«Как там может поместиться такой большой Миллер?» – Где?.. – Я сглотнула и попыталась еще раз. – Где ты моешься? – В Парке дружбы, в клубном доме. – Он только для членов клуба. – Я тайком. Ты не захочешь этого слышать, Ви. – Нет. Неправда, захочу. По моим щекам текли слезы. «Он такой храбрый». Не знаю, что я имела в виду под этим словом, но оно казалось верным. Храбрый, потому что так жил и никогда не жаловался, не воровал. Подрабатывал, как мог, чтобы помочь маме. – Наркотики здесь ни при чем, если ты об этом подумала, – мрачно заявил Миллер. – Отец ушел и забрал все деньги. – Ты говорил, что он умер. – Потому что я хочу, чтобы он умер. Но он уехал, а нас выселили из нашей квартиры в Лос-Баньосе. Мама решила, что здесь мы начнем новую жизнь. Тут много работы. Но все так дорого, и чертова машина сломалась, мы не можем уехать. Но мама устроилась работать в кафе, а по ночам… Он покачал головой, его голубые глаза блеснули в темноте. Я ждала, затаив дыхание. – Иногда она делает всякие штуки с мужчинами за деньги. Ну как? Достаточно наслушалась? Хочешь знать, каково это – мыть голову в туалете гипермаркета? Или слушать, как мама возвращается в эту чертову колымагу, пахнущая незнакомыми мужчинами, помада размазана, а она улыбается и говорит тебе, что все будет хорошо? Я судорожно втянула воздух. – Где она сейчас? – А ты как думаешь? – Она вернется сегодня ночью? – Не знаю. Иногда ей разрешают остаться в мотеле, чтобы помыться и все такое. В таких случаях она спит на настоящей кровати. Я ее не виню. А утром она отправляется на работу в кафе. Я вытерла нос. – Оставь ей записку и забери свои вещи. – Куда же я пойду? – Со мной, Миллер. Ты пойдешь со мной. Он выглядел слишком усталым, слишком разбитым, чтобы спорить. Он убрал холодильник и схватил свой потрепанный старый рюкзак. – У тебя есть грязная одежда? Он кивнул. – Возьми с собой. Я подождала на почтительном расстоянии, пока он вылез из машины с наполовину полным мешком для мусора. Мы молча двинулись обратно к моему дому. Миллер шел впереди, так как лучше знал дорогу. Вместо того чтобы обойти дом сзади и подняться по решетке, я провела Миллера через боковую дверь в гараж и прямиком в прачечную. – А твои родители? – Если они нас увидят, скажу, что ты измазался травой, пока работал в саду. Ты здесь, потому что твоя мама работает допоздна, и ты остался без ключей от… дома. – Горло сдавило. – Ты должен остаться на ночь. Миллер вяло кивнул. Я открыла огромную стиральную машинку, и он высыпал туда свою одежду и несколько маминых вещей. Потом я взяла его за руку и повела через весь дом наверх, в свою спальню, по пути остановившись у бельевого шкафа. Схватила полотенце и, войдя в свою комнату, указала ему на ванную. – Прими душ, если хочешь. Или ванну. Мойся, сколько захочешь, но оставь у входа свою одежду, я ее тоже брошу в стирку. – Хочешь, чтобы я отдал тебе свои трусы? – Заверни их в джинсы. Мне все равно. Я не буду смотреть. Миллер сделал, как ему было велено, и я отнесла сверток с его одеждой вниз. Она не так уж и плохо пахла. Лесом, кожаным салоном автомобиля и им. Включив стиральную машинку, я направилась на кухню и схватила хозяйственную сумку. Бросила в нее две бутылки маминой любимой воды. «Ни водопровода. Ни туалета. Ни раковины. Ни душа». На глаза вновь навернулись слезы, но я сморгнула их и схватила еще две бутылки с водой. Я была полна решимости каким-то образом изменить жизнь Миллера, но в груди острым лезвием проворачивалось чувство вины за то, что я не последовала за ним раньше. Должно быть, мама в тот день ездила в магазин: холодильник и кладовка были забиты. Я сделала два бутерброда с ветчиной и сыром и завернула их в фольгу, затем взяла пакетик чипсов «Доритос», упаковку шоколадного печенья и направилась наверх. Миллер как раз выключал воду, когда я вернулась в свою комнату. Я поставила сумку и порылась в ящиках в поисках своих наименее девчачьих вещей: черно-белые клетчатые фланелевые штаны и белая толстовка с желтым банановым слизняком – символом Калифорнийского университета. Дверь в ванную приоткрылась, и оттуда повалил пар. – Эм, Ви?.. – Держи. – Я сунула одежду ему в руку. Через несколько минут он вышел. Штаны были ему слишком короткие, но хорошо облегали талию. Он посмотрел на сумку с продуктами. – Можешь поесть сейчас или взять с собой, – сказала я. – Я устал. – Тогда спи. «В настоящей постели». Я откинула одеяло и забралась в постель. Миллер замешкался и залез ко мне. Мы лежали на боку, лицом друг к другу. Он зарылся головой в подушку и вздохнул с таким облегчением, что я чуть не заплакала. – Как долго? – спросила я. – Одиннадцать недель, три дня, двадцать один час. Я прикусила щеку изнутри. – Ты больше не можешь там оставаться. – Знаю. Когда начнется школа… Я не представляю, что делать, черт побери. Они меня заклюют. – Им не нужно знать. Но ты должен оттуда выбраться. Хотя бы в приют для бедных. Миллер покачал головой, уткнувшись в подушку. – Мама отказывается. Она говорит, что тогда меня у нее заберут. Говорит, что, по крайней мере, машина по-прежнему наша. Да и не факт, что все обязательно узнают. Никто не видит, как я прячусь в лесу. У меня есть шанс. – А если вас выгонит лесничий? – Мама собирает деньги на депозит, а я помогаю. – Сколько времени это займет? Вы оба должны переехать сюда. У нас комнат более чем достаточно. – Нет, Ви. – Почему нет? Тебе не кажется, что твоя мама хотела бы… не делать того, чем занимается? – Да, – выдавил он сквозь стиснутые зубы. – Но она никому не доверяет. И я тоже. – Ты можешь мне доверять, Миллер. Жесткое выражение его лица смягчилось. Он хотел было ответить, но на моем телефоне сработал таймер. – Стирка. Сейчас вернусь. Я поспешила вниз, мимо кабинета, где бубнил телевизор и из-под двери лился голубоватый свет. Папа все еще был изгнан из спальни на раскладной диван, в то время как мама уютно устроилась в их огромной кровати. Я остановилась у двери кабинета. Можно попросить помощи у отца. Совета.