На следующий день Элиза увидела его в окно гостевой спальни: он шел вдоль дамбы, выбившийся из его причудливой стрижки «под горшок» чуб подскакивал в ярком свете. Под мышкой он нес упаковку чипсов «Доритос» и настольную «Игру в жизнь». Она открыла окно и позвала его: — Эй! Привет! Иди сюда! Он обошел вокруг дома, снова помыл ноги под водой из шланга, а затем скорчил рожицу и насупился, прижав подбородок к шее, — все еще дулся за вчерашнее. — Ты так и не сказала, как тебя зовут. С набитым его «Доритос» ртом она пробубнила: — А это не твое дело. Чем меньше он будет знать, тем лучше. Насчет этого неумолчно ворчащий в ее голове голос был прав — а вот то, что он захлебывался протестами по поводу ее решения снова впустить Броуди, Элизу не остановило. Весь долгий вчерашний вечер она слушала, как под ней проживают свои жизни Мейсоны, ждала, когда они наконец лягут спать, и знала, что завтра в доме воцарится привычная мертвая тишина, которую после полудня прогрызет будничная рутина его жильцов, как знала и то, что день будет похож на день, час — на час, неделя — на неделю. Она так больше не могла. Элиза велела Броуди высыпать содержимое «Жизни» на обеденный стол. Когда он это сделал, она обнаружила, что большая часть фишек отсутствовала, а ярких игровых денежных купюр не было в помине. Но даже если бы набор был полным, партия все равно едва ли состоялась бы: зона «среднего возраста» на картонном поле, видимо, долго пролежала на солнце и выцвела так, что большая часть надписей стала совершенно нечитаемой. Элиза покосилась на Броуди, ожидая объяснений, но тот лишь пожал плечами, удивленный, казалось, не меньше нее. — Пошли исследовать дом? — предложил он. — Я думала, ты хочешь поиграть в настольную игру. — У тебя классный дом. — И я и так знаю, как он выглядит. — Ну и ладно, пойду исследовать сам. — Еще чего, — отрезала Элиза. — Снова будешь двигать все, переставлять и включать технику. Вчера ты такой бедлам устроил, помнишь? Повсюду. За совсем короткое время. А я потом целую вечность наводила порядок. Броуди вздохнул: — Почему ты все время все поправляешь? Постоянно ставишь вещи обратно и убираешься. Тебя родители заставляют? Элиза не знала что ответить. — Даже мой дядя не так помешан на уборке. — Броуди вытянул шею, поглядел на люстру, затем повернулся в кресле и принялся рассматривать антикварный сервант. — Ты тоже на домашнем обучении? — Нет, — ответила она. — Хотя да. Типа того. Я просто больше не выхожу. — А твои братья? — не унимался Броуди. — Они мне не братья. — Не следовало этого говорить. Но мысль о вранье и увиливании вдруг показалась ей страшно изматывающей. — А… — Броуди чуть замешкался. Он оглядел развешанные по стенам фотографии. — Мне как раз было интересно. Ты так жутко выглядишь. Волосы у тебя грязные. Ты как будто из-под земли вылезла. Я не мог понять, почему тебе позволяют так выглядеть. Элиза пригладила волосы. Она и не думала, что все настолько плохо. — Ты наказана? Поэтому ты сидишь здесь одна? — Нет, — возразила Элиза. Почему-то вопрос задел ее. — Нет. Я здесь, потому что хочу. И никто меня ни к чему не принуждает. Никто даже не знает. Что она творила? — Правда? — вылупил глаза Броуди, откинувшись на спинку стула. — Ты тоже пробираешься в дома? — Что? — не поняла Элиза. — Нет! — Она прищурилась. — А ты что, только этим и занимаешься? — А в соседние дома ты забиралась? Ты не постоянно здесь живешь — в других домах тоже? — Он повертел головой. — А где еще? — Нет. Это мой дом, — ответила она, — в нем я и живу. И все же, в скольких домах ты побывал? Броуди не ответил. Он уставился на нее в детском восторге, разинув рот и вскинув брови. Какая-то ее часть умоляюще скулила: Нет, держи это при себе! — но Элиза проигнорировала ее, уступая теплому, дрожащему порыву. Сейчас на нее смотрели горящие восхищением глаза. Кто-то хотел узнать о ней больше, кому-то было не все равно. Она пряталась месяцы — месяцы! — забыв, каким живым чувствует себя человек, которого видят. На которого реагируют. — Хочешь, я покажу? Экскурсия по дому Элиза привела его на чердак, к своему закутку под фанерным полом, где она спала между балками прямо среди разбросанных вещей, и уставилась на него в ожидании реакции. — Да ладно! — воскликнул Броуди. — Ты правда тут спишь? Тут ты и живешь? Кто-нибудь еще знает? — Он спрыгнул в ее убежище, наклонился и с недоверием начал перебирать вещи. — Это твое? Да это же мусор! — А вот и не мусор. Он покрутил в руках рулон туалетной бумаги, заменявший ей салфетки, затем бросил его и поднял пакет, в котором остались только крошки. — Самый настоящий мусор! Однако мнение Броуди изменилось, когда она показала ему лаз, узкий проход, ведущий в темноту между стенами дома. Их лиц коснулся просочившийся в щель сквозняк. Мальчик отошел на пару шагов. Пока его любопытство боролось с инстинктом самосохранения, он с опаской наклонился вперед. — Ты спишь так близко, — заметил он. — Не боишься упасть? — Смотри. Элиза опустилась на колени и полезла в темную пасть стен. Ее ноги, ведомые опытом, легко нашли проем, который мальчик мог только вообразить. Извиваясь, она скрылась с глаз. Чем дальше она отползала от света подвешенной на чердаке лампочки, тем гуще становились тени вокруг. Лицо Броуди теперь было похоже на бледную, гримасничавшую высоко над ней луну. Его фигура делалась все меньше и меньше, пока Элиза не отвернулась и Броуди вовсе не исчез из поля зрения. — С тобой там все в порядке? — крикнул он ей сверху. Его голос глухим эхом отскакивал от деревянных ребер дома. — Ты меня слышишь? Она погрузилась в тишину, прерываемую только шепотом воздуха в вентиляционной трубе взгромоздившегося неподалеку кондиционера. Рукой она держалась за теплую водопроводную трубу, чувствуя беснующийся в запястьях пульс. Голос продолжал стонать: Что ты наделала? Сдала с потрохами все, что можно. Свой дом. Дом мамы и папы. Незнакомому мальчишке. Ты все разрушила — зачем? Чем больше она расскажет ему, тем труднее ей станет удерживать то, за что она так боролась. Чем честнее будет Девочка из Стен, тем в большей опасности окажется. Тем невидимее ей придется сделаться. Желание спрятаться и улизнуть от Броуди никогда не покидало ее. Всякий раз, когда он сворачивал за угол в другую комнату, возникало искушение отступить. Она могла сбежать и оставить его в любой момент, и он, как слепыш, бродил бы по коридорам и звал ее. Делов-то — бросить его посреди большого, темного и такого пустого дома. Пусть бы звал — все равно что общаться с призраком. Она уже успела пробраться в глубокое застенье. Было еще не поздно забыть о нем. Закрыть глаза и проснуться следующим утром в перезапущенном мире. Но девочка уже попыталась сделать это — в первую же ночь после возвращения домой, когда спала на куче чужих летних вещей на старом холодном чердаке. Не вышло. Теперь Броуди знал ее дом, знал о потайном пространстве между стенами. Видел ее скудное имущество и вещи ее родителей, хранившиеся в укромном уголке под половицей. Ей негде было спрятаться — по крайней мере, от него. Сама загнала себя в угол. Сама. И сама крикнула ему из темноты так громко, как только могла: — Эй, Броуди! Меня зовут Элиза! Кто она Она была наполовину мертвой и вместе с тем все-таки живой. Она проигрывала, но не сдавалась. Мир вращался без нее — она была лишь отголоском. Девочка из Стен была всего лишь девочкой, затерянной в комнатах дома — этого самого дома. Она чувствовала себя пауком с оторванными лапками посреди разорванной паутины. Вздрагивающим от шагов и завывания ветра. Девочка из Стен была всего лишь девочкой, не имевшей понятия, когда она станет достаточно взрослой, чтобы признать, что потеряла маму и папу и никогда их больше не увидит. Она совершенно не представляла, как может вырасти когда-нибудь в такую девушку. В стенах все оставалось неизменным. В них витали бесконечные, холодные пылинки когда-то теплой кожи ее родителей. Девочка жила в этих стенах, потому что больше их нигде не осталось. Девочка из Стен хотела жить, но делать это ей приходилось очень осторожно, ведь каждый день был шагом через пропасть. Каждый день ветви под ее ногами гнулись, угрожая сломаться. Ей нужно было быть осторожной, иначе она их потеряет. Все это Элиза рассказала Броуди в тот день, пока он гостил у нее. Она говорила и говорила, не умолкая, водила его по дому и показывала все свои тайные убежища. Она раскрыла ему все уголки, сдала себя целиком. Рассказала, кем она была и кем стала. Рассказала и ему, и себе.