Затерявшиеся вещи Когда она закончила, Броуди закрыл глаза и покивал, пару раз мотнув подбородком. Остаток того утра он помогал Элизе обыскивать дом. Аккуратно переставляя предметы, поднимая диванные подушки, заглядывая под комоды и за задние стенки шкафов, они искали затерянные на просторах дома вещи. В итоге Броуди нашел. Свежий взгляд — хорошее подспорье. Они подняли и откинули металлическую решетку похожего на небольшой сундук вентиляционного отверстия в полу библиотеки. На дне отдушины лежала истершаяся по краям и пыльная синяя кожаная закладка. Если только Элизе не изменяла память — она принадлежала папе. Броуди протянул ей находку, и Элиза стиснула ее, будто теплую, живую руку. — Я не помню своих родителей, — поделился с ней Броуди. — Но мне нравится, что у меня остались их вещи. Элиза сунула закладку в карман джинсов, все еще сжимая ее в ладони. Новые вещи Всякий раз он приходил с припасами, как он сам их называл, cпрятанными в большой грязно-синей сумке у него на плече. Он принес ей бусы с карнавала Марди Гра и маленького плюшевого мишку. Принес пластиковый магазинный пакет с собранными им на берегу дамбы камнями. Принес игры: «Сокровища на чердаке» и шахматы. Принес сухие, а также свежесорванные листья и шишку магнолии, покрытую гладкими красными семенами. Принес старый миниатюрный пластиковый водяной пистолет, потрескавшийся от жары, и полупустой флакон жидкого серпантина, который она не позволила ему использовать даже во дворе. Он приносил полезные вещи: Листерин[13], салфетки и женский дезодорант. Приносил и абсолютно не нужные: солнцезащитные очки, воланчик, набор ржавых ключей и велосипедный звонок. Последние она отдавала ему обратно. Иногда, уходя, он забывал их забрать. Иногда, переночевав с ними в своем убежище, она передумывала и оставляла их себе. Эта судьба постигла, например, антикварный секундомер, флакон ярко-синего лака для ногтей и миниатюрный кактус, который она пристроила в пятно света из чердачного окна, притаившееся за большим рождественским венком. Он приносил еду: банки с фасолью и персиками, пачку крекеров «Ритц», пару мандаринов прямиком с дерева с черными пятнышками на кожуре. Приносил хлопья, но постоянно невкусные, как бы она ни причитала: «Ты правда думаешь, что я хочу еще овсянки с изюмом?» Приносил бесполезную еду: — И что мне делать со смесью для пирога, Броуди? — Приготовить пирог? — Я не могу печь пироги, Броуди. — Ну и ладно, я все равно не хочу сейчас пирога. Он приносил хорошие вещи. Дорогие вещи. Например, приставку Gameboy с картриджем Mortal Kombat II. — На случай, если станет скучно, — пояснил он. — Твоя? — спросила Элиза. — Явно не новенькая. — Она включила игру, и маленький индикатор питания на краю экрана засветился ярко-зеленым. Отблески света пробежали по голове серебряного дракона. — Класс! — Я ее уже прошел, — похвастался Броуди. — Берегись ниндзя, который появляется ближе к концу, — он плюется ядом. — Спасибо, — сказала Элиза. Она повторяла это каждый раз, каждый день, когда он наведывался к ней. От этого полузабытого чувства, когда что-то делалось только ради нее, по затылку расползалось странное покалывание. Давненько она этого не ощущала. На исходе утра они вместе убирались, стараясь вернуть все на свои места, но дом все равно был изгваздан следами чужого присутствия. Маленькими следами, большинство из которых исчезало к возвращению Мейсонов. Иногда они не сходили по несколько дней, а иногда пятнали дом дольше, оставаясь незамеченными. Отпечатки ног на другом конце двора. Небольшая лужица вокруг свернувшегося у дома шланга. Следы от пальцев на дверной ручке. Элиза и Броуди могли целый день ничего не делать, могли сидеть перед телевизором от скворцов до кардинала — следы все равно оставались. Его любопытство им на руку не играло. Как-то раз Элиза оставила его одного — и он принялся рыться в контейнерах для хранения вещей и в ящиках стола. Дом был гораздо больше того, где он жил. С множеством укромных уголков, комнат, альковов, закоулков и шкафов, которые ему не терпелось обследовать. С множеством разных предметов: таких, которых у него никогда не было, и особо секретных, которые были спрятаны в глубине ящиков. Если это будет продолжаться — эта дружба, — Девочка из Стен просто не выживет. Обитателям стен нужно приспосабливаться, нужно извиваться в собственном доме, прогибаться, быть тоньше воздуха. Не все на это способны. Иные могут попытаться, но и они довольно скоро потеряют над собой контроль. И наследят. Все тайное рано или поздно становится явным. Возвращение домой Что-то не так. Он не на своем месте. Иногда перемены можно не заметить, забыть о них, едва осознав. Чуть сдвинутая кружевная салфетка на маленьком столике в прихожей — мелочь, мать или отец бессознательно поправят ее, проходя мимо. Но некоторые изменения очевидны. Первое, что бросилось ему в глаза, — переместившийся пульт от телевизора. Обычно, по настоянию отца, он лежал на журнальном столике у дивана. Маршалл задержал озадаченный взгляд на пустой столешнице, чувствуя себя немного преданным. Потом он все же сдался и решил воспользоваться кнопкой питания на боковой панели телевизора. Черные кнопки прятались за рамой. Маршалл нащупал панель и принялся нажимать их одну за другой в поисках нужной. Прикоснувшись рукой к телевизору, он почувствовал тепло. Тепло — будто от живого существа. Будто он работал весь день. Маршалл включил телевизор. Убавил громкость. Выключил. На крыше Они сидели на крыше в глухой ночи и смотрели на облака. Броуди всегда приходил в безопасные будние часы и по воскресеньям, когда Мейсоны отправлялись в церковь. Поздние встречи были исключены — вечерами дом не пустовал. Но сегодня все было иначе. Вчера мистер Ник прочищал водостоки и забыл убрать лестницу — грех не воспользоваться таким идеальным путем на крышу. Было уже за полночь, но Броуди не хватились бы дома: его тетя работала в ночную смену в аптеке, а дядя, если бы и объявился сегодня вечером, не стал бы утруждаться и заглядывать к нему — никогда не утруждался. Забравшись, они опрыскались репеллентом. Горькие брызги попали в рот — и они выплюнули их на землю прямо с крыши. Неприятно, но неизбежно — летние ночи принадлежали насекомым. В последний раз мистер Ник подстригал газон две недели назад — трава внизу просто кишела ими: мотыльками, комарами, сверчками и черной саранчой с десятками мелких глаз — а в общей сложности их, наверное, были тысячи. Элиза и Броуди пшикали на себя из баллончика до тех пор, пока от них не стало прямо-таки разить репеллентом — зато теперь можно было не лупить себя по коже, едва почувствовав зуд. Единственное, о чем волновалась Элиза, — не будет ли запах настолько сильным, что Мейсоны унюхают ее присутствие. Броуди жевал арахис из банки и водил пальцем по небу, показывая знакомые ему созвездия. — Видишь вон ту яркую звезду и большую рамку вокруг нее? А за спиной прямо до луны тянется хвост? — Вроде бы, — присмотрелась она. — Да, вижу. — Это Годзилла. Все еще пышущая жаром полуденного солнца черепица, на которой они расположились, напоминала грубую, зернистую наждачную бумагу, но чтобы стесать кожу, нужно было хорошенько поелозить по ней — они же сидели неподвижно, а на ощупь крыша была не жестче черного резинового покрытия парковых детских площадок. Элиза была вне стен, но дом держал ее крепко, протянул невидимые ветви и оплел. Она не покидала его. Где-то рядом ухнула сова, а когда фары проезжавшей мимо машины мазнули по переднему двору языком света, Элиза разглядела в развилке дуба её взъерошенные перья. Настала ее очередь вглядываться в небо и показывать Броуди известные ей созвездия. — Видишь большой прямоугольник с вытянутыми углами? Это Орион. Когда-то он был великим охотником. А вон там — его лук. И его пояс с ножом. Он был очень выдержанным и терпеливым и мог поджидать добычу целыми днями, лежа на животе в поле — в таком, как наше, например, — или притаившись в ветвях дерева, или засев на крыше. И охотился он на чудовищ. Он наловил их столько, что боги вознесли его в ночное небо, чтобы он мог вечно охотиться под покровом темноты. — Он мне нравится, — поделился Броуди. — Он прямо как я. — По-моему, он больше похож на меня. — Думаешь? — Броуди сунул в рот еще одну горсть арахиса и пожал плечами. — Ну ладно, на тебя тоже. Элиза улыбнулась, вытянула ноги и, подставив локоть, откинулась на покатую крышу. — А вон тот ковш — Большая Медведица. Видишь? — А что такое ковш? — поинтересовался Броуди. — Ну вот же, я показываю. Смотри. — Вижу, но что это? — Это… — Это какое-то чудовище, да? — Нет. Это, ну, как бы… — Да ладно, да чудовище же. — Вовсе нет! — Пусть Орион присмотрит за этим ковшом. — Броуди изобразил, будто целится в небо из лука и присвистнул, выпуская стрелу в созвездие.