этом месте и не была уверена, что он захочет меня здесь видеть. Апартаменты, через которые меня провела Эвелин, оказались огромными, в два раза больше нашей с Вероникой квартиры. Комнаты были обставлены элегантной мебелью под стать королевской гостиной. У окна стоял высокий мужчина в костюме со стетоскопом на шее. Миллер сидел на подоконнике. Наконец-то. Я остановилась посреди комнаты, наблюдая за ним. Впитывая в память его образ. Он выглядел усталым, немного худее, чем на обложке «Роллинг Стоун». Доктор надел на плечо Миллера манжету для измерения артериального давления. Миллер заметил меня, и его лицо застыло. Он машинально встал, словно его дернули за веревочки, шагнул ко мне и выхватил грушу у врача из рук. – Ви… что ты здесь делаешь? Его хриплый голос проник мне в самое сердце. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он лично произносил мое имя. – Мне позвонила Эвелин, – ответила я со слезами на глазах. – Я так рада тебя видеть. – Боже, детка… – Миллер направился было ко мне, но остановился, поняв, что у нас есть зрители. Он сорвал с руки манжету для измерения давления и протянул ее доктору. – Вы нам не дадите минуту? – Я вернусь через час, чтобы закончить осмотр, – строго сказал врач. – Мне тоже нужно обсудить с тобой одно срочное дело, – добавила Эвелин и бросила на меня взгляд, просивший позволить ей самой рассказать ему правду.