Потом подумала, что он разбудит маму, потому что Миллер в моей комнате – в моей кровати. Они будут в бешенстве, начнут читать нам нотации. Значит, утром. В прачечной я переложила одежду в сушилку, а когда вернулась, Миллер, похоже, спал. Я подвинула стул под дверную ручку на случай, если родители вспомнят о моем существовании, и выключила свет. Легла рядом с Миллером и натянула на нас одеяло. Уютно устроилась на подушке, но Миллер открыл глаза. – Ви… – прошептал он. – Я здесь. – Что же мне теперь делать? – Его голос был хриплым, и мое сердце сжалось. Как будто вот-вот расколется на тысячи кусочков. – Спать, – ответила я, стараясь казаться храброй. Какой я и была, по его словам. – Мы что-нибудь придумаем. Он покачал головой. – Не знаю. Мы живем в автомобиле всего несколько недель, но мне кажется, что я там родился. Временами мне просто хочется, чтобы земля разверзлась и поглотила меня. – Я этого не допущу. Ты мне нужен. – Ты не можешь никому рассказывать. Поклянись, что не будешь. – Миллер… – Поклянись, или я уйду прямо сейчас и никогда не вернусь. Он казался слишком измученным, чтобы двигаться, но я знала, что он поднимется и выползет из окна, если не пообещаю. Я зажмурилась, из глаз брызнули горячие слезы. – Клянусь. – Спасибо, Ви. Я подавила рыдания, прижалась к нему и обняла. От него пахло чистотой, такой теплый, но худой. Слишком худой. «Он похудел со времени нашего знакомства. Жизнь в машине его убивает». Миллер на секунду напрягся, а потом притянул меня к себе, и я положила голову ему под подбородок. Мы идеально подходили друг другу, как кусочки мозаики. Он глубоко вздохнул, и его грудь прижалась к моей щеке. Я слушала его сердцебиение, слишком быстрое, как мне показалось. Если бы я уже была врачом, то смогла бы помочь ему и не чувствовала себя такой беспомощной. Удары, казалось, отсчитывали секунды. Но до чего – я не знала. Может быть, чего-то плохого. Я погрузилась в сон, и страх последовал за мной. III На следующий день мы шли по обсаженным деревьями тротуарам в центре Санта-Круза, мимо симпатичных магазинчиков, ресторанов и художественных галерей. Мы направлялись в кафе «Брэвери», чтобы встретиться с Шайло. Я внимательно наблюдала за Миллером, отмечая бледность его лица. Проснувшись, я обнаружила в мусорном ведре моей спальни две бутылки из-под воды, и Миллер пожаловался на усталость, даже после того, как спал в моей постели. – Я почти и не помню, когда спал в настоящей кровати, – сказал он в то утро. – Забыл, каково это. У меня внутри все сжалось. – Ты можешь спать в ней каждую ночь, – предложила я, хотя на самом деле это был приказ. Если его мама будет ночевать в мотелях, я заставлю его спать в моей постели и пить столько воды, сколько захочется. Миллер безропотно и стоически шел рядом со мной. Мы ежедневно очень многое принимали как должное: тепло, туалет, воду от простого прикосновения к крану. Уединение, личное пространство, постель. Миллера всего этого лишили, а он не жаловался и справлялся со всем в одиночку. Перед ломбардом Миллер остановился и заглянул внутрь. В самом центре на подставке стояла акустическая гитара. Царапины портили бледный корпус, но на грифе более глубокий коричневый цвет выглядел дорого. – Какая красивая, – заметила я. – Это моя, – тихо пробормотал себе под нос Миллер. Я повернулась и посмотрела на него. – Что? Его глаза округлились, а затем он нахмурился. – Черт, ничего, не обращай внимания. – Он быстро зашагал дальше, я едва поспевала за ним. – Это твое? Я не знала, что ты играешь. – Ты многого обо мне не знаешь. – Полагаю, что так, – ответила я, стараясь скрыть обиду. – Хорошо получается? Давно играешь? – С десяти лет. Когда у нас был компьютер, я научился играть по видеоурокам на YouTube. – А ты умеешь петь? Он кивнул. – В основном каверы, но сам тоже кое-что пишу. Я моргнула, увидев, как он раскрывается передо мной с другой стороны. – Почему ты мне не сказал? Так вот что ты каждый вечер пишешь в блокноте? Сочиняешь песни? Ты мог бы сыграть для меня… Миллер остановился и резко повернулся ко мне. – Ну, для этого уже слишком поздно, не находишь? Господи, Ви! Ты когда-нибудь перестанешь задавать вопросы, помогать и… копаться в моем дерьме? Я отшатнулась, как от пощечины. – Я не… Я думала… Он яростно провел ладонью по волосам. – Мне не следовало говорить тебе о гитаре. – Почему? – Потому что теперь ты просто воспользуешься своими возможностями богатенькой девочки и выкупишь ее. Ты уже достаточно помогла. Ты сделала достаточно. Большего я принять не смогу. Я поймала его напряженный взгляд, глубокий, засасывающий. В темной глубине его глаз плескалась боль. Неосуществленные желания, ощущение потери и вкус к жизни. То, что пробудилось в нем после горячего душа, настоящей постели и еды. – Я не стану ее выкупать, – произнесла я. – Пообещай мне. Я прикусила губу, переминаясь с ноги на ногу. Миллер выпятил челюсть. – Я должен сделать это сам. Обещай мне, Вайолет. – Пообещаю, если ответишь на один вопрос. Ты такой грустный последнее время не из-за отсутствия гитары? – Я не грустный… – Это было неделю назад, верно? Когда ты ее продал? Он неохотно кивнул. – Но я ее не продал, а заложил. Есть разница. Если продать, то потеряешь навсегда. А если заложить, то можно вернуть. – А что, если ее купит кто-нибудь другой? В глазах Миллера всколыхнулся страх. – Мы должны ее вернуть, – заявила я. – Потому что ты сам не свой. Как будто потерял частичку себя, и я просто думаю… – Не думай, Вайолет, – оборвал он меня, внезапно запыхавшись. Его лицо покраснело, как будто он только что пробежал марафон. – Ничего не делай. Просто оставь это. Пообещай.