Я завладел ее губами, сначала нежно, а затем с возрастающей страстью, когда не встретил сопротивления. Я был поражен, что она не отстранилась. Наоборот, ответила на поцелуй. Ее язык, мягкий и теплый, робко двинулся мне навстречу. С любопытством и нерешительностью. Я с готовностью принял этот поцелуй, горячий, влажный, идеальный. Проклятье! На вкус как яблоки и сахар, она согревала душу, я словно вернулся домой. Именно с нею я хотел быть, всегда. Я обхватил ладонями ее лицо, овладевая ее губами и испивая поцелуй до дна. Хриплые, короткие вдохи вырывались через нос, но в ней я нуждался больше, чем в воздухе. С каждым мгновением меня все больше шокировала и пугала мощь этой растущей потребности. Поцелуй был для меня всем, но я оказался совершенно к нему не готов. Я не мог вырваться или спастись из глубины моей любви к ней. Я думал, что исследовал ее в своих песнях. Ориентировался на каждом повороте. И все же, прикасаясь к Вайолет вот так, растворяясь в ней, я понял, что ничего не знаю. Что годами бродил по огромной пещере лишь с крошечным фонариком в руках. Теперь стены рушились, и внутрь лился солнечный свет. «Слишком много. Слишком хорошо. Это не может быть реальностью. Не может длиться долго. Настолько хорошее всегда быстротечно». А потом все прекратилось. Холодная пустота сменила тепло и сладость ее рта, когда Вайолет тихонько вскрикнула и отшатнулась, отталкивая мои руки. Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами. Полные губы распухли и блестели влагой от моего поцелуя. Нежная кожа раскраснелась от моей грубой щетины. Ее затвердевшие под футболкой соски испытывали мое самообладание, призывая прикоснуться к ним. – Что мы делаем? – прошептала она. Я попытался отыскать слова. Поэзия, которая жила в моем сердце, изливалась только на бумаге. На языке же она путалась и спотыкалась о мою неуверенность в себе. Мои страхи. Внутренний голос убеждал, что я – нищее ничтожество, а она – богатая девушка, которая заслуживает лучшего. Зловещий голос Чета, нашептывающий мне, что когда-нибудь она очнется и тоже это поймет. Вайолет дотронулась кончиками пальцев до покрасневших губ. – Зачем ты меня поцеловал? – Я не… Так получилось… – Когда я сказала, что Ривер не целовал меня, твое лицо так изменилось, – произнесла она, соскальзывая с кровати и пятясь, все еще прижимая пальцы к губам. – Ты сказал, что счастлив за меня. – Я не это сказал, – возразил я, мой голос стал резче. – Я сказал, что хочу, чтобы ты была счастлива. Это все, что меня волнует. И все, что когда-либо волновало. С отсутствующим взглядом она покачала головой, в ее глазах отражались тысячи мыслей. Рука, прижатая к губам, скользнула по бледной коже шеи, которая тоже покраснела. – Ты игнорировал меня несколько недель, а теперь поцеловал… – А ты ответила на поцелуй, – произнес я, стиснув зубы. «И это значило для меня все. Так много. Слишком много…» Снизу раздались приглушенные, но хорошо знакомые звуки ссоры ее родителей. Внезапно и раздражающе. Словно листок, загоревшийся от луча света, Вайолет свернулась калачиком, обхватила себя за локти и опустила глаза в пол. Она тихонько произнесла: – Ривер и я… мы идем на Осенний бал. – И что? Он тебе не нравится. Ты сама себе все придумала, вместо того, чтобы… «Любить меня». Вайолет подняла на меня тяжелый, сверкающий взгляд. – Ты слышишь их? Так все происходит? Чернеет и гниет на корню? Во мне бушевала ярость. На нее, но на себя еще больше, потому что часть меня так же чертовски напугана. Ничто хорошее не длится вечно. Ни здоровье, ни крыша над головой… «Ни отцы, которые должны оставаться, но не хотят». От этой мысли я замер, словно от удара под дых. Я никогда не позволял себе думать о нем. Никогда. Притворился, что все в порядке. Говорил себе, что его уход не ранил меня до глубины души, но теперь я видел, что мои шрамы такие же, как у Вайолет. Ее родители тоже ничего не сделали, чтобы направить ее. Мы оба остались на холоде из-за людей, которые изо всех сил должны были защищать нас. С языка норовили сорваться миллион обжигающих слов, но я втянул носом воздух и вылетел из комнаты Вайолет. Сзади слышались ее торопливые шаги. – Миллер, подожди… Что ты делаешь?.. Я нашел их на кухне. Мистер и миссис Макнамара перекрикивали друг друга, перед ними на полу валялась разбитая тарелка. – Какого хрена вы творите? Они остановились и потрясенно замолчали. Я почувствовал, как Вайолет скользнула мне за спину и положила на плечо свою маленькую, дрожащую ладошку. – Миллер, нет… – прошептала Вайолет. – Да, – крикнул я, мой гневный взгляд метался между ее родителями. – Вы хоть понимаете, что делаете с ней? Вам вообще есть до нее дело? Вы просто, мать вашу, орете и бьете посуду, а потом притворяетесь, что все нормально?! Как будто она вас не слышит? Потому что она слышит, и это просто на хрен разбивает ей сердце! Тихие всхлипы Вайолет позади меня. Недоверчивые взгляды впереди. Мистер Макнамара первым оправился от шока. – А теперь держитесь, молодой человек. Вы не можете просто… – Заткнитесь! – рявкнул я. – Заткнитесь хоть раз в жизни. Заткнитесь, когда думаете, что вам нужно орать друг на друга. Заткнись на хрен и хоть раз задайтесь чертовой мыслью, что вы делаете со своей дочерью! – Должно быть, я сходил с ума. Моя собственная боль закипела и всплыла на поверхность. Из-за боли, которую я так старался скрыть, глаза заволокло красной пеленой. Я с трудом осознавал, какие слова вылетали из моего рта. Или к кому я сейчас обращаюсь. – Вы не можете так поступать с собственным ребенком, – бушевал я. – Не можете, черт бы вас побрал! Нельзя так делать. Нельзя уйти и оставить после себя огромные гребаные черные дыры в чьей-то душе, которые высасывают весь свет из жизни. – Миллер? Вайолет сильнее прижала ладонь, возвращая меня к реальности. Я сморгнул красную пелену, дыхание стало тяжелым. Господи, что это было? – Как ты смеешь являться сюда и разговаривать с нами в таком тоне? – произнес Макнамара рассерженным тоном. – Самое гребаное время, чтобы кто-нибудь это сделал. Вайолет не станет. Она ничего не говорит, потому что привыкла так делать. Старается все уладить. Улыбается и двигается дальше. Вкалывает до упаду, чтобы подготовиться к тому дерьму, что вы для нее уготовили. – Горло сдавило, и я уже с трудом мог себя контролировать. – Из-за вас она не верит в любовь. Мои поздравления. Отличная работа! Мистер Макнамара вскинул голову. – Достаточно, Миллер… – Да, – произнес я, внезапно почувствовав усталость. Адреналин взял свое, и теперь засигналили часы. Вспышка гнева и переживания истощили меня. Я повернулся и посмотрел на Вайолет, по ее щекам текли слезы. У меня самого все плыло перед глазами. – Достаточно, и уже слишком поздно. Я вышел из кухни. Миссис Макнамара начала было кричать, но муж зашипел, чтобы она замолчала. На лестнице за мной послышались тихие шаги Вайолет. В ее комнате я упаковал гитару в футляр и пошел назад к двери. – Миллер, подожди, – слезно просила она. – Куда ты? – Ухожу. Через парадную дверь. – Ты не можешь просто уйти. Не сейчас. Я остановился у двери ее спальни. – Прости, что поцеловал тебя, Вайолет. Это больше не повторится, – произнес я, а затем ушел. Ушел, не сказав больше ни слова и не допустив ни единой мысли о том, какое страдание отразилось на любимом лице. Я гадал, не так же ли чувствовал себя мой отец. Все равно что разом сорвать пластырь. 11 Миллер Осенний бал выпускного года: день грандиозных неудач и плохих решений. Вопреки здравому смыслу, я пошел с Шайло на футбольный матч и наблюдал, как наша команда «Центральных» побеждает сокельских «Святых» 42-16. Игра против низшего дивизиона, рассчитанная на то, чтобы наши ребята хорошо смотрелись на их фоне. А Ривер, конечно, сыграл героя и заработал четыре тачдауна. Позже начался парад. Ривер, все еще в игровой форме, сидел рядом с Вайолет на заднем сиденье кабриолета. Она была потрясающе красива в черном бархатном платье, со сверкающей диадемой на голове и лентой на груди. Они с Ривером улыбались и махали толпе. Улыбались друг другу. Она выглядела счастливой. Даже сияющей. Я почувствовал на себе взгляд Шайло. – Зачем ты так с собой поступаешь?